Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Кому кофе,
               кому – каши,
а мне – хаши,
                   хаши,
                           хаши!
Хаши!
Подъезжают в миске,
будто пленники
                     к Орде.
Как мятущиеся мысли
Каракумов
о воде…
Хашами одними бредят
предвкушающие рты…
Погоди!
Еще не время.
В хашах
           нету остроты…
Мы себя
           не опозорим.
Мы сидим,
              наморщив лбы.
Хаши солим,
хаши солим,
будто на зиму
                  грибы.
Мы стараемся на совесть —
закружила,
понеслась! —
льем туда
            чесночный соус
и размешиваем всласть.

Соль
       поскрипывает ржаво…
Ладно!
Можно и начать…
В ложке
          белого пожара
капля жира,
как печать…
Эй, приятель,
                  ты напрасно
сигареткой задымил…
Надо выпить
                 за прекрасный,
но бездарно пресный
мир!
Мы еще его
                подсолим!
По нему,
смеясь, пройдем!
Море с берегом
                     поссорим.
Дьявола
изобретем!..
Солим
         крупно и жестоко.
Горло —
в радужном огне…
И пощипывают
                     только
пересолы
на спине.

Какие памятники ставятся волшебникам?
Из мрамора?
Из бронзы?
Из стекла?..

Довольствуемся
                     слабым утешением,
что нас позвали
важные дела.
Так повелось,
                  что вечера задымлены,
и опровергнуть ничего нельзя…
При жизни —
рядовые собутыльники.
А после смерти —
лучшие друзья…

Однажды в полдень
                           сказку встретить можно.
Не проходи
и запросто присядь.
А сказка
           курит,
пьет коньяк с лимоном
и спрашивает:
                   «Как живешь, босяк?»…
И вот уже сначала жизнь задумана!
Построен за ночь
                        город на песке…
Сидит на стуле
добрая
сутулая
романтика
              в усталом пиджачке.
Она и не кончалась —
                               время не было.
Она не отдыхала —
                           век не тот.
Она, прервав остроты,
                              нежно-нежно
на солнце
             руку тонкую кладет.
Молчит —
а пальцы слушаются слабо.
И непривычно тихо за столом…

Струится и подрагивает
                                слава,
как воздух над пылающим костром.

Не верю в принцесс на горошинах.
Верю в старух на горошинах.
Болезнями огорошенных.
Дремлющих осторожно…

Они сидят
               над чаями

возвышенно
                и терпеливо,
чувствуя,
            как в чулане
дозревает
             царство наливок…
Бормочут что-то печальное
и, на шаткий стол опершись,
буквами пишут печатными
письма —
              длиною в жизнь…
Постели им —
                    не постели.
Лестницы им —
                      коварны.
Оладьи для них —
                         толстенны.
А внученьки —
                     тонковаты…
Кого-то жалея вечно,
кому-то вечно мешая,
прозрачны
               и человечны,
семенят
          по земному шару…
Хотят они всем хорошего.
Нянчат внучат покорно…

А принцессы
спят
      на горошинах.
И даже очень спокойно.

«Пала́ук» —
                значит
                         «подожди».
Паланга —
               значит,
                        идут дожди.
В аллеях скучно.
Темно в палатках.

А ты
      пала́ук.
Ты пала́ук.
Тогда увидишь ее такою,
как я увидел…

Устали ветры.
И солнце
             в дюны вонзило корни,
и там они проросли мгновенно.
И стал песок
                 первозданно желтым,
он лился расплывчатым жидким шелком!
Он терся щекой.
Он кипел под ногами.
И плавился.
И расходился кругами!..

Я точно тебе не скажу,
                              но, наверно,
солнце
было и снизу
и сверху.
Оно по соснам текло,
содрогаясь.
И даже море перепугалось…
А посредине такого разлада
стояла
смеющаяся Паланга
и водоросли перебирала рукою…
Еще ты увидишь ее такою.

«Пала́ук» —
                значит
                         «подожди».
Паланга —
               значит,
                        идут дожди.

А я все тебе не пишу, не пишу.
Так уж выходит.
День не пишу.
                   Два не пишу.
                                    И месяц…

Злая кассирша в окне
сортирует мелочь
и никаких уговоров
                          слышать не хочет…
Я уезжаю.
Шоссе белеет.
Закат потушен.
Под Шереметьево ветер кусты качает…
И самолет, зазнавшись,
                               нос задирает к тучам,
будто он в небе
самый большой начальник.
Ему приходится туго.
Он дышит взмыленно.
Перед возможной его бедою
все беды —
               маленькие…
Я тысячу писем тебе написал.
Но только
              мысленно.
Тысячу писем послал тебе
с красивыми марками.
Они, как телята,
                      в ладони твои неумело тычутся.
Они до поры молчат в темноте
                                         почтового ящика.
И вот я пишу еще письмо.
Уже настоящее.
Отдельно ты его не прочтешь —
прибавь к тысяче…
Пусть будет по-твоему.
                              Пусть по-твоему.
                                                    Пусть по-новому.
Хотя над нами опять на части дробится
время, в котором люди
                               научились многому
и разучились
                  писать письма.

Пишет тебе
капитан-лейтенант.
Пойми,
что письмо для него
                           не внезапно…

Как там у вас дождинки звенят
по тихим скамейкам Летнего сада?..
Мне надоели
                 щенячьи слова.
Глухие: «А вдруг».
Слепые: «А если».
Хватит!..
Наверное, ты права
даже в своем откровенном отъезде…

Жила.
Замирала, остановясь.
И снова по комнате нервно бродила.
И все повторяла:
                      «Пустынно у вас…»,
«У вас неприютно…»,
«У вас противно…»
Сто раз примеряла платья свои.
И дотерпела только до мая…
Конечно,
север —
           не для семьи.
Я понимаю.
Я все понимаю…
Здесь ночь,
               у которой не сыщешь дна.
Скалы, как сумрачные легенды…

Так и случилось,
                      что стала
                                  «жена»
очень далекой
строчкой анкеты…

Мне передали «письмо от жены».
Пишешь:
            «Служи,
                      не мучайся дурью…»
И – фраза о том, что
                              «мы оба
должны
вместе
        о будущем нашем подумать»…
Вместе!..

Наверно, решится само.
Перегорит.
Пройдет через сито…
Я перечитываю письмо,
где:
    «Перевод получила.
                              Спасибо…»
Издалека приползший листок.
Просто слова.
Деловито и пошло…
Впрочем, спасибо.
Не знаю —
               за что.
Может,
         за то, что работает почта…
Глупо все заново начинать,
но каждая строчка
взрывается болью!..

Сидит за столом
                      капитан-лейтенант
и разговаривает с тобою:
– Мне некогда,
                     попросту говоря!
Слышишь?
Зачем ты понять не хочешь?!
Некогда!
           Некогда!
                      Некогда!!
Зря
и через «некогда!»
                        ты приходишь!
Пришла?
Помоги мне обиду снести.
Тебя считать прошлогодней мелью.
И все!..
А больше
писем не жди.
Это —
         последнее.
Если сумею…
Сумею.
         К этому я готов.
Считай, что кончилось все
нормально…
Есть жены,
               которые —
                              для городов.

Я понимаю.
Я все понимаю…
У нас ревуны в тумане кричат,
и полночь наваливается оголтело…
Но, кроме погон,
                      на моих плечах
служба моя.
Профессия.
Дело.
Его —
         по горло!
(Даже взаймы
выдать могу,
                если примешь присягу.)
Живи…
Привет от нашей зимы
слишком знакомому
Летнему саду.