Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Подъезды встречают мерцаньем нечетким,
и бухает дверь за спиной деловито…
В подъездах
целуются парни
                     с девчонками.
А я им завидую.
Очень завидую…
Я все это помню до малых подробностей:
дорога еще непонятна,
не начата.
И сразу же —
                  нагромождение сложностей,
в которых земля
для любви предназначена.
Впервые приходится
                           сложно молчать,
все понимать с полуслова.
И на записки
                  не отвечать
загадочно,
долго,
сложно.
Впервые пугают
                     случайные взгляды.

И время
как вкопанное остановилось!
И веришь в великие
                           сложные клятвы…
Неужто из сложности этой
я вырос?!
Я старше.
Я здорово знаю сам:
пустяшней
              всех пустяков
к девичьим сердцам,
дрожащим сердцам
подбирать
              отмычки стихов.
Как все это просто!
До смеха.
До жути.
Далекие клятвы
                     однажды затихли…
Влюбленные мальчики,
не обессудьте!
Наверно,
            и вас
простота настигнет…
Целуются
восемнадцатилетние
самозабвенно
                  и неутомимо.
В восторженном лепете,
собственном лепете
для них
открываются сложности мира!..

А я
    опускаю голову вниз.
Влюбленных я обхожу осторожно.
И очень тихо прошу:
                            – Вернись,
та,
первозданная сложность.

Ты мне сказала:
«Ночью
тебя я видала
                  с другой!

Снилось:
            на тонкой ноте
в печке гудел огонь.
Снилось,
            что пахло гарью.
Снилось:
            метель мела.
Снилось,
            что та – другая —
тебя у метро ждала.
И это было
               началом
и приближеньем конца…
Я где-то ее встречала —
жаль,
не помню лица.
Я даже тебя
                не помню.
Помню,
что это —
              ты…
Медленно
             и небольно
падал снег с высоты.
Сугробы росли неизбежно
возле холодной
                     скамьи.
Мне снилась
                 твоя усмешка.
Снились
           слезы мои…
Другая
сидела рядом.
Были щеки
               бледны…
Если все это —
неправда,
зачем тогда
               снятся сны?!
Зачем мне —
скажи на милость —
знать запах
               ее волос?..»

А мне
ничего не снилось.
Мне просто
                не спалось.

Гитара ахала,
                 подрагивала,
                                  тенькала,
звала негромко,
переспрашивала,
просила.
И эрудиты головой кивали:
                                    «Техника!..»
Неэрудиты выражались проще:
                                         «Сила!..»
А я надоедал:
«Играй, играй, наигрывай!
Играй что хочешь.
                         Что угодно.
                                        Что попало».
Из тучи вылупился дождь
                                   такой наивный,
как будто в мире до него
дождей
         не падало…
Играй, играй!
Деревья тонут в странном лепете…
Играй, наигрывай!..
Оставь глаза открытыми.
На дальней речке
                        стартовали гуси-лебеди —
и вот, смотри, летят,
летят и машут крыльями…
Играй, играй!..
Сейчас в большом
                         нелегком городе
есть женщина
высокая, надменная.
Она, наверное,
                    перебирает горести,
как ты перебираешь струны.
Медленно…
Она все просит
                     написать ей что-то нежное.
А если я в ответ смеюсь —
не обижается.
Сейчас выходит за порог.
                                  А рядом —
                                                 нет меня.

Я очень без нее устал.
Играй, пожалуйста…

Гитара ахала.
                  Брала аккорды трудные,
она грозила непонятною истомою…
И все,
кто рядом с ней сидели,
                                были струнами.
А я был —
как это ни странно —
самой тоненькой.

О поэтические
                    дела!
Ни между строчек.
Ни напрямик…

Бумага
         стерпит.
Она – бела.
Читатель
            тоже вполне привык.
И можно —
воду
     сквозь решето.
И можно киснуть
в своем углу.
Писать
         про это.
Молчать
           про то.
Играть
         в рифмованную
игру.
А можно сделать
наоборот:
так куролесить
                    и так дурить,
что даже критик
откроет
рот
и позабудет
               его закрыть.

Иным
такая
должность дана…
Но как мне честным
                           быть
                                  до конца?
Войти без стука
в ваши дома.
Войти без штучек
в ваши сердца.

Луна,
       сквозь тучи прорастая,
глаза зеленые скосила…

Родился я
в селе Косиха.
Дождливым летом.
На Алтае.
А за селом
              синело поле
и пахло
ливнем переспелым…

Нет!
Я родился
              много позже.
Потом.
В июне.
В сорок первом.
И жесткий голос
                      Левитана
был колыбельною моею.
Меня
       война в себя впитала.
Я – сын ее.
Я полон ею…
Кричали о победе
                        трубы.
Над площадью
                    салют светился…
Мне повезло.
Я встретил
               друга.
И с ним как будто вновь
                                родился…

Жил —
           не богатый и не бедный.
Острил.
Под простачка
                    рядился.
Наедине с бумагой, —
белой,
как изморозь, —
я вновь
         родился!..
Дрожал от странного озноба.
Протестовал.
Себя стыдился.
Сказал: «Люблю», —
                              родился снова.
Услышал: «Нет!» —
и вновь
          родился.

Шел век —
               ожесточенно-труден, —
для сладких песен
не годился.
Я только на секунду
                           струсил.
И превозмог.
И вновь
          родился.

О, дни рождений!
                        Дни рождений!
Дни грусти
и освобождений.
Дни праздников,
                      пора зачатья, —
без вас я —
будто дом
             без счастья.
Пока мои глаза открыты,
я дни рождения
                     встречаю.

И торжествую
в первом крике!
И все идет опять
                       сначала.

Вот звезды падают.
Добротные,
               мясистые.
Шипя, уходят
                  в темноту морей.
Стучат по берегу,
по крышам сыплются…
Загадывай желание скорей!
Легко-то как!
Поймай паденье звездное.
Не дай звезде
                  уйти в небытие.
И сразу же
              из ничего,
из воздуха
исполнится
               желание твое!..

Послушайте!
Не суетитесь нервно.
А что же все-таки произойдет,
когда
однажды ночью
                     облысеет небо?
Однажды выпадет
последняя звезда?
Кому тогда нести
                       свои желанья?
На чьем плече
выплакивать беду?
Где?
Над какою
              Новою Зеландией
искать
еще не падшую
звезду?
А как существовать
                          в беззвездной бездне?
С тоской по Солнцу.
С мыслями врасхлест…

Вновь
        звезды
                 падают.

Но что поделать,
если
одних моих
желаний
            больше звезд?

Встанет море,
                  звеня.
Океаны —
              за ним.
Зашатает
            меня
вместе с шаром земным!
А уснуть захочу,
после долгих погонь
я к тебе
          прилечу —
мотыльком
на огонь.
Пусть идут,
               как всегда,
посреди мельтешни
очень быстро —
                      года.
Очень медленно —
                          дни.

Уже проснулся
                    дом,
потягиваясь тайно.
В нем, —
как в лесу густом,
движенье,
             бормотанье.
Как тысяча
               рапир,
зазвякала посуда.
К зарядке
             приступил
сосед —
работник ЦУМа.
Звучат его шаги,
как вечное возмездье.
Сейчас пойдут
                   прыжки,
потом —
ходьба на месте.
Дверь хлопнула вдали.
Окно —
           в дождинках крупных.
Вовсю гудят шмели
в водопроводных трубах.
Лифт
ссорится с людьми
от перенапряженья…
Уже проснулся
                    мир.
Уже пришел в движенье.
Под камни
               в темноту
переползают крабы.
В задымленном порту
зашевелились
                  краны.
Будя себя самих,
топорщатся пороги.
Тяжелый грузовик
ревет на повороте.
Метро
        вошло в азарт.
Открылись магазины.
Заговорил базар.
Гудки заголосили.
Букашкой со стола
срывается
             курносо
гремящая стрела
с груди
         авианосца!..

Ворочаюсь впотьмах
от
   радиофальцета.
Ведь слышимость
в домах
и в мире —
                равноценна.