Анна Брэдстрит - Поэзия США

Утром сентябрьским над жнивом полей
Фредерик-город блестел светлей

Шпилями крыш, и зеленый вал
Холмов Мэриленда его окружал.

Фермеров вознаграждали сады
Золотом яблок за все их труды.

Но привлекали, как рай, их сады
Взгляды голодной мятежной орды.

Полднем осенним чрез город прошли
Отряды южан с генералом Ли.

Пешие, конные шли войска
По улицам тихого городка.

Немало флагов утром взвилось,
Серебряных звезд и красных полос,

Но в полдень, как в город ворвался враг,
Спущен повсюду был звездный флаг.

Барбара Фритчи врагам в ответ,
Старуха почти девяноста лет,

Отважилась дряхлой рукой опять —
Мужчинами спущенный — флаг поднять.

И взвился флаг с чердака из окна,
Ему до конца она будет верна!

Отряд свой по улице мимо вел
Верхом на мустанге Джексон Стонвол.

Надвинув шляпу, смотрел он вокруг,
И флаг северян он увидел вдруг.

«Стой!» — и встал смуглолицый отряд.
«Огонь!» — и грянул ружейный раскат.

Звякнуло в раме оконной стекло,
Флаг изрешеченный с древка снесло,

Но грохот ружейный еще не смолк,
Когда подхватила Барбара шелк.

На улицу высунувшись из окна,
Простреленным флагом взмахнула она:

«Стреляйте в седины моей головы,
Но флага отчизны не трогайте вы!»

И тень раскаянья, краска стыда
По лицу командира скользнула тогда.

На мгновенье задумался он, молчалив,
И победил благородный порыв.

«Кто тронет ее, как собака, умрет!» —
Он крикнул, промчавшись галопом вперед.

И целый день проходили войска
По улицам тихого городка,

Но флаг развевавшийся взять на прицел
Никто из мятежников больше не смел.

Не рвал его шелка внезапный шквал,
Но ласковый ветер его развевал.

И солнце между холмами, из туч,
Ему посылало прощальный луч.

Барбары Фритчи на свете нет,
И прахом развеян мятежников след.

Честь ей и слава! О ней мы поем.
Стонвола помянем не лихом — добром!

Над прахом Барбары Фритчи родным
Союзное знамя с почетом склоним!

Принес и порядок, и мир, и закон
Тот флаг, что был ею к окну прикреплен.

Пусть звезды неба смотрят сквозь мрак,
Как веет над городом звездный флаг.

Немало волшебных поездок в веках
Прославлено в сказках, воспето в стихах, —
Из книг Апулея осел золотой,
Календара копь весь из бронзы литой,
На метлах летавшие ведьмы во мрак,
Носивший пророка скакун Эль-Борак,
Но все ж необычней поездок всех лет
Был въезд Флойда Айрсона в Марблхэд.
          За то, что Флойд Айрсон не спас никого,
          И в дегте и в перьях возили его
                   Женщины Марблхэда!

Как филин облезлый, как мокрый индюк,
С повисшими крыльями связанных рук,
Весь черный от дегтя, весь в перьях, нагой —
Так шкипер Флойд Айрсон стоял пред толпой,
А свита из женщин седых, молодых,
Здоровых, горластых, худых, разбитных
Везла на повозке его, и свой гнев
Они изливали в протяжный припев:
          «Вот шкипер Флуд Ойрсон! Он ближних не спас
          И в дегте и в перьях стоит напоказ
                    Женщинам Марблхэда!»

Кричали старухи, морщинисты, злы,
Кричали девицы, румяны, белы,
Как будто, сверкая сиянием глаз,
Вакханки сошли с древнегреческих ваз,
Растрепаны платья, платки, волоса,
Охрипли от выкриков их голоса,
И, дуя в свирели из рыбьих костей,
Вопили менады все громче, сильней:
          «Вот шкипер Флуд Ойрсон! Он ближних не спас
          И в дегте и в перьях стоит напоказ
                   Женщинам Марблхэда!»

Не жалко его! Он безжалостен был,
Ведь он мимо шхуны тонувшей проплыл,
Не тронул его погибающих зов,
Не снял и не спас он своих земляков.
Донесся их крик: «Помогите вы нам!»
А он им ответил: «Плывите к чертям!
На дне много рыбы припас океан!»
И дальше поплыл он сквозь дождь и туман.
          За то, что Флойд Айрсон не спас никого,
          И в дегте и в перьях возили его
                    Женщины Марблхэда!

В заливе Шалер на большой глубине
Покоится шхуна рыбачья на дне.
Жена, и невеста, и мать, и сестра
Со скал Марблхэда все смотрят с утра,
В туманное мрачное море глядят,
Но те, кого ждут, не вернутся назад.
Лишь ветер да чайки доносят рассказ
О том капитане, что ближних не спас.
          За то, что Флойд Айрсон не спас никого,
          И в дегте и в перьях возили его
                   Женщины Марблхэда!

На улице каждой с обеих сторон
Кричали ему из дверей и окон.
Проклятья старух, старых дев, стариков
Он слышал в пронзительном реве рожков,
И волки морские, друзья-моряки,
От гнева сжимали свои кулаки,
Калеки грозили, подняв костыли,
Кричали, когда его мимо везли:
          «Вот шкипер Флуд Ойрсон! Он ближних не спас
          И в дегте и в перьях стоит напоказ
                    Женщинам Марблхэда!»

Цвела вдоль Салемской дороги сирень,
Манила под яблони светлая тень,
Но шкипер не видел зеленой травы
И яркой небесной густой синевы,
Безмолвно в потоке народном он плыл,
Как идол индейский, зловеще-уныл,
Не слышал, как все его хором кляли,
Как громко кричали вблизи и вдали:
          «Вот шкипер Флуд Ойрсон! Он ближних не спас
          И в дегте и в перьях стоит напоказ
                    Женщинам Марблхэда!»

«Сограждане, слушайте! — он закричал. —
Что мне голосов ваших горестный шквал?
Что значит мой черный позор и мой стыд
Пред ужасом тем, что меня тяготит?
Ведь ночью и днем, наяву и во сне
Со шхуны их крик все мерещится мне.
Кляните меня, но ужасней есть суд,
Я слышу, как мертвые в море клянут!»
          Сказал так Флойд Айрсон, что ближних не спас
          И в дегте и в перьях стоял напоказ
                      Женщинам Марблхэда!

Сказала погибшего в море вдова:
«В нем совесть проснулась! Что наши слова!»
Единого сына погибшего мать
Сказала: «Придется его отвязать!»
И женщины, сердцем суровым смягчась,
Его отвязали, а деготь и грязь
Прикрыли плащом — пусть живет нелюдим
Со смертным грехом и позором своим!
          Злосчастный Флойд Айрсон не спас никого,
          И в дегте и в перьях возили его
                        Женщины Марблхэда!

Вот тропа моя; сколько раз по ней
Я с холма спускался;
Вот пролом в стене, вот и мой ручей —
Плещет на камнях, как тогда плескался.

Все такой же дом, только тополя
Стали чуть повыше;
Скот в ограде весь; снова вижу я
Низкий длинный хлев с побуревшей крышей.

Ульи на лугу выстроились в ряд,
Но не видно что-то
Тех гвоздик, нарциссов — вместо ровных гряд
Над ручьем теперь заросли осота.

Черепахой полз горький этот год,
И опять все то же
Ручеек поет, так же солнце жжет,
И куст роз цветет, как всегда, пригожий.

Ветерок несет запахи травы;
Огненною птицей
Солнце сквозь шатер сумрачной листвы
На Фернсайдский дом, как тогда, садится.

Помню, как, надев праздничный костюм,
Поспешил я к милой;
От любви пылал воспаленный ум,
Лишь вода ручья лоб мой остудила.

Не был месяц здесь перед этим я
И теперь с отрадой
Видел над колодцем шею журавля
И знакомый дом с каменной оградой.

Помню, как сейчас, — косо брызжет свет,
Угасает солнце,
Торжествует роз сочный алый цвет,
Узкий луч упал на ее оконце.

Все здесь, как тогда, тридцать дней назад, —
Ставшие родными
Сад и дом, а вот зреет виноград;
Показались мне ульи лишь чужими.

Взад-вперед в саду ходит возле них
Девочка из хора,
Ходит и поет, голос грустен, тих,
А на ульях креп, тягостный для взора.

И от песни той солнце стало льдом;
Я ведь знал и точно —
Девочка поет пчелам лишь о том,
Что один из нас в путь ушел бессрочный.

Я пробормотал: «Как мне Мэри жаль,
Видно, дед скончался;
Он был болен, слеп; смерть всегда печаль,
Но в конце концов здесь он исстрадался».

Вдруг завыл в тоске верный Мэри пес;
Дед сидел у дома,
Девочка же пела, не скрывая слез,
Песню, что пчеле каждой так знакома.

Не забыть мне слов, что я разобрал,
Подошедши к двери:
«Будьте дома, пчелки, страшный час настал!
Больше нету здесь нашей славной Мэри!»