Евгений Плужник - Ой упало солнце: Из украинской поэзии 20–30-х годов

…Я знаю шлях. Чудесными местами
Идет сам по себе, меж прочими — иной.
Увитый тернием, уставленный крестами,
Не каждого из нас зовет он за собой.

Там полночью горят — созвездья неземные,
Луч солнечный над ним — совсем не как у нас,
Там радости свои, просторы зоревые,
Над горизонтом свет там никогда не гас.

Для путника дорог обратных не найдется,
И оклики земли иначе там звенят,
И неземным огнем уста его горят,
И тлен его венков терновых не коснется.

Она не раз в край чуждый убегала,
Своими проклята не раз была,
И над скалой Тарпейскою[11] стояла,
И на уста Марии кровь со лба текла.

Песнь третьих петухов еще не раздалась —
Стоял над нею глум, и скорбь над ней неслась.
И стерегли ее, следя, под пересуды,
И слуги палачей, и факелы Иуды.

Распятою была… И вот теперь на воле;
Она под ними вновь в священном ореоле,
А там, где горн стоял и цепь оков ковалась,
Теперь над морем волн — «Осанна» раздавалась.

Идите же на пир. Питье на стол поставьте!
И ворохом цветов, веночками восславьте…
Пусть в этот ясный день не будет виноватым —
Пришедший в третий час,
                                        в шестом часу, в девятом.

Разлилось,
            Разбушевалось,
Растеклось,
            Расколыхалось…

Буря рвет лазури ризу,
Бьет и сверху, сбоку, снизу,
Катит, крутит и кидает,
Горизонты раскаляет.

Рвется сердце, рвутся груди,
Гром небесный мертвых будит,
С неба клекот стай орлиных
Падал, чтоб пропасть в пучинах.

            Глянул вниз: под скальной крышей
            Тень людей, но смех не слышен —
            Бледные и с хмурым взглядом
            В страхе льнут друг к другу рядом.

            Кто — с корытом, кто-то — с тазом,
            Ввысь глядят в испуге разом…
            И одна другой вдруг скажет:
            — Этот ливень — горем ляжет.

            Воды, что на нивы хлынут,
            Вырвут всходы, зерна вырвут,
            В огородах будет пусто,
            Пропадет совсем капуста.

            Все заилит на баштане,
            И плетей на нем не станет.
            По жердинке — страсть такая —
            Весь свинарник растаскает.

Не шли мне скорбь, далекий друже!
И так душа моя больна
Кручиною, и ей все хуже,
В огне предсмертия она.

Пылает заревом весна.
Огонь откуда — мир недужен,
Толпа бесстрастием полна!
Во тьме Голгофы матерь тужит —
Не видит той толпы она…

Не шли мне скорбь, мой брате-друже,
С тобой у нас печаль одна:
Рыдают тяжко наши музы,
Хохочет в пекле сатана…

А я вчера на свадьбе был,
И кобзу взять не позабыл,—
Везде вдвоем… И вот одну
Я стал настраивать струну.

Гляжу — кобзарь. Встал у порога.
И кобзу прислонил рядком.
То на гостей посмотрит строго,
То на невесту с женихом.

«Чего ж стоишь? Что не играешь?
Забыл гопак или не знаешь?
Иль нам некстати пир хмельной?
Давай-ка, брат, — пойдем со мной!

Пойдем, певец! Зову, как брата.
Тут рядом есть другая хата,
Где хороводит детвора,—
Гробов вчерашних там гора:
Нам над гробами
                               петь пора!..»

Я до рассвета рано встану,
На лоно ясным взором гляну,
К дубраве не спеша пойду,
К цветам вечерним припаду.
            И припаду, и коль сумею —
            Их сон вечерний одолею,
            Росу с холодного листа
            Возьму на жадные уста.
Заря над лесом расплеснется
И эхом сонным отзовется,
И будет неземной убор
Тлеть и пылать, лаская взор.
            И упадут в цветы равнины
            И бриллианты, и рубины,
            Чтоб блеском драгоценным хлынуть
            И в поцелуях солнца сгинуть…
И будет жаль мне в этот миг,
Что каплей к ветке не приник,
Что бор с туманом не покину,
Что в поцелуях я не сгину.

Думою последнею в свой субботний час,
Дни мои весенние, прилечу до вас.
            Там вон за дубравами, где синеет даль,
            Там — венки лавровые, сверху них — печаль.
В даль свою безмолвную, в вечный путь сквозь тьму,
В синеву небесную — тайну я возьму.
Там все ночи светлые, что в одну слились,
            И пути не вспаханы, и безбрежна высь.
Там и сны, что смолоду я хранил счастливым,
Там венок и золото, что дарили нивы.
            Колос там, что сорван был в час молчанья он,
            И венок мой, собранный под вечерний звон.
Все, над чем молился я, — все я заберу,
С чем на свет родился я — с тем я и умру.

Чту украинских я святых.
            Люблю страдалиц преподобных,
            Воспитанных, почтенных, «сдобных»,
            Румянец щек, взгляд глаз живых,
            Зовущий связку дум земных.
            Они роскошно так одеты,
            Как будто бы их ждут банкеты —
            Не там, вверху, в глуби небес,
            Не в крае божеских чудес,
            А тут, внизу, без страхов ложных,
            В садах магнатов осторожных
            Иль гетманов ясновельможных,
            Под фейерверк со всех сторон,
            Где песни, гам и лютней звон.
            От разноцветья, солнца пьяный —
            Нам ближе полдень златотканый,
            Прозрачней синевы разлив,
            Теплее шелковистость нив,
            Свободнее поток лучей,
            И нет скульптур уже понурых,
            Не убегают их фигуры
            От солнца ласковых очей.
            Хотя и чужд для нас свет сей
            И сердце знать его не хочет —
            Он все ж родней, чем свет полночи…

Доныне в думах стынет ряд:
Чугунных сглаженных оград,
            И толща стен, тяжелый фон
            Залитых золотом колонн,
            Вериги, рубище, хитон,
            Приглушен блеск очей без воли,
            Кровавый пот, гримаса боли,
            И ужас пытки,
                                 покаяние,
            Чтоб жизни миг — как подаяние…
            Рисунки и года сплелись,
            Навеки в сердце сбереглись,
            Но я до ихнего экстаза
            Не смог прильнуть еще ни разу.
А тут — я с ними весь живу,
Лишь вырву мертвую канву,
Подарком времени приму
Узорчатость их наяву.

Ввысь мчит Христос, как на крылах.
Ни на челе, ни на устах
Нет и следа недавних мук.
И тела жар, и крови стук,
Наперекор земным законам,
Несут его к нагорним лонам.

            Варвара[12]. Платье шелком шито.
            И нитью жемчуга обвито.
            Вчерашний день ее как сон.
            Век не погасит сановито
            Ее очей глухой огонь.
Желаний радостных полна,
Несет им дань свою она.
И быть смиренною не хочет,
Доселе… урывает ночи.
            Художник в творчестве был смел —
            Свою Варвару он воспел,
            Со счастьем краткий миг роднит,
            Его палитру золотит.

Я вспомнил путь, рожденный встарь…
Ввысь вознесен резной алтарь.
И вновь тавро минувших лет
Над каждым шагом льет свой свет.
Сейчас я вижу: ликов сила,
И среди них — «пророк Данило».
Запалом щеки не спалило,
Чело тень тучи не сокрыла.

            Кунтуш[13] пылает в позолоте,
            И нимб червонный на отлете.
            И словно славы пышный дым,
            Сияет фон резной над ним.
            Пред ним — вельможной стати панна,
            Так то ж — «Святая Юлианна»[14].
            Глядит из рамы сквозь года,
            Как гетманша, так молода.
            Она как розы лепесток,
            Напудрены ее ланиты,
            Цветами груди все обвиты
            И брови сведены в шнурок.
            Уста — как камень родонит.
            На буклях — след щипцов лежит…

Лишь две минуты их коснулся:
Кто шел на пир, кто уж вернулся —
От будней каждый отвернулся…

            Чту украинских я святых,
            Печаль раздумий не для них…
            Хоть дни их канули во мгле —
            Меж ними весело и мне.