Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Веселый свет из гибельных мгновений,
Из вечностей морозный мрак сплетен.
Седою паутиною осенней
Змея миров повисла в небосклон.

И славы ночи нет благословенней
В гремучем хоре мыслей и времен,
В глуши ее величественной сени
Сосет медвежью лапу мудрый сон.

Лишь тот, кто строит храм и мастерскую,
Кто знает белый страх и алый стыд,
Тот слышит мрака песню колдовскую

И золотую пляску света зрит.
Я тот, я зодчий тот, и я тоскую
В тени планет, веков и пирамид.

То Мефистофель шпагою змеиной
Утробу непроглядную рассек,
И выпрямился первый человек,
И облаков увидел он седины.

И белый день изменчивой личиной
Серебряную смерть ему предрек,
И синюю в стекле лазурных рек,
И темно-розовую в пасти львиной.

И грубым трауром крутых волос
От пяток он до темени оброс,
И он сверкнул углами глаз раскосых,

За сук он ухватился вековой
И, крепко сжав, как женщину, свой посох,
Смеялся над господней головой.

Смеялся над господней головой
Стеклянными от ярости строками
И сердце жаркое хватал, как камень,
И я кровавил лик вечеровой.

И звездных ран кровавый свист и вой
Струились всё жесточе и упрямей,
И голос ночи я услышал в яме,
И нож ее увидел я кривой.

Но не расцвел я пеною смиренной,
Не лег на плаху липкую вселенной,
Потухшей лавой не свернулся я.

Я выпрыгнул из ямы той звериной
И новой песней огласил поля:
Когда над гладью розовою глины.

Когда над гладью розовою глины
Стоял разочарованный господь,
Услышал он воркующую плоть,
Как отдаленный клекот соколиный.

Он даль времен увидел из долины,
Иуды недожеванный ломоть
И теплый луч, успевший проколоть
И волосы и сердце Магдалины.

И раскалилась мастера душа,
И, розовую глину сокруша,
Она огнем взлетела величавым

И понеслась над бездной бредовой,
Крича: миры, не надо ль палача вам?..
Она разглядывала образ свой.

Она разглядывала образ свой
В печали холодеющего друга,
Она к нему прижалася упруго
Под розовой осеннею листвой.

И молвил он: о, друг мой дорогой,
Смотри, какая розовая вьюга,
Такой не знает и пустыня юга,
Сугробы розовые под ногой.

Но для тебя заткну я воском уши,
Забуду смех волны и зовы суши
За то, что смертный холод и печаль

Ты мне дала… И лапою тигриной
Обнял ее, и мглой сползала даль
И тень зеленая змеею длинной.

И тень зеленая змеею длинной,
И синий шум листа, и звон иглы
Опутали белесые стволы,
И медленно качаются вершины.

И говор их бессмысленный и чинный
Я вознесу до радостной хвалы
За то, что мне давно не тяжелы
Их своды темные и бой старинный.

То бьют часы неведомых времен,
Их долгий ход по-своему умен.
И свитки лет, как верные пружины,

Не преступают свой закон машинный,
Чтоб паутина всех листов и хвой
Перекрестила купол мировой.

Перекрестила купол мировой
Морозная змея созвездья злого,
По приказанью пламенного слова,
Плясавшего над зыбкою землей.

И зыбь земли коричневой корой
Застыла металлически сурово,
И в глубь горячую земного крова
Сокрылся пламень темно-золотой.

И стала звать его змея созвездья,
И он услышал зов и для возмездья
Восстал, и выглянул усатый злак,

И тварь глазастая, и ветр пустынный,
Но дремлют звезды, как межзвездный мрак
И как иного здания руины.

И как иного здания руины,
И как веков далеких мавзолей,
Ночь дремлет коридорами аллей
И лунной плесенью и паутиной.

И лишь предсмертной жалобой мушиной
Трепещет тишина в глуши полей,
И перстня изумрудного светлей
Глухая песня светляка над тиной.

И я один среди колонн стволов,
И полумрак полуночи лилов.
Сгоревших дней огромно пепелище.

Чернеют рощи, уголь гробовой.
Лишь в небе звезды, траурно и нище
Земля покрылась тусклою травой.

Земля покрылась тусклою травой
И музыкой беззвучной ароматов,
И пригляделся глаз, как сумрак матов,
Глядит не так, как он глядел впервой.

Он – яблоко на ветке мозговой,
Он – голубой алмаз в мильон каратов,
Сгоревший весело, и, пепел спрятав,
Гляжу на вас орбитой я пустой.

Вы думаете, это треугольник,
Где сумасшедших строф сидит невольник,
И режет скуку словно мрамор он.

Но этот мрамор вырос куполами,
Его посеял тот, кто был влюблен,
То демон синими зевал крылами.

То демон синими зевал крылами,
И сыпался на землю звездный пух.
Бог сеял скуку, и зарей распух
Бесплодный мрак над мертвыми полями.

И день холодный серыми глазами
Взглянул на мир, и беспощадно сух
Был взгляд стеклянный, бабочек и мух
Не всех он разбудил и мглою замер.

Но мудрый жрец всесущей красоты
Об этот взгляд зажег свои персты.
Лиловой кровью он облил полотна,

И разрубил он крылья… Потому
Я Врубеля люблю бесповоротно.
Он воскрешал поверженную тьму.

Он воскрешал поверженную тьму.
День шел с грозой, с ее мгновенной ланью,
И прежде чем вести ее к закланью,
Зари поцеловал он бахрому.

И в голубом густеющем дыму
Спускалась ночь, и многозвездной данью
Склонялось небо, чуждое страданью,
Не отвечающее никому.

И он воспел ее бессмертным звоном
В аду самосожжения зловонном.
Как стало жутко даже самому,

Как обезумевший огонь запрыгал!
Но он благословил безумье мига,
И воскрешенье удалось ему.

И воскрешенье удалось ему.
Одно движение руки и глаза,
И вновь восстал не только старый Лазарь,
Глухой и равнодушный ко всему,

Но все, что умирали в том дому
И в той стране смоковницы и вяза,
И во вселенной той, с которой связан
Он, ведомый неведомо кому.

До сей поры молчит апокалипсис,
Что все миры в клубок кровавый слиплись,
Как в солнце прокаженное одно,

И в гневе крикнул он: пойду к ослам я,
Им дам ячмень… И выпрыгнул в окно,
И догорало солнечное пламя.

И догорало солнечное пламя,
И, охлаждаясь, жидкий день густел,
Он леденел, и стаи звездных тел
Садились и лились колоколами.

И снилась мне прекрасная Суламифь
С глазами, полными лучистых стрел,
И я напрасной завистью горел
К владыке над прекрасными телами.

Сто сорок было их и без числа
Рабынь, купавших долго их тела
Маслами ароматными Сарона.

И были все лишь рощею теней
Одной, и плыли львы златые трона,
И вечер плыл, и ночь, и звезды в ней.