Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Седою паутиною осенней
Торжественно проносится тоска,
И гибель неизбежная близка,
И бледный луч заглядывает в сени.

Мне говорит о тяжком приближеньи
Дыхание последнего цветка,
И молнию хоронят облака,
И желтый шлейф листвы покрыл ступени.

Острее смерти нет, ее двойник
Луною истощенною возник
Над сумрачно заплывшими полями,

И выползая из лазурных лон,
Во мгле дробя размеренное пламя,
Змея миров повисла в небосклон.

Змея миров повисла в небосклон.
И шевелится чешуя седая,
Сиянием холодным оседая
На мраморе умолкнувших имен.

Мне холодно, я в сумерки влюблен
И больше солнца будущего рая
Ценю луну, она молчит, сгорая,
И облачков расчесывает лен.

Зато умолкну, горестно не дрогнув,
Как медный камень кану я на дно.
Мне будет сон: золой моих восторгов

Всё небо дикое заметено,
И сумрак мой растет, а не забвенье,
И славы ночи нет благословенней.

И славы ночи нет благословенней,
И славы дня благословенней нет.
По аметистовым путям планет
И лун и солнц распластанные тени.

По золоту пустынь, как по арене,
С трезубцем строк идет большой поэт,
Как пленник обреченный он одет,
Чтобы толпу дразнило оперенье.

И тени лун и солнц пред ним растут,
Столетия выходят из минут,
И гордою белеет он вершиной

Над серым сбродом дней в тиши мышиной,
Он знаком одиночества клеймен
В гремучем хоре мыслей и времен.

В гремучем хоре мыслей и времен
Танцует молния, танцует скоро,
Как палочка живая дирижера,
Которой занавес перекрещен.

Нам скучно ждать, пока взовьется он,
Взлетит, как размалеванная стора
Широкого окна, и свет простора
Ворвется в зал на радость юных жен.

Мы ждем как женщины нетерпеливо,
И блещут мысли, хлещут времена
В ужасный час вселенского прилива.

Но в черную грозу не о спасеньи
Мечтаю я, душа моя пьяна
В глуши ее величественной сени.

В глуши ее величественной сени,
В тиши ее таинственных тревог
Я пил ее, пока не изнемог,
Возлюбленную ночь уединений.

Она купалась в острой звездной пене,
И, светлая от головы до ног,
Она клялась, что золотой венок
На бледное чело мое оденет.

И я поверил ей и клятву дал
Глядеть на мир сквозь голубой кристалл
И обещал любить ее до гроба,

И в нем тогда навек сольемся оба,
Чтоб плыть туда, где средь ночных колонн
Сосет медвежью лапу мудрый сон.

Сосет медвежью лапу мудрый сон,
Как зимний лес душа непроходима,
И день звенящий проезжает мимо,
И розовых небес тяжел виссон.

О, сумрак мудрости, веков спокон
Соблазном золотым непобедимый,
Храним недаром в сумрачной груди мы
Твой бурый нераспутанный кокон.

Личинка в нем стучит, не уставая,
И чаще и размеренней* звезды,
И буйственней, чем радость мировая.

Медвежий сон я стуком расколдую
За то, что оставляет здесь следы
Лишь тот, кто строит храм и мастерскую.

Лишь тот, кто строит храм и мастерскую,
Смеется над житейскою бедой,
И ледяным вином души седой
Хрустальные глаза его ликуют.

И взор пронзает чащу городскую,
Где, ссорясь и крича наперебой,
Человекообразные толпой
Увесили асфальт и торжествуют.

И в голубой волнующий простор
Пытливый проникает этот взор,
И мудрость примирения и меры

Прохладною змеею темно-серой
Того и жалит сладко и хранит,
Кто знает белый страх и алый стыд.

Кто знает белый страх и алый стыд,
Кто радугу влачит на липкий полюс,
Кто золотому отдается полю
И урожая ржи не сторожит,

Тот с вечностью неотделимо слит,
Как лед Арктида, громоздит он волю,
Плывет по бледно-синему приволью,
Где солнца беззакатен хризолит.

Но хрусталя таинственные страны
Ему поют, что солнце их мертво.
Кто гордо тронул шар земли туманный,

Перстами благородными рискуя,
Кто светлое справляет торжество –
Тот слышит мрака песню колдовскую.

Тот слышит мрака песню колдовскую,
Кто пишет непонятную строфу,
То, в голубую падая траву,
Агатовые голуби воркуют.

Богиню черную, богиню злую
Он видит пред собою наяву,
Она без солнца радует сову
И тянется к ночному поцелую.

И мудрая сова пробуждена
От крепкого полуденного сна
И жадно вылетает на добычу.

Так сумерки порой поэта кличут,
И он идет, и тверже, чем гранит,
И золотую пляску света зрит.

И золотую пляску света зрит,
И черное затишье гложет мрака
Моя многоголовая собака,
Чей весел хвост и чей ужасен вид.

Угрюмым лаем цербер верещит,
И плоские зрачки мерцают лаком.
Ты, ад, во мне, моей смолой заплакан
Прикрывший землю семишкурный щит.

И мученицы-мысли, что без слова
Когда-нибудь бродили там во мне,
Теперь горят на радости багровой,

Обнявшей материк и даль морскую.
О, кто он, тот, кто ад воздвиг в огне?
Я тот, я зодчий тот, и я тоскую.

Я тот, я зодчий тот, и я тоскую,
И чуждо мне воздвигнутое мной.
Пустыня в холод претворила зной
И знаменитый мрамор в пыль земную.

И как Юдифь, спасая Ветилую,
Хохочет над кровавой головой,
Так я гляжу на пестрый купол свой
И хохочу, глумясь напропалую.

Мне вечность улыбается в ответ
Веселым черепом прошедших лет,
И долгой и неровной тенью смеха

С моей вершины прокатилось эхо,
И заведенная тропа гремит
В тени планет, веков и пирамид.

В тени планет, веков и пирамид
Как первый зверь брожу я одиноко,
Давно желанного ищу я сока,
И сухость бытия меня томит.

И лапы бродят по морозу плит,
И всюду каменные знаки рока,
А с моря дует бешеный сирокко
И горькой солью мне глаза палит.

О, воздух мутный, бешенствуй нелепей,
Насилуй жадно воды на лету.
Чтоб я не сгнил во мглистом вашем склепе,

Я радость песни делаю из лени,
Кочующей рукой своей плету
Веселый свет из гибельных мгновений.

Веселый свет из гибельных мгновений,
Из вечностей морозный мрак сплетен.
Седою паутиною осенней
Змея миров повисла в небосклон.

И славы ночи нет благословенней
В гремучем хоре мыслей и времен,
В глуши ее величественной сени
Сосет медвежью лапу мудрый сон.

Лишь тот, кто строит храм и мастерскую,
Кто знает белый страх и алый стыд,
Тот слышит мрака песню колдовскую

И золотую пляску света зрит.
Я тот, я зодчий тот, и я тоскую
В тени планет, веков и пирамид.