Мария Визи - A moongate in my wall: собрание стихотворений

У окна зацветала белая слива.
В учебной больнице, за стеной,
пищали крысы, собака выла тоскливо,
и где-то в недрах кричал попугай — больной.

Лабораторию, где микротомы,
крутясь, гудели, и густо висел формалин,
наполнил дух голубой весенней истомы
с окрестных садов и зеленых дальних равнин.

В конце раскинувшейся больницы,
в сером переднике, в маске по самый лоб,
хирург вырезал людского тела частицы,
отправлял к патологу, под микроскоп.

А тот, в котором теплилась сила
после наркоза и ножа,
в окно от края своей могилы
на белую сливу смотрел, дрожа.

Я слышу мелодию песни так ясно,
каденцию нот, голубые бемоли,
но только слова вспоминаю напрасно,
и думать о них не умею без боли.

Закат розовеет, бледнеет и тает:
как занавес, ночи спустились порфиры,
и память одни за другими листает
страницы раскрытого в сердце клавира…

Но слов не найти… Одинок неизменно,
несется мотив в темноту сиротливо,
и кажется, где-то в орбитах вселенной
замолкнут, остынув, слова без мотива.

Встревоженная тишиной
глухой, глубокой, долгой ночи,
я часто слышу sotto voce
мотив, поющий мне одной.

Я знаю: он меня зовет,
и ухожу за ним, без спора,
за изумрудные озера,
в страну нетронутых высот,

куда еще никто не взлез
и где еще не дрогнет эхо
людского говора и смеха
сквозь девственный молчащий лес.

Там звезды клонятся в кусты,
и на опушке, у поляны,
дурманят запахом медвяным
полураскрытые цветы.

Я долго там одна брожу,
и звуков ночи слышу много,
но где лежит туда дорога,
я никому не укажу.

И знаю: — ранним утром пусть
я возвращусь в свой шумный город,
но в легкой памяти не скоро
растает радостная грусть.

В твоем саду зеленый пруд,
над ним ракитовые ветки,
и птицы синие поют
у входа мраморной беседки.

Куртины дышат резедой,
левкоем и гелиотропом,
и ты, — веселый, молодой, —
по золотым шагаешь тропам.

Но это — сон: разбит фонарь,
не видно вех на поле мглистом,
и не найти тебя, как встарь,
в саду зеленом и душистом.

Белая апрельская луна,
и, остановившись в этом миге,
кружевом курчавилась волна,
точно на пейзаже Хирошигэ.

Там, где горизонта полоса,
лунный луч своей рапирой тонкой
осторожно тронул паруса
уходящей на ночь в море джонки.

Мы следили, стоя там, одни,
как в воде у самого причала
инфузорий вспыхнули огни;
слушали, как тишина молчала,

И за то, что мы стояли там,
нам присуждено хранить навеки
в памяти, как нерушимый храм,
эту ночь в порту Шимоносэки.

Есть сон: в нем все перемешалось —
озера, улицы, мосты,
давнишняя ребячья шалость,
и много встречных лиц, и ты.

Как будто я, совсем другая,
забыта всеми и одна,
под эхо гулкое шагаю
в безлунную трущобу сна.

Детьми мы бегали по полю —
но резко оборвался путь…
Законы жизни не неволю
и не прошу тебя вернуть.

Друг друга раньше мы встречали:
ты помнишь — ярко бил фонтан
в тот день, когда корабль отчалил
на светлом озере Леман!

Дома поплыли, взмылись горы,
аэропланное крыло
неотвратимо и без спора
тебя, как тень заволокло.

Ушли деревья, берег, крыши,
фонтан, мосты и фонари.
Одни часы на башне слышу
у перекрестка Корратри,

и стихшей чернотой ночною
лечу, иду ли — не понять,
лишь в памяти передо мною
озерная пустеет гладь.

Мы куда-то шли и говорили
в городе, в котором мы росли;
звезды те же самые светили,
что когда-то начали светить,
но не помнится, куда мы шли.
Было времени ужасно мало —
разве можно все обговорить?

Где толпа крутилась и мешала,
я на площади большой отстала,
не смогла тебя остановить.

Я тебя по улицам искала,
вдоль решетки длинного канала,
облако зловещее вставало,
как огромный гриб, с конца земли.

Я звала тебя и догоняла,
в переулке темном и пустом,
только эхо гулко отвечало
и само с собой перекликалось,
а потом
даже эхо где-то потерялось
за мостом.

Так всем и говорю: «Не спорьте».
Я знаю, в тот короткий час
на лондонском аэропорте
мы виделись в последний раз.

Текла, серея, Темза где-то,
вздымались древние мосты.
Через Ламанш твоя корветта
тебя спустила с высоты.

Друг друга долго мы искали
в многоязычной толкотне…
Крылатая махина стали
прицеливалась к вышине.

Конечно, и тебя встречала
не раз в чужих портах, — но тут
хотелось вспомнить все сначала,
всю жизнь, в те несколько минут.

Мы обнялись. И слов не надо,
и слез не вытереть с лица…
Вокруг взметнувшейся громады
пустеет небо без конца.

В жизни надо быть очень твердой,
упрямой, такой, как вол,
иначе кто-нибудь мордой
треснет тебя об стол.

Надо также быть очень храброй,
не нужно бояться пугал,
иначе выметут шваброй
с мусором в дальний угол.

Но если ты не такая,
а просто — какая есть,
то тем, кто тебя приласкает,
совсем особая честь!

Скажите, доктор, вы не устали?
Вы режете десять часов подряд!
Как видно, нервы у некоторых из стали.
Не устают. Не едят иногда. Не спят.

Ваше призванье — нейрохирургия.
В пальцах ваших — чуткость и сила.
Пусть устают иногда другие. Другие.
Вас, очевидно, судьба наделила
силой, совсем ни на что непохожей,
какой-то совсем особой способностью.
Волшебная палочка, ваш хирургический ножик,
вы знаете мозг до мельчайших подробностей.

Режьте. Вырезывайте анжиомы,
расправляйте запутанные артерии.
Но те, что ближе с Вами знакомы,
знают, из какой Вы выкроены материи.
Знают, что каждая смерть и Вам несет расплату,
хоть Вы непричастны к неудаче,
что сердце Ваше, под синим халатом напрасно прячась,
тоже кровавые слезы теряет и плачет.