Григ Нурдаль - Я жил в суровый век
Но никто не открыл ей дверь… Она пошла и на следующий день. Опять закрыто. Нет там никого или просто Ангеликула увидела ее и не захотела открыть? И снова Маргарита почувствовала безнадежность. Она ожидала, что вслед за этим наступит прежняя пустота и безразличие, но это не случилось, и Маргарита испугалась. Беспорядочные мысли о полуразвалившейся стене, разделявшей дворы, о двери, которую ей не открыли, об Ангеликуле, которая не хочет больше её видеть, о коммунисте Николасе, о страданиях людей и их великой надежде не давали ей покоя. Теперь ей было еще тяжелее — она снова одинока, но без прежнего спокойного безразличия к окружающему…
Однажды, придя из школы, она поднялась к себе в комнату, бросила портфель и села у окна, дожидаясь темноты. Когда все в доме улеглись, она спустилась во двор. Лил дождь. Она перепрыгнула через стену и очутилась во дворе у Стурнасов. Слабый красноватый огонек мерцал в одном из окон. Она стояла под дождем и смотрела на него… Все это было похоже на сон… Она постучала пальцем по стеклу.
— Ты пришла? — открыв дверь и обняв Маргариту, спросила Ангеликуле, будто давно уже ожидала ее.
Постепенно, вечер за вечером, к ним возвращалась прежняя детская привязанность. В маленькой комнатке с красноватым светом они снова привыкали друг к другу. Каждый вечер после уроков Маргарита, прошмыгнув мимо своего дома, оказывалась у Ангеликулы. Разговор шел о тех же новостях, которые дети приносили в школу: о войне, о положении на фронтах, о России, о великом подъеме народов, Николас всегда незримо присутствовал при их беседах. Ангеликула с жаром рассказывала обо всем. Маргарита же с неутолимой жаждой впитывала в себя новости и иногда засиживалась у подруги до поздней ночи.
— Не ходи улицей, — говорила Ангеликула, — в последнее время полиция стала интересоваться нашим домом.
Она провожала Маргариту до стены, и та перепрыгивала через развалины.
А когда Николас после ухода итальянцев бежал из концлагеря, вернулся в город и стал жить на нелегальном положении, Ангеликула раскрыла Маргарите эту тайну. В эту весну 1944 года они уже не имели секретов друг от друга.
— Знаешь, я сказала Николасу…
— О чем?
— О тебе…
— Обо мне?
— Да… Я сказала ему… — И, запнувшись, Ангеликула посмотрела на нее своими добрыми, честными глазами. — Я сказала ему, что ты — наша.
Маргарита прижалась к ней и взяла ее за руку.
— Да… Да, да! — с замиранием сердца быстро проговорила она и, спрятав лицо на груди Ангеликулы, заплакала.
В бесконечных сновидениях этой ночи миллионы людей окружали и окликали ее, людей плачущих, стонущих, падающих и поднимающихся и людей смеющихся; преследования сменялись спасением, и все это происходило в каких-то неведомых местах, то мрачных, залитых кровью, то светлых и прекрасных. Николас то появлялся среди этих людей, то исчезал. Вдруг он пристально посмотрел на нее и спросил: «Это ты, Маргарита?» — «Да». — «Ты наша?» — «Разве Ангеликула не говорила тебе?» Он взял ее за руку, и они затерялись среди людей, так же крепко державшихся за руки…
Маргарита не видела Николаса много лет. Она помнила его еще мальчиком с большой стриженой головой, босого, с горбушкой хлеба в руках. Утром она проснулась с ощущением, что держит в своих ладонях его голову. Полуодетая, она вскочила с постели и, сама не зная почему, подбежала к зеркалу. Может быть, она не так уж некрасива?
В этот весенний день Маргарита была необычно возбуждена, но все же какая-то робость сжимала ее сердце. Значит, это большое дело — быть «нашей»?
— Ну, что сказал Николас, Ангеликула? — спросила она вечером.
— Мы говорили о тебе… Николас уходит в горы, и я должна уйти вместе с ним. Он сказал, что, если ты хочешь, мы можем взять и тебя с собой…
— Нет, — быстро, словно приготовив ответ заранее, сказала Маргарита. — Я останусь здесь… — К горлу у нее подступил комок, она стиснула зубы, нахмурила брови и как-то потемнела вся, затем повторила: — Нет, я останусь здесь. Меня ни в чем не подозревают. Я могу многое сделать. Ты скажи ему, пусть он мне оставит… — Она не назвала, что именно.
Ангеликула обняла ее и заплакала. Маргарита сдержала слезы.
Ночью они вдвоем перетащили в подвал к Маргарите гектограф. А однажды вечером Ангеликула позвала Маргариту к себе во двор. Рядом с ней стоял большеголовый человек. Маргарита почувствовала, как ее хрупкую дрожащую кисть сжала крепко, до боли, большая теплая рука. А он увидел только огромные глаза, сверкающие в темноте.
— Всего хорошего, Маргарита. Она молчала.
— Когда мы вернемся, Маргарита…
Разве можно выразить словами то, что чувствуешь в такую минуту!
— Теперь мне больше ничего не надо…
Он отпустил ее руку и обнял за плечи. Ей стало досадно, что она такая маленькая: она выпрямилась, спорно хотела стать выше, протянула руки, которые уже es дрожали, и погладила его по голове. Николас притянул ее к себе и поцеловал. Ангеликула стояла поодаль, смотрела на них и тихо плакала.
— Будь здорова, товарищ Маргарита.
— Будь здоров, Николас, мой Николас… До свидания, Аигеликула.
Связной, совсем еще мальчик, ждет в условленный вечер за развалинами стены и передает ей восковку.
К шести призракам, которые бродят днем по дому Пардикарисов, теперь прибавился еще один — он бродит по ночам. Маленький гектограф работает бесшумно. Слышится только шелест бумаги. И этого шелеста совершенно достаточно, чтобы в сердце Маргариты звучал голос: «Будь здорова, Маргарита… товарищ Маргарита».
По-хозяйски готовит она аккуратный сверток, который передаст завтра вечером связному там, у развалин стены. Улыбающийся мальчик подмигивает ей и говорит только:
— Все в порядке, Маргарита.
— Завтра вечером.
— В семь?
— Нет, приходи а половине восьмого.
— Приду не я, а Старик. Он будет на углу возле школы.
Вскоре после очередного припадка истерии умерла от разрыва сердца Фотини, двоюродная сестра Маргариты, а дядю Стефаноса хватил апоплексический удар. Это было время, когда весь мир восхищался победами России и ждал близкого конца войны. В семье возникли новые заботы: наследство Фотини и болезнь дяди Стефаноса. Ссоры достигли опять своей высшей точки, несмотря на то, что наследства, собственно, не было, а дяде Стефаносу не так уж много требовалось. После долгих перебранок было решено, что наследство должна получить Маргарита, а ее мать будет заботиться о дяде Стефаносе. Маргарита не возражала. Казалось, что теперь все успокоилось, но вдруг новое происшествие взбудоражило семью. Тетя Катерина обнаружила, что из сундука Фотини исчезли две подушки, льняная скатерть и фарфоровая ваза. Со страшными проклятиями она требовала, чтобы украденные вещи были возвращены «во имя ребенка». Все отрицали свою причастность к краже. Дядя Стефанос, прикованный к постели, оставался вне подозрений. Брань и стенания перемежались с самыми страшными проклятьями. Виновника так и не нашли, и все постепенно стали успокаиваться. Но тут прикованный к постели Стефанос тайно, как на исповеди, рассказал, что — в этом он абсолютно уверен — вещи украдены кем-то из домашних уже после смерти Фотини, так как незадолго до смерти она все это ему показывала. Если хотят знать его мнение, то он сильно подозревает Василиса.
Катерина тут же призвала к ответу Василиса.
— Зачем мне красть подушки? — спокойно сказал «астроном». — Мне нужно только немного ракии. Маргарита дает мне на это.
— Она дает тебе деньги?
— Конечно, — гордо ответил он. — Хорошая девочка.
— Хорошая… А где она берет?
— Не знаю. Наверно, ей дает кто-то…
Тогда Катерина тайно стала обыскивать дом. Сначала она обследовала комнату Антигоны. Ничего. Затем комнату Периклиса. Опять ничего. Пересмотрела еще раз сундук Фотини — может быть, она ошиблась? Нет. Дважды перевернула все в комнате Василиса — и там нет.
— Здесь, здесь в доме, я тебе говорю! — настаивал Стефанос.
Тогда она вспомнила о люке, ведущем на чердак, откуда рабочие вылезали на крышу. Катерина взяла лестницу и полезла на чердак. Она чуть не убилась, вся исцарапалась, но ничего не нашла — пришлось только прятать израненные руки, чтобы никто ни о чем не догадывался. Каждый день, с утра до вечера, она обходила все комнаты, заглядывала под кровати, рылась в постелях, под лестницами и в чуланах, где были сложены одеяла и старая одежда, перерывала весь дом.
Когда однажды она наткнулась в подвале на ящик с гектографом, то пришла в замешательство. Такой вещи она никогда не видела и не знала, что это такое. Она была уверена только в одном — раньше этой вещи в доме не было. Чье же это? А бутылка? Открыв одну из них, она испачкала руки краской.
— Странно!..
Катерина развязала пакеты. Чистая бумага. А это что? В руках она держала восковку. Маргарита получила ее накануне и ночью должна была печатать. В подвале было темно. Катерина взяла восковку, аккуратно положила все остальное на прежнее место и поднялась наверх. Она заперлась в своей комнате, надела очки и стала читать. С первых же фраз все стало ясно: хвалят союзников, ругают немцев. Она остановилась, стараясь понять, как это могло к ним попасть, и не находила ответа. Вдруг ее как будто осенило. «Не знаю… Наверно, ей дает кто-то…» Дает?.. Это Периклис.
