Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Арапским блеском взвыли грозно диски
Его живых зрачков. Измерен круг
Любви мирской, найти опять подруг…
Разнял свои тиски ум флорентийский.

Художник – царь, чья шкура – щит эллийский.
Ютится якорь финикийских рук
В пучине океанской, но их струг
Не забывает в шторм про берег близкий.

Похоронил в молчание слова,
Одной губой коснулся он едва
Как лотоса ее ладони длинной,

Она ушла купчихой колдовской,
Иродиадой, Евой, Магдалиной,
Оставив лишь улыбку в мастерской.

До сей поры мы позабыть не можем
Его слонов и стрел с ее галер.
Как мертвый глаз был вечер в Каннах сер,
Она как львица разлеглась над ложем.

Мы кости поражений прошлых гложем,
Проснуться должен будущий Гомер.
Он скажет, сколько с римских трупов мер
Снял Ганнибал колец и что с ним позже.

Но бархата пьянящих лепестков,
Которым Клеопатра свой альков
Укутать для Антония велела, –

Никто из смертных не измерит ввек,
За то что блеск ее нагого тела
Пал на века, и слеп там человек.

Я жирная священная корова,
Во мне одной – что будет, было, есть.
Ничьей руке моих сосцов не счесть
И с рог не снять туманного покрова.

Никто из смертных не промолвит слово,
Когда войдет в мой хлев. Иную весть
Услышит он, и сам он станет цвесть
Лучом серебряным во мгле лиловой.

Падите, женщины, падите ниц,
Не подымайте розовых ресниц,
Поэты, бейте гордыми челами, –

То я светила вечным мастерам,
Когда телами тучными как пламя
Их кисти жгли остроконечный храм.

Пройдешь ли ты, крутая темнота,
Покрывшая строфу пустынной ржою,
Иль навсегда останешься чужою,
Недосягаемая простота.

Твоя вершина белая чиста,
Твой снежный храм не падает от зною,
Морозным солнцем блещешь надо мною
И обжигаешь холодом уста.

Лишь будь со мной, мне ничего не надо,
Ни дыма расцветающего сада,
Ни раковин закатных облаков,

Как ты я прост и неподкупен стану,
Я буду петь, но буду не таков,
Как был, когда челом я бил туману.

Себе я улыбаюсь самому,
Когда строфу прекрасную кончаю,
Беру глоток остывшего я чаю,
В табачном задыхаюсь я дыму.

Ночь как покойница в моем дому,
Я парус вдохновенья подымаю,
В далекую неведомую Майю
Толкаю неуклюжую корму.

Я слышу красок хор неугомонный,
На вымирающие анемоны
Взглянуть хочу расширенным зрачком.

Хочу строкой прославить мастодонта
Или погибнуть в странствии морском
На рубеже иного горизонта.

Как сказано в янтарном манускрипте,
Жемчужина любви растворена
Была в бокале темного вина
Владычицей на пиршестве в Египте.

На память я страницы перегиб те.
Не той ли тьмой душа моя пьяна?
Я перелистываю времена.
О, тайны дней и звезд, свой прах осыпьте!

У Цезаря был сын Цезарион,
Он Клеопатрой был ему рожден.
Антоний выпил яд и слишком рано

Любовь унес в безмолвие и мглу.
Лишь каменная грудь Октавиана
Назад послала знойную стрелу.

Пустынный замок липами обсажен,
Дремотные их кудри рано мрут,
Холодным воском капая на пруд,
Которого вонючей нет и гаже.

Мне снится герцог, сам Косая Сажень,
Он думой необъятною раздут.
Вассалы дочерей к нему ведут,
А он молчит, неблагодарен даже.

Он дико ночь их первую берет,
А многих оставляет на вторую,
А многих никогда он не вернет.

А за стеной рабы его пируют,
Отцов он заставляет пировать
Под весело скрипящую кровать.

Я стал светлей, мой радостный Пегас
Вскочил на осиянные ступени,
Веселый блеск нежданных песнопений
Вчера всю ночь вокруг меня не гас.

Мне луч звезды, дрожащий мой компас,
Вершину золотил зарей весенней,
И я пою сегодня о спасеньи,
О том луче, который песню спас.

Еще внизу моя синеет бездна
И тьма зовет, но солнце так любезно,
Что гостю не дает скучать в снегах.

Я рву покровы тайн, я в их гареме,
И так легко в обветренных ногах
Седых времен серебряное стремя.

Прекрасного мгновения земного
Ищу, земля, на всех путях твоих,
Хочу найти неслыханное слово,
И как бурав поет мой каждый стих.

То зазвенит о камни тайн, то снова
Как глубина невспаханная тих.
Ты забелей вершиною суровой,
Моя страница, средь страниц других.

Пусть бог сонета, как все боги, деспот,
Он пьет, но не вино своих чудес пьет,
А склепа сердца темное вино.

И что строфа? – Она величья слепок,
Как твердь эфир того величья крепок,
И счастлив тот, кому оно дано.

Благословляю вас приветом этим
В четырнадцать непревзойденных строк.
Не буду вежливым, я буду строг,
За то что плыть хочу я по столетьям.

Мы вместе новый год, быть может, встретим,
Прославим песней розовый восток,
И будет кто-нибудь из нас жесток
И здравие пошлет грядущим детям.

Я пятый год женат, никто меня,
Благоговейно голову клоня,
Не поздравлял ни речью, ни улыбкой.

Уж дочь моя умеет книги рвать
И глазки наполнять тревогой зыбкой...
Купите крепкую себе кровать.

Твои зрачки, как черных два клыка
У черной львицы на иной планете.
Там черен день, как уголь облака,
И ночь бела, как снежный пух легка,
И лун семья в пустынном небе светит.

И змеи вскармливают луны эти,
Из каждой вспыхнут крылья мотылька,
Впилися в их космические сети
Твои зрачки.

Я на земле брожу среди столетий,
Я позабыл тебя и жив пока.
Рождает каждый день моя тоска
Стихи, стихи капризные как дети.
Но черный жемчуг мечут свысока
Твои зрачки.

Огонь и меч издревле мы лелеем
В тени времен, в саду кровавых сеч,
Умеем города и трупы жечь,
Своих врагов как листья по аллеям
Сгребаем в кучи, не жалея плеч.

Мы никнем головой пред мавзолеем,
Нам стыдно воздвигать колонны свеч,
Разоблачили чудо в Галилее
Огонь и меч.

Сухой Христос висит, ничьим елеем
Не воскресить, не вызвать, не увлечь.
Давно угасла голубая речь,
Но в мраке бездн мы тлеем звезд светлее.
В аду лишь пуще разжигают печь
Огонь и меч.