Григорий Ширман - Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы

Ты мной полна, как золотым вином,
Авгуры по полету белой птицы
Мне предсказали вечные страницы,
Алеющие беззакатным сном.

Рабы курчавые легли кругом,
У ног моих склонялись их ресницы,
Сам главный жрец, который детям снится,
Елей варил на пламени нагом.

Шумели дни тяжелые как пчелы,
И ты явилась бабочкой веселой,
Раздетой до последнего луча.

Мы в сети наших глаз тебя поймали,
А ты смеялась, крыльями бренча
На дне зрачков, на черной их эмали.

Кого люблю, я ту еще не встретил.
Сегодня, может быть, я встречу ту,
Египетскую выпью наготу
Невесты, чей бокал граненый светел.

И завтра вновь, как недовольный ветер,
Я буду мчаться, воя налету,
Свое былое песней заплету,
Еще не слыханной нигде на свете.

Рекою горной плещется восторг.
Горячий наш союз, давно расторг
Его бы я с холодною улыбкой.

Вольней поэта под луною нет.
Но никого своей стрелою липкой
Амур так не пронзает в тьме планет.

Настанет час, я разведусь с тобой,
Как встретились, расстанемся тепло мы.
Средь вдовьей золотой своей соломы
Ты будешь цвесть улыбкой голубой.

Смеяться будешь над шальной судьбой,
И кто-нибудь угрюмый незнакомый,
Не распрямивший строф моих изломы,
Сорвет тебя холодною рукой.

Забудешь ты меня, как позабыла,
Что снилось нам, что может быть и было
Далеко где-то там в былых порах.

Нет ближе их, нет более далече.
Клубится по ночам их млечный прах,
И бьет луна в твои льдяные плечи.

Не табуны и не стада бараньи,
Тебе готовлю я другой калым.
Я бешено богат своим былым,
Любовью медленной, тревогой ранней.

У сердца обросли лучами грани,
И будет каждый луч рабом твоим,
Тот свет, который в тьме неуловим,
Поймает он в серебряном тумане.

И вечность, за которою певец
Охотится на берегах пустыни,
Я брошу, вместо жертвенных овец,

К твоим ногам, на шкуру ночи синей.
И как свою светлейшую строку
Я розовое имя изреку.

О, смертные, у вас прошу бессмертья.
Листва планеты, вечно мной гуди.
С окровавленным соколом в груди
Я прохожу дремучие столетья.

И столбиками строк свой путь отметя
И разомкнув кольцо перипетий,
Я не намерен в землю отойти,
Листом опавшим не хочу истлеть я.

Я вечности ищу не для себя.
Я даме обещал ее когда-то,
Пленительные плечи полюбя.

Их мрамор бел, вершина их поката,
Но я брожу над черной крутизной,
И глотки звезд не молкнут надо мной.

Не покорить в такие времена
И женщину строфою лебединой.
У Леды бедра – голубые льдины,
Полярной вьюгой щель запушена.

Без солнца день, как чаша без вина.
Ночь заросла бурьяном звезд. Пустынно.
Христос – авантюрист, а Магдалина…
Темна история времен, темна.

Вотще поем. Что македонца дротик
Многодюймовой крупповской броне!
Но в тьме времен мы голосуем против,

К морозной невозможной вышине,
К печальноглазой розовой Мадонне
Мы подымаем белые ладони.

Еще не всё небесное убито,
Лучиста непокорная звезда,
Единомысленницы как всегда,
Недвижны тучки, будто из гранита.

А солнце каждый день светло и сыто
И копит в склепе золотом года.
О, как забыть, что женственность горда,
С ума нас гордо сводит Карменсита.

Ищу я на земле металл небес.
Фальшивый блеск, и с муками, и без,
Обресть легко под жирною луною.

Велик в пустынной темноте мой путь,
Но бродит столп огня передо мною,
Анналы звезд прочту когда-нибудь.

Я не нашел ее, и ты не та,
Которую ищу я неустанно,
Ее в полотнах темных Тициана
Почиет золотая полнота.

Увы, огромная душа пуста,
Лишь строф по ней проходят караваны…
Я обречен тебе, как гостье званой,
Вином и медом обжигать уста.

Я говорю, что слаще нет покоя,
В пустынной тьме спокойствие такое,
Что слышен визг сорвавшейся звезды.

И снится мне Сахара иль Арктида,
Святой песок иль голубые льды,
И мертвых звезд льдяная пирамида.

Был тихий мир из струн тревоги выткан,
Была лучисто выкована ты
Как золото высокой доброты
Из одного нетронутого слитка.

Луною занесенная калитка
Простерла тень на мертвые листы,
А в глубине стеклянной темноты
Звезда кипела радостно и прытко.

Я песню новую домой унес,
Мой дом чернел угрюмо как утес
На пухлом берегу полей белесых.

Я пел о вечной радости звезды,
О сумеречных расплетенных косах,
О том, как гибнут песни и сады.

Я в осень желтую на склоне лет
Умру, холодной славой окруженный.
Глаза, как перезрелые пионы,
Осыпят свой последний черный свет.

Я знаю, не поставят на лафет
Мой желтый гроб, как пламень, обнаженный.
Лишь робкие напудренные жены
И тихие друзья пойдут вослед.

И дочь моя любимая Тамара
Вот эти строки черные прочтет
Средь желтого осеннего пожара.

И надо мною скажут: умер тот,
Кто мир тревожил голосом печальным,
Кто с хаосом дружил первоначальным.

Ползут назад гремучие века,
Как горы океана в час отлива.
Сокровища крушений мы пытливо
Отыскиваем в золоте песка.

И холодеет пьяная рука,
Когда под нею бронзовая грива,
И женственною мудростью игривой
Улыбка Монны-Лизы нам близка.

Глядит из тьмы на нас Рембрандт зловеще.
То золотые раковины дна,
Иначе на земле их пламень блещет.

Давно ушла та мутная волна,
Которая взметнула их на сушу,
Но позабыла розовую душу.

Гребцам не расчесать морских кудрей,
Я долго плыл в заблудшейся триреме,
Кормил пространством сумеречным время,
Гремели паруса в объятьях рей.

Я жаждал к острову приплыть скорей,
Чтоб издеваться весело над теми,
Что дом позорят мой, но сжал мне темя
Рукой необоримою Борей.

И час настал, из бархатного мрака
Торжественная выплыла Итака.
Едва я преступил родной порог,

Смешались женихи толпою серой,
Насытил я свой лук в недолгий срок,
А после дом окуривал я серой.