Анна Брэдстрит - Поэзия США

Печально лоб целую твой,
Но прежде чем прощусь с тобой,
Поведаю тебе одной…
Да, ты не зря твердила мне,
Что жизнь моя течет во сне,
Но если нет надежды боле,
То — ясным днем иль при луне
Она ушла — не все равно ли,
Во сне ушла иль не во сне?
Все, что несут нам сон и бденье,
Лишь сновиденье в сновиденье.
…Стою на берегу морском,
У ног — прибоя вечный гром,
И бережно держу в руках
Песчинок золотистый прах,
А он сквозь пальцы, как струя,
Стекает в море бытия —
И горько, горько плачу я!
О боже! Что ж моя рука
Не может удержать песка?
О боже! Где мне силы взять
Хоть бы песчинку удержать?
Ужели все — и сон, и бденье —
Лишь сновиденье в сновиденье?

Постигнув, что не только человек —
          Но ангелы — из всех благословений,
Способных нежность выразить навек,
          Не отыскали имени блаженней,
Я «матерью» назвал тебя, и ты
          Вошла мне в сердце самою родною
И стала жить в нем — в доме пустоты,
          Покинутом покойною женою.
Мою родную мать (по ком я тоже
          Скорблю) ты материнством превзошла:
Жизнь дорога — Виргиния дороже,
          Ты, дав ей жизнь, мне этим жизнь дала
Отныне же, когда ее не стало,
          И для меня небытие настало.

Это было давно, это было давно,
          В королевстве приморской земли:
Там жила и цвела та, что звалась всегда,
          Называлася Аннабель Ли,
Я любил, был любим, мы любили вдвоем,
          Только этим мы жить и могли.

И, любовью дыша, были оба детьми
          В королевстве приморской земли.
Но любили мы больше, чем любят в любви, —
          Я и нежная Аннабель Ли,
И, взирая на нас, серафимы небес
          Той любви нам простить не могли.

Оттого и случилось когда-то давно,
          В королевстве приморской земли, —
С неба ветер повеял холодный из туч,
          Он повеял на Аннабель Ли;
И родные толпой многознатной сошлись
          И ее от меня унесли,
Чтоб навеки ее положить в саркофаг
          В королевстве приморской земли.

Половины такого блаженства узнать
          Серафимы в раю не могли, —
Оттого и случилось (как ведомо всем
          В королевстве приморской земли), —
Ветер ночью повеял холодный из туч
          И убил мою Аннабель Ли.

Но, любя, мы любили сильней и полней
          Тех, что старости бремя несли, —
          Тех, что мудростью нас превзошли, —
И ни ангелы неба, ни демоны тьмы
          Разлучить никогда не могли,
Не могли разлучить мою душу с душой
          Обольстительной Аннабель Ли.

И всегда луч луны навевает мне сны
          О пленительной Аннабель Ли;
И зажжется ль звезда, вижу очи всегда
          Обольстительной Аннабель Ли;
И в мерцанье ночей я все с ней, я все с ней,
С незабвенной — с невестой — с любовью моей,
          Рядом с ней распростерт я вдали,
          В саркофаге приморской земли.

          Слышишь, сани мчатся в ряд,
                         Мчатся в ряд!
          Колокольчики звенят,
Серебристым легким звоном слух наш сладостно томят,
Этим пеньем и гуденьем о забвеньи говорят.
          О, как звонко, звонко, звонко,
          Точно звучный смех ребенка,
          В ясном воздухе ночном
          Говорят они о том,
          Что за днями заблужденья
          Наступает возрожденье,
Что волшебно наслажденье — наслажденье нежным сном.

          Сани мчатся, мчатся в ряд,
          Колокольчики звенят,
Звезды слушают, как сани, убегая, говорят,
          И, внимая им, горят.
И мечтая, и блистая, в небе ду́хами парят;
          И изменчивым сияньем,
          Молчаливым обаяньем
Вместе с звоном, вместе с пеньем о забвеньи говорят.

          Слышишь: к свадьбе звон святой,
                   Золотой!
Сколько нежного блаженства в этой песне молодой!
          Сквозь спокойный воздух ночи
          Словно смотрят чьи-то очи
                  И блестят,
Из волны певучих звуков на луну они глядят,
          Из призывных дивных келий,
          Полны сказочных веселий,
Нарастая, упадая, брызги светлые летят,
          Вновь потухнут, вновь блестят
          И роняют светлый взгляд
На грядущее, где дремлет безмятежность нежных снов,
Возвещаемых согласьем золотых колоколов.

          Слышишь: воющий набат,
          Словно стонет медный ад!
Эти звуки в дикой муке сказку ужасов твердят.
          Точно молят им помочь,
          Крик кидают прямо в ночь,
          Прямо в уши темной ночи
                        Каждый звук.
          То длиннее, то короче,
          Выкликают свой испуг, —
          И испуг их так велик,
          Так безумен каждый крик,
Что разорванные звоны, неспособные звучать,
Могут только биться, виться и кричать, кричать, кричать!

          Только плакать о пощаде
          И к пылающей громаде
          Вопли скорби обращать!
          А меж тем огонь безумный,
          И глухой и многошумный,
                    Все горит,
          То из окон, то по крыше
          Мчится выше, выше, выше
          И как будто говорит:
                      Я хочу
Выше мчаться, разгораться — встречу лунному лучу, —
Иль умру, иль тотчас-тотчас вплоть до месяца взлечу!
          О, набат, набат, набат,
          Если б ты вернул назад
Этот ужас, это пламя, эту искру, этот взгляд,
          Этот первый взгляд огня,
О котором ты вещаешь с плачем, с воплем, и звеня!
          А теперь нам нет спасенья:
          Всюду пламя и кипенье,
          Всюду страх и возмущенье!
                     Твой призыв,
          Диких звуков несогласность
          Возвещает нам опасность, —
То растет беда глухая, то спадает, как прилив!
Слух наш чутко ловит волны в перемене звуковой,
Вновь спадает, вновь рыдает медно-стонущий прибой!

          Похоронный слышен звон,
                       Долгий звон!
Горькой скорби слышны звуки, горькой жизни кончен сон, —
Звук железный возвещает о печали похорон!
          И невольно мы дрожим,
          От забав своих спешим
И рыдаем, вспоминаем, что и мы глаза смежим.
          Неизменно-монотонный
          Этот возглас отдаленный,
          Похоронный тяжкий звон,
                         Точно стон —
                         Скорбный, гневный
                         И плачевный —
          Вырастает в долгий гул,
Возвещает, что страдалец непробудным сном уснул.
          В колокольных кельях ржавых
          Он для правых и неправых
          Грозно вторит об одном:
Что на сердце будет камень, что глаза сомкнутся сном.
          Факел траурный горит,
С колокольни кто-то крикнул, кто-то громко говорит.
          Кто-то черный там стоит,
          И хохочет, и гремит,
          И гудит, гудит, гудит,
          К колокольне припадает,
          Гулкий колокол качает, —
          Гулкий колокол рыдает,
          Стонет в воздухе немом
И протяжно возвещает о покое гробовом.