Марк Тарловский - Молчаливый полет

Сразу вспыхивая, гаснет сразу
В темноте огонь изподкопытный —
Пушкин бросил громовую фразу:
«Мы ленивы и нелюбопытны…»

Искры звякнули, одна-другая,
И истаяли в подземной тяге,
А во тьму уставилась, мигая,
Голова вскочившего бродяги.

Звон копыт пройдет и перестанет,
Путник ляжет и тоску отгонит,
Померещилось, а ни черта нет,
В чистом вольном поле никого нет.

Спи, ленивый, спи, нелюбопытный
Соотечественник и приятель, —
Пусть выносит приговор обидный
Трижды обожаемый писатель. —

Ведь бывает: люди, как тюлени,
Тяжелеют летними ночами,
Пребывают вечером в томленьи,
Днем изнемогают под лучами…

Минул полдень, поспевает жатва,
Ни над чем не хочется трудиться,
Время переваливает за два,
Солнце парит и парит, как птица,

Пилочками трудятся цикады,
Дремлют лесопилы-лежебоки,
И лежат собаки аки гады,
Распростертые на солнцепеке.

Путь и путь и путь
без конца…
О ночная жуть
бубенца,
Топот по путям
от копыт,
Волк-от по пятам,
следопыт!
Полевая пыль
улеглась —
Ямщикова быль,
с козел слазь!
Русь уже не та —
поезда!
Ни тебе кнута,
ни хвоста.
Поезда в пути
на мази,
Только знай гуди —
тормози!
Я на койке спал —
не слыхал —
Много тысяч шпал
отмахал.
Ночью за окном
голоса —
Путь охвачен сном
полчаса,
Где-то крик — «беги,
с кипятком!»,
Да внизу шаги,
с молотком…
А потом опять —
толкотня,
— Можно снова спать
до полдня. —
Буфера вперед
и назад,
И в окно плывет
палисад, —
Водокачка, дом,
огород
Сонным чередом —
и вперед!
От версты наш путь
до версты,
Тошнота и муть
от езды.
Если волки нас
не страшат,
Злые сны сейчас
сторожат:
Может быть, за тьмой
уж давно
Бедный поезд мой
ждет бревно,
Или гладкий стык
пилит вор,
Или мрак настиг
семафор…
Мутный сон и дрожь
и гудок —
И стремится рожь
на восток,
И томится путь
без конца
За ночную жуть
бубенца…

В школе молодой преподаватель
Строго обучал меня наукам.
Минуло, как сон, десятилетье,
Я подрос, и встретились мы вновь.
Мог ли я когда-нибудь подумать,
Что мы встретимся как с равным равный,
Что по очереди, что одну и ту же
Женщину мы будем целовать?
Часто я слыхал: — чего, чего не
Сделает причудливое время —
Взрослого ли дети перегонят,
Юношу ль старик переживет, —
Но из всех случающихся с нами
Путаницы и противоречий
Для меня ничто так не отрадно,
Мне ничто не любопытно так,
Как невольное сопоставленье,
Как выравнивание неравных,
Из которых одному кончать не время,
А другому время начинать! —
Ведь одну мы женщину целуем,
Как одну столицу белой ночью,
Мирно встретившиеся, целуют
Утренний и сумеречный свет.

Петр, Петр, ты мой император!
Ты явился мне в синем сукне
Опьяненного боем пирата
На пробитом тобою окне.

Ты явился, и, славою грезя
И могуществом греясь твоим,
Я участвовал в царственном рейсе
Из Дамаска в Иерусалим,

Ты обрек меня тяжким заботам
И тревоге, вовек огневой,
И отправил командовать ботом
За далекой холодной Невой.

Ты дарил меня хлебом и чином,
Я рядился в покорство слуги,
Но шипел пред тобой, трехаршинным,
Как змея из-под конской ноги.

Жег мне очи твой взор василиска,
Ты глушил меня стуком сапог,
Я не мог тебя вытерпеть близко,
Полузверь, получерт, полубог!

Но приблизился час незаконный —
Прогремела измены труба,
И сорвали царевы погоны
Вероломные руки раба. —

Я бежал на украденном судне,
Я бежал от родимых оков,
Чтоб начать бесприютные будни
Двух томительно долгих веков.

Да, не год и не десять, а двести,
Двести лет я блуждал по морям,
Избегая губительной мести
И служа иноземным царям.

Флаги Запада, Юга, Востока
Против пестрого флага Петра
Я взносил на вершину флагштока
И кричал не по-русски «ура».

Я с Косцюшкой мутил под Варшавой,
С Бонапартом Кутузова гнал,
Под Цусимой к японцам шершавый
Ржавый бот мой присоединял —

Мне ничто не давало отрады,
Я терзался при мысли о том,
Что нельзя мне у Невской ограды
Потягаться с Петровым гнездом.

Лишь мечта — но куда ее денешь,
Если вдруг моряки говорят,
Что какой-то вельможа Юденич
Вызывается взять Петроград?

Ну, конечно, конечно, конечно, —
Где же быть мне еще, как не там? —
Как влюбленный к фате подвенечной,
Приближаюсь к туманным фортам…

Где же знамя Российской державы?
Где веселого шкипера флаг?
Кто-то новый, на вид моложавый,
С красным флагом подъемлет кулак.

Успокоился деспот беспутный,
Но наследников дал легион
И для каждого силою чудной
Повелительный выстроил трон.

Я смирился — вернулся обратно
И мечом пренебрег для пера,
Чтоб в заморской печати бесплатно
Славит оборотня-Петра.

Над Невой выбивают куранты,
Над кремлевским гремят кирпичом,
Чтоб заснуть не могли эмигранты,
Чтоб забыть не могли ни о чем…

Император, божественный Петр!
Миллионный свой гнев утаи —
Вот выходят на жалобный смотр
Непокорные слуги твои…

Бездноликий властитель московский!
Помоги же мой выкупить крест,
Чтобы Красин иль тот Раковский
Разрешили мне визу на въезд!

А тогда меня примет Чичерин
И прочтет эстафету мою,
Что Мазепа католикам верен
И что Карла убили в бою.

Медлительно и вдохновенно
Пульсируя в коже торцовой,
Нева, как священная вена,
Наполнена кровью свинцовой.

Невзрачные в теле линялом,
Невинные синие жилы
По каменным Невским каналам
Разносят сердечные силы.

Но город, привычный к морозам,
Простудных не ведая зудов,
Страдает жестоким неврозом
И острым склерозом сосудов;

По городу каждую осень
Грядёт от застав и рогаток,
Швыряет несчастного оземь,
Хватает за горло припадок;

Хрипят от закупорки вены,
И жалобно хлопает клапан,
Гневясь на устой сокровенный,
Где уровень в камень вцарапан.

И, стиснута пробкой заречной,
Как рельсы на дебаркадере,
Венозная бьётся со встречной,
С пылающей кровью артерий.

Лейб-медик, гидрограф смятенный,
Термометры с долями метра
Спускает под мокрые стены
И цифрами щёлкает щедро.

И каждая новая мерка,
В жару залитая Невою,
С беспомощного кронверка
Срывается чёткой пальбою.

«Увы, опускаются руки, —
Лейб-медик смущённо лепечет, —
Вся сила врачебной науки
В гаданья на чёт и на нечет…

Я мог вам помочь предсказаньем,
Но где я достану хирурга,
Чтоб вылечить кровопусканьем
Тяжёлый недуг Петербурга?»