Марк Тарловский - Молчаливый полет

Огонь на кончике меча,
Холодный как зарница славы,
Закат и храм золотоглавый
Во льду случайного луча!..

Мир благородный и скупой,
Как смех на лике Джиоконды,
Какой диктуешь мне закон ты,
Куда уводишь за собой? —

Холодным панцирем луны
Перед лицом земного шара
Удары солнечного жара
В немом бою отражены;

Из горна в тесную трубу
Огонь течет багряным дымом
Как дух над грешником, судимым
И сожигаемым в гробу.

Ну что ж? Я дорого бы дал,
Чтобы над жертвенником славы
Мой ржавый стих как дым кровавый,
Как тень ее затрепетал,

Чтобы заимствовать и мне
По смерти славных свет их слабый
И отразить его хотя бы
Подобно стали и луне!

Полумесяц поднялся сонно
И достиг верхушки небес.
Он казался кустом лимона,
Что от чая слегка облез.

Он увидел большую церковь
И, боясь провалиться вниз,
Стал над самым крестовым верхом,
На конец его опершись…

Это было для церкви срамом,
Это ей принесло ущерб:
Разве можно над русским храмом
Водружать мусульманский серп? —

День пройдет, а в закатном свете,
Лишь блеснет ночная звезда,
Будет вновь турецкой мечетью
Обесчещенный храм Христа.

Нет, христьяне! Мы всем народом
Ощетиним винтовок лес
И пойдем крестовым походом
На султана ночных небес!

Сынишка проказливей дочки,
У мальчика игры грубей —
Ему бы гонять голубей
Да кошек вымачивать в бочке.

Он будет вождем — решено.
Но девочка тоже не ангел —
И если мечтает о ранге,
То только царицы Кино.

«Жемчужина» — нежный эпитет
И дан ей покорной толпой…
Конечно, сначала ковбой
Жемчужину эту похитит.

У «Мери» центральная роль
И «Мери» сплошная приманка —
Пусть пес не похож на мустанга,
А брат не экранный король.

Ее добросовестно выкрав
И трепетный стан обхватив,
Он должен — степной детектив —
Внезапно нарваться на тигров,

А «тигры» в булыжных степях
Несутся от них врассыпную,
Кудахчут, сценарий минуя,
И крыльями бьют второпях…

Но в блеске центральной фигуры
Дефектов не видит никто —
Спасибо вам, тачка-авто,
И брат, и собака, и куры!

— Скажите, не всё ли равно,
Чье сердце в слезах замирает —
Актеры ли в правду играют
Иль дети играют в кино! —

Всё пусто, голову кружа,
Всё тихо, жизнь из улиц вынув,
И спят ночные сторожа
В дверях надменных магазинов.

У переулка липкий торг
С какой-то девушкой усталой
На принудительный восторг
Ведет гуляка запоздалый.

Фонарь истратился дотла
В объятьях мух-огнепоконниц,
И первая поет метла
О прозе дворницких бессонниц.

В такую темь, в такую рань,
Где всё «вчера», где ночь пропала,
В календарях стирая грань,
Нас вечность провожает с бала.

Она нас просит не бежать
И учит тоном господина
Секрет бессмертия решать
На сутках, слитых воедино.

— Пойдем в кинематограф, Тата!
Забыв о беспокойном дне,
Посмотрим Вора из Багдада
На оживленном полотне. —

Звенит рассказ Шехерезадин,
Неотразим Багдадский Вор,
Хотя жара, хотя досаден
Идущий рядом разговор.

Но чем смелей герой багдадский,
В одном порыве всех родня,
Тем незаметней смех солдатский
И пар влюбленных воркотня.

А уж у входа ждут заботы,
Арабский конь уж кончил ржать,
И должен я, держа Вам боты,
Вас гурией воображать,

Когда, оставив небылицы,
Шехерезаде и Фатьме,
Вы мокрым взором Кобылицы
Меня отметите во тьме.

В этой жизни каждый миг
В ночь влеком и смертью скован —
Смотрит в север напрямик
Стрелка компаса морского.

Но бывает в сердце дурь
И забвенье верной смерти,
Если путь магнитных бурь
Карту моря перечертит:

Север брошен, страх изжит,
И, забывши мрак и вьюгу,
Стрелка гнется и дрожит,
Поворачивая к югу!

Вы англичанин, Вы иностранец —
И Вам, конечно, не всё равно,
Где спляшет Русский свой дикий танец
И где прорубит свое окно.

Но в каждом веке иной Мессия —
К чему лукавить, любезный сэр? —
Россия долго была Россией,
Пока не стала СССР.

Народы дети, и детский лепет —
Народный ропот, народный смех,
Народы глина, а мастер лепит
Судьбу немногих и судьбы всех.

Столетья тлели в сырой надежде
Теряли бога и бог терял,
Являлся мастер, один как прежде,
И принимался за матерьял —

И все, кто ни был по горным склонам,
По океанам и по морям,
Повиновались наполеонам
И Иисусам и Цезарям. —

Но что с Востоком и чья заря там?
Апокалипсис, ищи словес!
Полумессиям и цезарятам
Найди достойный противовес. —

Весы играют слепым балансом,
И сэр в азарте, и сэр ослеп,
И вот на чашу безумным шансом
Кидает Ленин свой тяжкий склеп…

Весы в балансе, невнятны числа,
Но, сэр, — опомнись и наблюдай,
Как тень надежды от коромысла
Ползет на джунгли и на Китай!

Тонкой девичьей печали,
Тонкой памяти уроки
В недобитые скрижали
Впишет мальчик синеокий.

Ночь, проведенная мудро,
Кудри мальчику пригладит,
У окна его наутро
Молчаливый голубь сядет;

День протянется дорогой,
А от голубя ни вести,
Ни словечка о далекой
О потерянной невесте…

Ах, на теплые колени
Кто ей голову преклонит?
Крылья хлещут — и в забвеньи,
В белой туче голубь тонет.

Лишь надтреснутые плиты
С письменами муки нежной
Ослепительно раскрыты
Над печалью безутешной.

Как удалой варяжский князь
Врагов о битве предваряет
И те, лукаво сторонясь,
Ему дорогу затворяют,

Как череп рушит булава
И точат кубок печенеги,
И княжеская голова —
Источник пиршественной неги…

Подобно юному варягу,
Я тоже пал, идя «на вы»,
И пьет лирическую брагу
Мой враг из гордой головы.

Но сыт ли он, иль горек кубок
Иль беден пуншевым огнем,
Что только край капризных губок
Судьба обмакивает в нем?

У битюга весь день болит крестец
— Он, кажется, умрет с надрыву, —
Какой был груз и как хлестал подлец,
Подлец извозчик — в хвост и в гриву!

А рядом, угрожая и ярясь,
Бензином фыркая в разгоне,
Ногами круглыми кропили грязь
Враждебные стальные кони…

Их не ругали, не секли бичом,
Дорогу они знали сами,
Подъем и мрак им были нипочем
С бесчувственными их глазами!

И каждый раз, когда нахально ржал
Стальной чужак в пустом усердьи,
Старик-битюг болезненно дрожал
И думал о зеленой смерти.

— О металлические жеребцы!
У вас в телах ни капли ласки —
Ведь это вам, несчастные скопцы,
Мотоциклетка строит глазки! —

И дряхлый конь, уже готовый пасть,
Уже скользя двумя ногами,
Припоминает жизнь, и кровь, и страсть —
И торжествует над врагами.