Марк Тарловский - Молчаливый полет

«Сограждане! Вы можете судить
Дерзнувшего на небывалый подвиг
И оскорбившего своей рукой
Богиню, благосклонную к Ефесу.
Вы можете неистово пытать
И, осудив, предать позорной казни
Занесшего над храмом Артемиды
Кощунственные факелы поджога
И от стрелы карающих небес
Не павшего в минуту святотатства.
Но можете ли вы предупредить
Стоустую молву о честолюбце,
Разрушившем создание искусства
И вышней покровительницы нашей
Хранимую и чтимую обитель?
Сумеете ли вы перехватить
Смущенный и подобострастный ропот
О муже, сочетавшемся с мечтой
Прославиться на долгие столетья,
Создать неистощимое бессмертье
Из мимолетного существованья
И нищенское имя Герострата
Обогатить проклятием потомства?
Не сможете. — Отныне навсегда
Прощай, мое возлюбленное имя,
Которое я слышал в сладком детстве
Из трогательных матерински уст
С улыбкою, а в юности певучей —
Со стоном страсти от моих подруг.
Теки, мое возлюбленное имя! —
На крыльях славы о моем безумстве
Ты разольешься, преодолевая
Моря, и страны, и стремнины рек.
И, разлученный навсегда с тобою,
Я буду брошен, как степная падаль,
На пиршество сочувственным шакалам
Истерзанным и безымянным трупом.
Так от сосуда с дорогим вином,
Разбитого неопытной рукою,
Забытые белеют черепки,
А между тем, волной неудержимой
Освобожденная из темной глины,
Распространяется живая влага
И жадную пропитывает землю…
Попробуйте ее остановить!
Мне думается, собственное имя
Ни от кого я больше не услышу,
Чтоб звуки славы не ласкали ухо,
Чтоб в смертный час не облегчали душу
Счастливого носителя его.
Но я предвижу, сколько тысяч уст
На все лады — с восторгом, и со страхом,
И с ненавистью — будут славить имя,
Которое я слышал в сладко детстве
От трогательной матери моей,
Которое мне в юности звучало
Со стоном страсти от моих подруг
И, может быть, которое отныне
Ни от кого я больше не услышу…
Свершилась бескорыстная растрата,
Но страшно расточительной ценой —
Судите же прославленного брата,
Судите же во славу Герострата,
Сограждане, ославленные мной!»

Хлопочет море у зеленых скал,
Теснит, как грудь, упругую плотину,
Как прядь волос, расчесывает тину
И бьет слюной в береговой оскал.

Как ни один мужчина не ласкал,
Ласкает сушу — томную ундину, —
Крутясь, откидывается на спину
И пенит валом свадебный бокал.

За то, что рушит алчущую тушу
На мокрую от поцелуев сушу —
В нем ищут девки из рыбачьих сёл,

Покуда бьет по гравию копытом
И ждет их недогадливый осел,
Последних ласк своим сердцам разбитым.

«Что ты, кто ты, сердце человечье,
И какая сила, не пойму,
Причинила тяжкое увечье
Голубому духу моему?

Если грудь для пули уязвима,
Если шея с петлею дружна,
То стрела какого серафима,
Чтобы сердце ранила, нужна?..»

По Арбату и по Остоженке
Все мои знакомые жили.
Были среди них хорошенькие
И просто милые были.

Гостеприимно распахнутые,
Двери дышали приветом,
Мы сходились, играли в шахматы
И стихи читали при этом.

Мы обхаживали и обманывали
И за счастьем следили в оба…
Разве жалуюсь я? — не рано ли.
Разве сетую? — для чего бы.

Юность наша, пенная, вспученная,
Как река, затертая лесом,
Ты текла, минуя излучины
И мосты, что пели железом.

Через мели лет перетаскивая
Милых дней крылатые судна,
Ты текла то бурно, то ласково,
То, как вешний яр, безрассудно.

Мы обхаживали и обманывали
И за счастьем следили в оба…
Если жалуюсь я? — не рано ли.
Если сетую? — для чего бы.

Сначала обида и гневный зык
И боль — бесконечно много, —
Но рифма одна — «язык», «язык»!
Спеши, язык, на подмогу!

Но как же мне выразить языком
Обиду, боль и надрыв мой? —
— В шеренгу, слова — рядком, рядком —
По правому флангу рифмой! —

И строфы идут — звено к звену —
Со звоном и трубным воем,
Дрожите, враги, за свою вину,
Дрожите, как перед боем!

Тут каждое слово — что богатырь,
А ритмы — что звон кольчуги,
И движется рать — и я поводырь
Поэт из дымной лачуги.

И мчусь я на преданном скакуне,
Прекрасный и гневный витязь,
Покуда не крикну — сердце в огне!
Солдаты, остановитесь!

Победа за нами, и враг побит,
И просит пощады критик —
Он видел огонь от наших копыт
И гнев, что из горла вытек.

Довольно стихов — пока не охрип,
Держите меня, держите —
Слова мои музыка, а не скрип
Обоза, что вязнет в жите!.. —

Скрипуче-обозный, пусть ворог лих,
Но пальцем его не трону:
Язык оседлаю — и двину стих
На подвиг и оборону!

От Невы до Красной Пресни
Отрестирована «Русь».
Триста трестов — хоть ты тресни,
А «затрестчины» не трусь!

К бестоварью шлют из треста
Низкопробные сорта:
В ССР они ни с места,
Дверь на Запад заперта.

Израсходованы средства,
Касса настежь отперта,
Ждем наследства — а торгпредства
Рвут товары изо рта.

От растрат и до арестов
Наша красная черта —
Триста трестов, триста трестов,
А в кармане ни черта…

Сэкономься ж, брат мой трестный,
И мошною не тряси,
Чтоб не стали ношей крестной
Наши тресты на «Руси».

Веет с моря запах йодистый,
Круча парка высока,
Мчусь я шибко, конь породистый,
В орлей роли рысака…

Из весеннего ли снега кто
Сделал юношу конем? —
Надо мчаться, думать некогда,
Думать вечером начнем.

По дороге, где тоску вчера
Я с прохожими гасил,
Мчусь я, ненавидя кучера,
Мчусь я, не имея сил.

Для чего я в парке лязгаю
Синим счастием подков,
Что я делаю с коляскою
Мне враждебных седоков?

Знаю — проклят, нет мне выбора,
Ну так противу людей» —
Слушай жадное гип-гип-ура
В дружном ржаньи лошадей!

Кучер, бей меня оглоблями,
Душу дышлом разрази —
Я упьюсь твоими воплями,
Я сомну тебя в грязи!

Бей, лягай его, мой круп лихой!
Понесла-а, распрягла…
Чалый бунт, ликуй над публикой
Улюлюканьем с угла.

Сразу вспыхивая, гаснет сразу
В темноте огонь изподкопытный —
Пушкин бросил громовую фразу:
«Мы ленивы и нелюбопытны…»

Искры звякнули, одна-другая,
И истаяли в подземной тяге,
А во тьму уставилась, мигая,
Голова вскочившего бродяги.

Звон копыт пройдет и перестанет,
Путник ляжет и тоску отгонит,
Померещилось, а ни черта нет,
В чистом вольном поле никого нет.

Спи, ленивый, спи, нелюбопытный
Соотечественник и приятель, —
Пусть выносит приговор обидный
Трижды обожаемый писатель. —

Ведь бывает: люди, как тюлени,
Тяжелеют летними ночами,
Пребывают вечером в томленьи,
Днем изнемогают под лучами…

Минул полдень, поспевает жатва,
Ни над чем не хочется трудиться,
Время переваливает за два,
Солнце парит и парит, как птица,

Пилочками трудятся цикады,
Дремлют лесопилы-лежебоки,
И лежат собаки аки гады,
Распростертые на солнцепеке.