Константин Уваров - Страсть к размножению
В рот открытый ее посмотрел и полпамяти слил,
Говорил, отрывая от слов беспорядочный вес,
Будто ноги счастливые сами топиться несли:
"Моя милая, взял бы тебя, чтоб забыть наконец,
Чтоб углам ненасытным разглядывать было кого,
Шифоньеру чтоб было куда исподлобья глядеть,
Чтобы было кому одичать и остаться вдовой
Говорил и психозом своим безраздельно владел:
Говорил не спеша, будто в рот ей свой голос крошил -
Чтоб успеть сформулировать каждый прорвавшийся стон,
Будто лампочку пальцами злыми боялся душить,
Но протягивал ближе руки непочатый батон,
Будто камень надгробный с души наконец сковырнул,
Провожая слова обреченные вверенным ртом,
Взгляд последний рублем повертел и измял, не швырнув -
Даже глянуть боялся, а встал и пошел, а потом
Пьяным криком своим набивал переулочку рот,
Лунным светом бездомным валился на каждый порог,
Алых роз им на снег нахаркал, чтобы рвать нельзя,
Миллион нахаркал их, и рвал их, и рвать не озяб.
Свое тело по улицам узким в подарок волок,
Длинных пальцев букет вместе с голосом хриплым срывал,
Но в далеком краю был согласен вести диалог,
Но в далеком краю диалог обречен на провал.
...Возвращаться - плохая примета, но это - судьба
Как в негодность себя приходить, чтоб совсем не оглох,
Это - в комнате с вечера кто-то углы разгибал,
Это - мебель застать в неестественных позах врасплох.
Там, где вырванной дверью держал неудачу свою,
Там, где веры моей опрокинутый шкаф не поднять,
Там, где есть только жить и курить, где остаться боюсь,
Там, где якобы сестры с женой и другая родня
Пусть останемся вместе лишь я и ее эпикриз -
Я умею не плакать в лицо и в жилет не плевать,
Не заметить полов истерию и стульев каприз:
Занимайтесь любовью - я буду лежать, как диван.
И уже не ее приближая к себе, а успех,
Горсти взглядов бросайте лишь этот оконный проем -
Не туда, где я вешаю тела рекламный проспект,
А туда, где останется тело живое ее -
Чтоб не выпас меня даже Бог, чтоб упас от щедрот,
Чтобы руки себе оборвать - насовсем, как пиджак,
Чтобы вылить за дверь бесполезного тела ведро
И слепым косолапым рублем на асфальте лежать.
Вероятно, что в горле чужом встанут комья горой
За меня, перешедшего несколько правильных черт.
В остальном этот номер пройдет санитарный контроль,
И в далеком краю вскроют тела распухший конверт.
Будто камень надгробный с души наконец сковырнул,
Провожая слова обреченные вверенным ртом,
Взгляд последний рублем повертел и измял, не швырнув -
Даже глянуть боялся, а встал и пошел, а потом,
Обретая способность в уме вырабатывать спирт
И уже ужасаясь размахами будущих слов -
Пусть мои грандиозные планы сорвутся с цепи,
Чтоб разбитого солнца последний вагон пронесло.
... И доверчивой спермой заплачут глаза ее,
И рука не поднимется кофточки снять показания,
Обезболенным голосом полголовы снесет,
Но в далеком краю мне нужна секретарша, и все.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ОТ АВТОРА:
Вторая часть этой небольшой книги предназначена лишь для фанатиков автора, для читателей, офанатевших в процессе чтения первой части, для ученых, получивших достаточные для чтения этой книги научные звания и степени, для плохих поэтов (дабы они не грустили над своими произведениями, читая мои, параллельно изучая принципы поэтики и методы написания стихотворений), и, кроме того, для любителей попеть.
I
ВЕТЕР ИЗО РТА
1985 - 1987
ДУРДОМ
Застывают дома, как слепые младенцы,
В хирургии монтажно-ремонтных работ.
Удлиненная женщина мнет полотенце,
Исповедуя койке синдром Клерембо.
Она курит в окно из палаты и, может,
Санитар, что повыше, подарит ей роз -
Ее череп обтянут прекрасною кожей,
И в массивных глазах отражается нос.
Темнота над землей, и волшебник безумный
Нажимает рукою на плавный рычаг,
И всплывает над корпусом летним и лунным
Наклоненный во двор силуэт главврача.
Его мягкие взгляды не сверлят, а моют,
Но шаги коридор положили молчать,
И халат развевается белой чалмою,
И летит на ритмичных и зычных плечах.
А внизу шевелятся, как мокрые жабры,
И огни туалетов, и крашеный стол,
И стручок человека с гнусавою шваброй,
Подметает заплеванный кафелем пол.
93-й ГОД
Времени доза
Влилась под наркозом,
В небе надулись,
И лопнули звезды.
Из-за спины
Раздаются в плечах
Узкие люди
В длинных плащах.
Трупы зашиты,
Лица закрыты
Рукой или дверью
Камеры пыток.
Город украшен
Рвотой и кашей.
Утыкан зубами
Сломанных башен.
С ножом и аллахом
В грязных рубахах
Жадные дети
Кушают сахар.
Красные пасти
Светы и Насти
Пальцы внутри
Разрывают на части
Мимо проходит
Новенький Ленин.
Пустые дома
Встают на колени
Хлопают. Топчут.
Выше и громче
Восходит рублевый
Добрящийся кормчий.
Заветы, наветы,
Листовки, газеты,
Истошные вспышки
Орущего света.
Грязное тело
В прыщах и пробелах
Обломками стен
Замели децибелы.
* * *
Вспоминаю страну дураков,
И набеги больных полуночниц,
И пустыню из детских песочниц
Под навесами красных грибков.
Там несчастные дети в песке
Не находят, но ищут игрушки -
Тут же Машенька плачет подружкам:
Утонул-таки мячик в реке.
А с другой стороны горизонта,
Перерезав усталый конвой,
Шел парнишка с седой бородой,
Возвращаясь с восточного фронта.
Много неба и мало песка,
Вечерами он синий и хрупкий,
Он как будто насыпан из кубка,
И трещит под ногой, как треска.
И мальчик шел по незнакомым
Запоминавшимся местам -
Он ждал найти кого-то там,
Где все уехали из дома,
Где только звон металлолома,
И уходил по облакам.
И бреющий полет души
В нем растворял ночное время,
Мелькали редкие деревья,
Как на асфальте беляши.
И мальчик сделал шаг и встал
На тротуар чужого мира,
И тихо вспыхнули квартиры -
Квартиры можно пролистать.
Он вышел в город и остался
Смотреть на лица и любить,
Не обернувшись уходить,
И кашлять, поправляя галстук.
Потом сидеть вверху вдвоем
И вниз кидать гнилые груши,
А дети не нашли игрушек,
И их засыпало песком.
* * *
Вовочке Бурдину
Я на жизнь наплевал - слегонца, как плюют на ладошки,
Я из дома ушел - в западло будет этот сюрприз.
Я насрал на крыльцо - то ли в наглую, то ль понарошку,
И упал на скамейку - шикарно, как падают вниз.
Что ли был я с похмелья, трясло меня с утречка, что ли?
У меня был фингал, а у времени был перелом.
Я хотел поебаться с красивой девушкой Олей,
А ее раскрутили, пока я ходил за вином.
Было небо в пыли и в снегу, был асфальт перекошен,
И водилы боялись меня - тачки мчались бегом.
Я ловил эти тачки, как ловят во сне мандовошек...
Не поймал ничего, и уснул, и увидел Его.
Он стоял надо мной, ухмыляясь кривым заголовком,
Будто камень стоял на дороге, на трассе большой:
В морг - налево, в чистилище - прямо, направо в ментовку.
И я сел - покурить, наплевать, и обратно пошел.
Мне оставили двести вина и немного картошки.
Помолчали. Спросили - "Принес ?". Я ответил - "Хуй в нос".
И я плюнул на жизнь - слегонца, как плюют на ладошки,
И допил эту гадость, и снова пошел на мороз.
* * *
Над всплесками глухих ударов
Нависла диаграмма флейты.
Волнился под ногой карниз,
В коротких спазмах саксофона
Качались люди на балконах,
Срываясь кверху или вниз.
Недостижимым образцом
По карте плавала Европа.
Жара плыла, как в кинескопе
Плывет туда-сюда лицо.
Над крышей уплотнялся цвет
Раскиселившегося неба -
Оно вращало корки хлеба,
И стайки порванных газет.
Холодный ветер растворял
В себе клочки температуры,
И непрерывные фигуры
Летели в нем через вокзал.
Все ближе прижималось небо
К земле, как пара животов,
Миньон волос и двое ртов,
Как ноги в отпечаток следа.
И небо, как чехол земли,
Ее накрыло тонкой пленкой -
По ней два маленьких ребенка
Ушли в мерцающей пыли,
И половины разных тел
Торчат теперь из небосвода -
Вокруг них катерок освода
Летал, пока не запотел,
И в очень ясную погоду
Мы видим две больших ноги,
В плохую - только сапоги,
