Константин Уваров - Страсть к размножению
Обзор книги Константин Уваров - Страсть к размножению
Странствуя, Конфуций заметил человека, босиком поднимающегося по водопаду.
- У тебя что, есть умение ходить по воде? - спросил он. Это - не умение, - ответил ходивший, - в детстве это - привычка, в молодости это - характер, в зрелости это - судьба.
Ле-дзы
А в старости это - диагноз.
Н. Глухих.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ОТ АВТОРА.
Эта часть - своего рода жемчужина этого сборника. Чтение ее необходимо для понимания общего смысла книги. Неудивительно, что ее объем ее составляет 0,85 от общего. Часть эта устроена таким интересным образом, что литературные достоинства, тихие и неприметные поначалу, аранжированные лишь легким стаккато художественных находок в фатальном крещендо развиваются к завершению ее в фортиссимо выроненной из рук книги и отпавшей челюсти читателя. Таков суровый закон литературы.
I
ПРОИЗВЕДЕНИЯ,
ОБЛАЧЕННЫЕ В ФОРМУ СТИХОВ.
ОТ СЛОВА К СЛОВУ
1987 - 1988
ЧЕРНАЯ ЦЕРКВА
З. Степановой
Что за пятнами небо померкло,
Что за хлещет дождем темнота,
Только пристально, пристально так
Заколочена черная церква.
Заморочил себя ли, не спас ли,
Заплутал ли дорогой ночной,
Только в небе звучали и гасли
И остались звучать надо мной.
Чуть луна повернется и глянет -
Хохотало в пустой голове,
Убегал ли ночными дождями,
Засыпал ли на мокрой траве.
Или тучи ветрами косило
И казалось, что выбрался сам,
А к утру расступались осины
И к воротам носили бросать.
То тоскою обратно затянет,
То дорогу затянет петлей,
В плечи небо впивалось когтями
И кружило над самой землей.
Далеко-далеко за лесами
Так расколото церква встает -
Где-то солнце взойдет и повянет,
Где-то облако вниз упадет.
Где-то пятнами небо померкло,
Где-то хлещет дождем темнота,
Только пристально, пристально так
Заколочена черная церква.
Будто вынули голым из ванны
На мороз - как взялась, как смогла,
Как любила, что я полупьяный
Просыпался с тобой пополам.
Вспоминай, как мы жили с тобою,
Вспоминай - это все ерунда,
Что меня с каждой новой весною
Все сильней тянуло туда,
Что все чаще молчал и не верил -
Говорил, дескать, все хорошо,
Что оделся и встал перед дверью
И с дождями ушел, и ушел...
Что за бог - то спасет, то разденет,
То нахаркает в душу судьбе -
Я сошел по покорным ступеням
И остался любить о тебе.
И валяются рваные кеды,
И юродивый палец сосет,
Я уеду отсюда, уеду,
На трамвае уеду и все.
Фонари остановятся с лязгом
И погаснет весь мир по слогам -
Я вернусь бородатый и грязный
На шершавых и длинных ногах.
Я вернусь, если кончится вечер,
Если смерзнутся перышки птиц,
Чтоб уткнуть в твои теплые плечи
Головы моей лопнувший шприц.
Я увижу тебя через поле
И рвану как сугробами вброд -
Убежать мне на долгую волю
Из железных скрипучих ворот.
Где-то пятнами небо померкло,
Где-то хлещет дождем темнота,
Только пристально, пристально так
Заколочена черная церква.
* * *
Молчи, Лаврентий. Скоро, очень скоро
Умолкнет моя грузная душа.
Ты прав, старик, что все решает шаг,
Ступающий по полу коридора,
А стенограммам наших разговоров
Удел один - храниться и ветшать.
Смотри в окно - кого-то провожают,
А нас с тобой не будут провожать -
Ты знаешь, все порой решает мать,
Пекущая на дачу или к чаю,
А нам с тобой - салют и пепел в мае.
Поверь, старик, нам нечего терять.
Не бойся, Палыч - закури, налей,
Закат пока что во Владивостоке.
Запомни, Палыч, все решает покер,
Покуда он не скомкан на столе.
Все ходят враз, и некогда жалеть,
И вспоминать ошибки и уроки.
Когда придут и спросят про меня,
Я буду на работе или дома.
Мне все равно - за нас решает гномон,
Загородивший свет своим теням.
Наплюй на жизнь, Лаврентий. Хватит дня
Понять, что мы с тобою не знакомы.
Когда уйдут - забудут, вероятно,
О том, что я всего лишь человек.
Пойми, Лаврентий, все решает снег,
Курсирующий к небу и обратно,
Вечерний снег, густой и троекратный.
Пойми, Лаврентий, все решает снег.
* * *
Я сидел за столом в ресторане напротив вокзала
И мои поезда проносились и дальше неслись
А она оставалась, со мною коньяк допивала
И смотрела мне в рот, и звалась не иначе, чем жизнь
Мы шатались вдвоем, мы искали до одури номер
И зашторили окна, и в этой тиши гробовой
Мне катались по горлу громадные снежные комья
И носило меня, заносило пустой головой
Я спросил у нее, раздеваясь худыми руками,
На кого я похож, незаметно прослушав ответ
И трясло меня с ней, и совсем отшибало мне память
И катался в закрытых глазах недостаточно муторный свет
Я с ней спал и любил. Это было не много, не мало -
Года три на двоих между окон и выцветших стен,
И скрипела кровать, и все время рвалось покрывало
На кровати дрянной, в привокзальной дрянной темноте.
Я не кончил тогда и свернул свое жалкое тело
И она без следа отвернулась к стене от меня
И спросила потом, почему она всем надоела
И что делать теперь, и за что ее все матерят
Я ответил со зла, присмотревшись к потекшим ресницам
Что не надо молчать и не надо курить сигарет
Что давно ей пора не любить, а ходить по больницам
И что ждут ее там, где ее, сердобольненькой, нет.
Но она не ушла, докуривши последний окурок
И легла на кровать вперемежку с постельным бельем
Так бы знать у кого, у кого нынче спит эта дура
Эта дура, которую мы зазываем и ждем
Я сижу в темноте на пустой и холодной кровати
И пытаюсь на слух распознать, кто заходит в подъезд
Где ее не хватало всегда, а на всех и не хватит
А она и не помнит навеки покинутых мест.
* * *
Это тянет в окно - не утянет -
Просыпаешься, куришь и спишь,
И пустые коробки с дождями
Мне не крутятся, падая с крыш.
Мне луна, зажигаясь от спички -
Под луною мне счастья искать -
Убегать по ночным электричкам
И по кучам сырого песка.
И от дома до самого ада
Догонять мне тебя, догонять -
По грязи зашатаются падать
Два мои деревянных коня.
Все быстрее сбивается с толку,
Ветер небо разбил и провыл,
Отрешенно кружатся осколки
В раздувающий шар головы.
И мотает короткую шею,
И глаза пятаками монет
Поднимают и снова немеют
Деревянные лапы коней.
Эта шея не рвется, не рвется,
Деревянные кони визжат -
Как-то высунуть торс из колодца
И накинуть на плечи пиджак.
И мотает короткую шею
И глаза пятаками монет
Поднимают и снова немеют
Деревянные лапы коней.
Прищемить и не выдернуть солнца,
Этот лучик все также прижат,
Эта шея не рвется, не рвется,
Деревянные кони визжат.
И пока продолжается палец,
Бесконечно направленный в грудь,
Поскачу я, хрипя и ругаясь
Не замерзнуть. Замерзнуть. Уснуть.
ПЕРЕПИСКА АРХАНГЕЛА МИХАИЛА И АПОСТОЛА ПАВЛА
Н. Левашеву
В. Дьячкову
А. Власову
1.
Как было все смешно и невзначай -
Я до сих пор отращиваю крылья
И до сих пор любуюсь я на рай -
Ты помнишь, Паша, как его открыли?
Оркестр хрипел и кашлял, как сифон,
К тому же фонари не оправдались -
Шел сильный дождь, и души разбежались -
Христос кричал им что-то в мегафон.
Но ад открыли только через месяц,
И то на двести восемьдесят мест -
Он был покрыт, как Римский Манифест
Следами колесниц и околесиц.
Народ не шел. Билет почти что даром
Не покупали. Ждали ветчину.
Я до сих пор не понял, почему
Нас всех не разогнали под фанфары.
...С тех пор, как ты уехал, все не так -
Идут года, и нимбы потускнели.
Пройдут они, и головы застелет
Что небо, что могильная плита.
Наверное, нас все-таки прикроют -
Чего с нас взять - билеты по рублю?
В аду туристы пьют и что-то строят -
Там ничего, но ад я не люблю.
...А знаешь, рай был начисто забыт,
Теперь там стало холодно и пусто -
Совсем один, кругом столбы, столбы
И одинокий Дом Работников Искусства.
2.
Здравствуй, Миша. Вот и год перебран.
