Людмила Кулагина - Под сенью осени

Я вас предала, две хрустальные строчки,
Что пели в ночной тишине,
Отдав на забвение липнущей ночке,
И вы не приснитесь уж мне.

А утром придёт запоздалая жалость
(из тени мигнёт празднолюбия бес):
Зачем, слыша строки, в постели лежала
И сон предпочла я подарку небес?..

О чём вы звенели серебряной песней?
Каких откровений лишила ты, лень?
Растаяла весточка пухом небесным,
Осталась от строчек лишь тень:

Как после застолья – пустые бокалы,
Как голый наряд короля,
Как проникновенная нота вокала,
Как гаснущий звон хрусталя…

«Поэт в России больше, чем поэт».
В его стихах, как в ювелирной лавке,
Каких, скажи, сокровищ только нет,
Но что–то нет толпы и шума давки.

Не каждому по силам оценить
Изящество работы и прозрений,
Подтекста–жемчуга нащупать нить,
И вспышки редкие брильянтов–озарений

Увидеть средь подделок и стекла,
И модных побрякушек–бижутерий:
Сокрыт от внешних взоров истин клад,
Как драмы лик средь шутовства мистерий.

Проходит мимо расторопный люд –
И жить торопится, и чувствовать стремится[9].
Спасибо, что хоть в душу не плюют[10],
А равнодушною проходят вереницей.

Каких брильянтов им ни намечѝ,
И граней–смыслов, рифмами прикрытых,
Дороже им борщи да калачи,
Да очередь за новеньким «корытом»[11]…

Хотелось писать о красивом
С любовью и аппетитом,
А о безобразном – курсивом
Иль бледным и тощим петитом.

Но – в комнате пахнет селёдкой:
Себе на обед я сварила.
И запах такой неполётный,
И цвет – рыжевато–акрилов.

Конечно, могу я побрызгать
Духами и дезодорантом,
Но воздух уже так «замызган»,
В нём нынче не до амарантов[12],

И свежести пихт или пѝний,
И прочих растений пахучих,
И ржавь у селёдочных спинок
От варки соделалась круче.

Когда в аспирантах в столице
Трудилась, жила я в общаге.
Вьетнамцев сердили нас лица:
Селёдку варили, бедняги.

Амбрé от селёдки такое
Витало тогда в комнатушках,
Вмещавших всего тройку коек
И стол для… селёдочных тушек.

Теперь и сама, как вьетнамка,
С селёдкой варёной сроднилась.
Когда–то я Родиной–мамкой,
Как многие, страшно гордилась.

Настали иные денёчки:
Стыдимся себя и России, —
Сынки твои, мама, и дочки
Простились с мечтою красивой.

Пока я колеблюсь – самой ли
Мне съесть или котикам бросить?
Ещё есть от курицы голень…
О, бедная ржавая осень!..

Об этакой разве мечтали
Мы в юности жизни, товарищ?
И бисер пред жизнью метали,
И думали, массу талантищ

Судьба отпустила нам щедрой
Рукою, – на жизнь, авось, хватит.
А вот уже старость рот щерит
В линялом от стирок халате.

Талантов задатки подстёрлись, –
Их жизнь наждачком подновляла.
Мы шли в коммунизм, а припёрлись
Туда, где лишь бедность зияла

Прикрытою ямой–ловушкой,
И мы туда с треском свалились.
Посулы–призывы хлопушкой
Пустой оказались. Мы злились.

Но толку что в горечи–злости?
Болтаем, всё «пар выпускаем»,
Всё мóем правительству кости,
«За пазухой камни» таскаем.

Что делать? Где выход? – Мысль бьётся,
Не дай, Бог, инсýльт ещё жахнет…
Парок над кастрюлькою вьётся,
И ржавью от доллара пахнет.

Чужой навязывает жизни ритм
«Титаника» нахлынувшая мутность,
Где «ловят кайф», но вовсе не от рифм,
Где так бездумно–весело тонуть всем.

Им наплевать на тех, кто тишину
Внутри себя предпочитает слушать,
И Грибоедовское «горе здесь уму»
Не трогает расхристанные дýши.

Их бег от мыслей – будто от чумы,
В пивное, с пляской виттовой веселье.
Когда пропьют и смыслы, и умы,
Каким банкротством станет день похмелья!

Танцуй–пляши, со дна вздымая муть,
Плыви, «Титаник», гибели навстречу:
Безумен и бессмыслен «кайфа» путь, –
Его лишь айсберг радикально лечит…

Пахнет свежескошенной травой,
И дождём, и чем–то майским, свежим.
Липа мокрою качает головой,
Шелестя листвой зелёно–нежной.

Белый голубь воду в луже пьёт,
Близнецом небесным отражаясь.
И душа весёлое поёт,
Радостью весенней заражаясь.

Малахит, берѝлл и хризопрáз –
Как на выставке в картинной галерее,
Россыпь капель – бриллиантов–страз, –
Украшенье парковой аллеи.

Солнце светит. Голубеет даль.
В воздухе витает дух цветенья.
Рыжая айва, где цвёл миндаль.
И звенит повсюду птичье пенье.

Алых чаш тюльпанные огни,
Ѝрис весь в бутонах сине–сизых…
Впереди – не считанные дни
Летних светло–солнечных сюрпризов…

Вчера лил дождь, и бил в тамтáмы
Расколотый громами небосвод.
Металась улица: деревьями, цветами,
Укрыться силясь от обилья вод.

И не спасал от ливня хилый зонтик,
И сыпал град, проворный, как горох,
И ни луча–просвета в горизонте,
И гром гремел, и мир от грома глох.

И лампочка подмигивала в люстре,
Грозя меня оставить в темноте.
И дельтой становилось в луже устье.
И страх ворочался ребёнком в животе.

И щели в форточках пугали «шаровýшкой»[13], —
На табуретку встав, прикрыла сквозняки.
И, занырнув в уютную подушку,
Я отдалась течению «Рекѝ»[14].

И потекли неспешные страницы,
И ритм повествованья укачал.
Закрыв глаза, я вспоминала лица
Из прошлых лет и из моѝх начáл –

Из «детства золотого» и не очень,
Из юности, что кажется легка
(рисунок дней её теперь неточен),
И где текла мóей судьбы река.

Мне не войти в неё хотя б по пояс,
Другие вóды в ней, и я сама – не та.
Туманностью белеет детство–полюс,
Где жили удивленье, красота…

Душа в те дни была открыта миру,
Как никогда во взрослости потóм.
Но смыты временем и чувства, и кумиры,
И к полюсу иному мчит поток.

Текут ручьём воспоминаний грёзы,
У прошлых лет солоноватый вкус.
И по стеклу стекают капли?.. Слёзы?..
И я дрожу или сирени куст?..

Мне бы отсюда уехать, –
Здесь лишь болота да гать,
Чтоб даже прыткое эхо
Дýшу не смело догнать.

Там, где–то там, за горами,
Чувствам иным научусь.
К новой для глаз панораме
Поездом скорым помчусь.

Жизнь здесь – раздолье сатире.
Кину «Прощай!» Ильичу–с.
В грязном вонючем сортире
От ностальгий излечусь.

Пьяные бредни плацкарты,
Запах сивухи, носков…
Где вы, козырные карты?
Где вы, мирáжи песков?

Мне бы уехать отсюда, –
Только на что и куда?
В сказках бывает и чудо,
В жизни, увы, никогда…

Размокропогодилось. С утра
Льёт и льёт вода с небесных бочек,
Заливая веси, города,
В лужах ставя капли многоточий.

И какой–то странный «парковод»
На газон пришёл, жужжит косилкой.
Шинами шурша, сквозь толщу вод
Мчат машины. Каждой мелкой жилкой

Вздрагивают листья от дождя,
От прерывно–непрерывных капель.
Дождь идёт, одно и то ж твердя.
В небе нет ни журавлей, ни цапель,

Лишь синицей быт в душе свистит,
Да свербит газонная жужжалка.
Жизнь сквозь лужи, как автó, летит,
Но сегодня мне её не жалко.

Потому что это – мáйский дождь,
Потому, что завтра будет вёдро,
И чего–то вновь от лета ждёшь,
И прохладой день встречает бодрой.

Всё колёсики времени крутятся,
Где бежим мы в старании бéличьем,
Наступая на дни, как на прутики,
Цельность жизни меняя на мелочи.

Обрастаем друзьями, общаемся,
Иллюзорность даём понимания,
Местом в судьбах чужих обольщаемся,
На крючки попадаясь внимания.

В чьи–то души закрытые ломимся.
Расстаёмся и возвращаемся.
Обижаем, чудѝм, плачем, молимся,
И общеньем с людьми пресыщаемся.

В схиму снова бежим одиночества,
Словно в башню пизанского крена.
И всё время чего–нибудь хочется:
То ль любви, то ль севрюжины с хреном…