Мария Жиглова - Сталину

Этот парень босоногий,
Как безносый мальчуган,
Как Амур, крылат, и ноги
Он расставил – стрелку дам.
Про любовь рифмует вирши
И, крылат и босоног,
Он хорей четверостиший
Распевает, чисто бог.
Головеночка в кудряшках,
Он стреляет, не любя —
Погадаю на ромашке,
Девушка, и про себя
Повторяю: милый, милый,
Что, сегодня не придешь?
Но Морфей уж сон бескрылый
Навевает, нехорош
Сон сегодня мне приснится… —
Мальчик, снова брось венки.
И сквозь черные ресницы
Вижу елки и колки
В Греции или в России,
Все равно – везде молва
Ходит, в храм святой Василий
Входит, слышится едва
Голубиная повадка —
Ухожу, красиво врешь.
А любовь была несладка,
А разлука – острый нож.
И, чего не попросили,
Я себе опять скажу:
Ходит в храм святой Василий,
Я сегодня ухожу.

Это так ломко —
Стих о закатах.
Кремль мой в обломках —
Я виновата.
Дело, как щавель,
Кисло и звонко,
Быстро и бисер.
Кормит ребенка,
Кормит мамаша,
Черные тачки
Едут кто дальше.
Русь в печенегах,
Кони лихие.
Воля и нега —
Други плохие.
Денег и хлеба,
Хлеба и зрелищ —
Воля, и в небо,
Видимо, въедешь.
Черные тачки —
Вру, вороные.
Быстро и ходко
Едет Россия.
Воля, и небо
Видно из двери.
Душно. Без хлеба —
Даром. Как дерево,
Рубишь ты головы.
Даром – без хлеба
Голодно, холодно,
И из подъездов,
И по перилам…
В храме не место
Нашим могилам.
Брови напрасно
Хмуришь, мальчишка:
Край мой прекрасный,
Закон твой, как дышло,
Губит сегодня
Вора и ляха.
Хватит. Как сводня,
Русская плаха.

Иконка – как капелька йодная,
А я сама – капелька ртутная,
И жизнь моя простонародная,
И речь моя – голь преступная.
Стихи мои – жизнь переветника,
Как в летописи, начинаются.
Надежда на жизнь неуютную,
Как злая безумная, мается.
Рука моя – левая, правая,
Как сено-солома, их путаю.
И право на жизнь поминутное
Опять и опять выбираю я.
Иконы и лики святые мне
Уже не блазнятся, а кажутся,
И бомж все лежит на простынке, не
Спит и красиво куражится.

Мой дом, мой удел – мы кочевники,
Уходим из греков в варяги.
А церкви красиво ковчегами
Плывут по тончайшей бумаге.
А купол-то, купол-то – маковка
Зеленая, с звездами синими.
Уехать – куда? Я от матушки
Пришла в монастырь Ефросинией.
И я подошла на рассветную
Молитву, которая засветло.
Машуня, тебе не советую
Остаться – ты пишешь не набело.
Машуня, тебе не советую
Идти в монастырь Богородицы.
И тут я пошла на Советскую —
На улицу, в школу, где трудится
Учитель простой: не советую
Учить, сочинила ты плохонько —
Про жизнь напиши про советскую,
Что знаешь, гуляя под окнами,
Про дом свой в Сибири, где мается
Надежда на революцию.
И вновь просыпаюсь: покаяться
Во сне означает проснуться.

Каждый жил до нас, но не умрет
Наше молодое племя века.
Ровный желтоватый свет – вперед —
Жизни, и небесная, как ветка
Роз, лошадка падает в кусты.
Ходит племя, дерзкое, как лошадь,
И упадочный желтеет диск —
Этот свет не видим я и ты.
Выхожу одна на эту площадь,
На манеж. Колышется, шиздит,
Как за мной – карета и каретка
Пишущей машинки полевой.
Я живу пока что не полвека.
Я пока живая. Ты живой.
Я слепа, но вижу человека.

Гори-гори ясно,
Чтобы не погасло!
– Вот тебе спички,
А вот тебе масло.
Вот тебе тапки
На красные лапки.
Вот и носочки
Для нищенки-дочки.
А у старой еврейки —
Цепочка на шейке.

И тетка улыбается, как черт.
– Гони деньгу, здесь все наперечет.
– Мы не должны сегодня оставаться.
– Но мне давно известен Ваш расчет.
Гони скорей, таксист, мне суждено
Одной остаться; выпито вино
Моей судьбы, и надо расставаться —
Расстраиваться. В желтое окно
Гробы глядят. Минута из минут —
И привиденье детское, и трут
Зажженной зажигалкой сигареты.
Я говорю: да вот она, поэты
Себя не ищут, рифмы только жнут.
Как жгуч любовник-Аполлон, красив.
Но мне сегодня не хватает сил,
Кот пьет ликер, а кошка режет мясо.
Таксист, давай сейчас притормозим.
И месса, Mass, и Маша
Все в мисс маман не превратится. Мгла.
В ночи сияет месяц, как зола
Багровая в угольях костерка,
И очень детская и хрупкая рука
Меня уж душит, миру подражая.
Кот пьет вино теперь, и женщина
рожает.
И Аполлон уже соображает,
Что спорить с ним не мне. Ну все, пока.

Интересное дело творится в стране,
Интересное дело – оно не по мне.
За фашизм председатель родного
кабмина,
За фашизм и народы Украйны; дубина
Государева – палка, что о двух концах.
Из Сибири уехать? – И дело с концом…
Но тогда загустеет удушливый страх,
Но тогда я себя назову подлецом.
Ты борись, дорогая несветлая Русь,
Ты, Россия, восстань, будто в годы
войны.
А удушливый страх не вернуться? —
Вернусь.
И верну себе орден от белой страны.
Человек! Ты народ, а народ – человек.
Человечнее не было слова «Завет».
Но в проклятый, немецкий,
украинский век
Ни Христа, ни надежды, ни Пушкина
нет.

Шаг за шагом все глубже
проходит Слово,
Что говорил тебе твой отец,
И дева Мария смотрит сурово
На Россию с Украйной, и вот конец —
Когда на Союз наш сыпались бомбы
И когда наш Жуков Берлин воевал,
И когда в Керчи были катакомбы,
И когда фашистов мой дед убивал,
То тогда великой была Россия,
И тогда мы знали, что наш народ
Был единственным в мире, как
Тот Мессия,
Был со многими… И снова меч
свой берёт
Покровитель России – святой Никола,
И еще – впереди него спешит
Мой убитый брат из донецкой школы,
Не умерший в храме моей души.

Земля ребриста, не шарообразна.
Ты, первобытный, разжигай костры —
Копье, трава и мамонт безобразный
Понадобятся богу на дары.
Дары богов мой воин духом чистых,
Племен несет женам и зрит Мой гнев.
Гнев божества в лесистых и скалистых
Местах – не молния, пугающая дев
И мальчиков, а голод, вечный голод,
И вождь их племени находит
вечный повод
Разделаться с соперником своим
По креслу. Вот и мы уже стоим
И видим Зевса, и дары, и молод
Убийца Бога. Мы на ужасе стоим.

Мы мчались к смерти. Кони на бегу
Остановились – больше не могу
Я гнать коней. И этот райский сад,
Что был уж виден, стал лишь издалече.
«Мне суждена таинственная встреча» —
За этим пением есть рай иль вечный ад,
Кто знает – Гамлет? – что нам суждено,
И лес глядит в открытое окно,
Автомобильный синий маячок
Всё по Морскому едет… Пей вино
И «Carpe diem» говори, сверчок!

Казахстан. Достоевский. Жид —
Слово бранное, но война
Без него не пойдет. Держись —
Я одна, и победа одна.
Ты с любезностью воевал,
Нелюбезное дело – смерть.
Рай. Сибирь. И лесоповал.
Как до лагеря мне успеть,
Чтоб добраться-то поутру
До синюшно-серых людей?
Я опять ямщика наберу.
И опять наш Ф. М. – злодей.
Из расстрелянных, ссыльных же
Изошла страна, изошла.
Как машина на вираже,
Все заносится. Очень зла
Наша Русь. Девятнадцатый век.
И усатый юный бомбист
Доказал себе, что человек
Происходит, видать, от убийц.

…Хлеб гороховый, сибирский лес.
Край таежный, алтайская степь.
В телефоне звенит диез,
А звонок вам – уже без тем.
Наяву наскребу медяк
Двушки, карточек. Opera.
Вы со мною дружили, босяк —
Вот косяк, игла и жара
Тридцать пять градусов. Девясил,
Девясил – соляной цветок,
Ядовитый, и не носи
Больше платьев, ведь изнемог
Наш Овидий уже давно.
У него пневмония была,
А Сафо его, а Сафо —
Вот разбилась, и все дела.
Не Сафо вы, а я – Сафо,
Мой Овидий меня перевел.
Хорошо мне жить, веселó!
Бога нет – ведь король-то гол.
И материя – как цветок
Пустотелый, и нет души.
После смерти исчезнет ток,
А при жизни все хороши.

И затменья затемно глаз пауком
Ищет, ищет.
Ты со мною уже не знаком.
Пищи! Пищи!
На Есенина был поход
Фиолетовым цветом
Глаз. Рыжих кос
Нету.

Юность беглая по Москве —
Свету! Свету!
Еврипида в Таганке две
Пьесы. Нету
Капель йодных на небесах —
Света солнца.
Время, что на моих часах —
Время бессонницы.
Я пишу пока начерно жизнь —
Света нету.
При свечах, говорю, пиши
Смерть поэта.
На Есенина был он похож
Синим светом
Глаз.
И опять его чертовых кож
Нету.
Сглаз.

О прелестнейшая Муза,
Муза Драмы!
Режиссер почешет пузо,
Станет прямо.
И с актрисою внаклон
Он заставит бить поклон
Седовласого актера. Вижу даму.
Дамочка в ряду сидит
Двадцать первом…
И на месте – вдруг проспит? —
Двадцать третьем.
Разбудить ее пора,
Дама выпила в антракт,
Смотрит пьесу государь
В лихолетье,
Николай наш царь Второй.
Смотрим: Лермонтов-герой —
Арбенин
В маске, а герой второй —
Ленин.
Тени.
Дальше я не помню как.
Лермонтов – наглец, простак
И пиесу выбрал без
Междометий.
Мало молоду царю
Снова прозой говорю:
«Нате, смерти».
Вот кавычки, вот струна,
Вот и царская жена,
Мальчик в смерти.
Веришь бедному народу?
И бросается под воду
Бес-Распутин.
Утонул он, черт святой?
Он застрелен молодой,
Бес попутал.
И икона из Торжка
Николай-царя пока
С Куклой
У наследника.
Год 17-й. В Торжке
Кутим.
И Юсупов под конвой
Выходит.
И проходят царь с женой,
Водит,
Водит, водит всё метель.
И расхристана постель
Снова.
Бога нету?
Нет как нет,
И Христос дает ответ:
Проклят, цари, ваш совет:
Бога нет, России нет.

Дуло. Лермонтов-поэт
Заряжает пистолет
Для дуэли.
Он писал всё про Кавказ,
Где растения без ваз —
Пальмы; стелет,
Лепит, мажет снег в метель.
Холодна твоя постель.
Страшный дух, как в сенокос,
Рубит головы. Христос,
Где Ты?
Как иуда, не скажу.
Голову я положу
На газеты.
Мефистофеля – домой,
Как и ведьму ту с метлой —
Это
Виснет ледяной туман,
Расходитесь по домам,
Дети.
Вот ромм-ан-тик, патриот,
Он тебя на штык возьмет.
Ленин. Вот и новая Москва,
Ать и два и ать и два,
Тени.
Тени на его висках
Снег не тает на щеках.
И везут его – ах!
К Пятигорску.
Тень смущенья на челе —
Полицмейстер: «Как в петле!»
И арбу не подадут —
«Верх притворства».

Нынче я, как Lermontoff.
Выступает из стихов
Ленин плотный.
Революция? – Она.
Пей, Россия, пей до дна,
Хлеб животный.
Мальчик бедный.
Он, конечно же, умрет,
И царица за город
Едет. Бледный
Конь – и все курки,
И российские полки
Дезертирствуют.
Лепит, лепит снег в метель,
Как мягка твоя постель,
Бес вампирствует.