Мария Жиглова - Сталину

Вы садитесь в черное такси.
Не торгует табаком киоск.
А саркома, как ни попроси,
Молча разъедает костный мозг.

Кажется уже, что бога нет.
Что же мне теперь еще сказать?
Милая, Гагарин из ракет
Бога видел? – А пошел летать.

Вы садитесь в черное такси,
А в киоске нету табака.
Что со мною будет, не спросив,
Пробивает час. Пока-пока.

Бьют часы двенадцать. Ночь молчит.
Нет меня уже, и мира нет.
И к тебе когда-то постучит,
Взяв перо, A.C. Кабриолет

Уезжает. Взяв перо, пишу
О болезни. Душно. Человек
У подъезда, я еще дышу:
Бесконечно лишь искусство, краток век.

Я из московского ада,
Сижу в сибирском аду.
Накрашу губы помадой
Лиловой – другой не найду.
Я ведь в аду, однако.
Странен сибирский ад.
Да и в Москве я собакой
Выла; а кто виноват?
И на столе с лиловым
Блеском – печатный лист
Все ж перевода. Новым
Годом, скажи, родились.
Вот я петлю свивала,
Я для себя вила.
Я ведь из ада? Мало,
Мало, видать, смогла.
Я ведь из ада – разве
Я не туда иду
Под пугачевскую разность
С томиком на виду?

Непозволительно любить
так безотрадно…
А кто любви не видел, тот простец.
И тел неласковых струится
беспощадный
Свет. Очи я потуплю наконец.

Тебя. Тебе. Я по ручью тоскую
Из жарких глаз. Ликуя и скорбя,
Мне кажется, что я тебя целую
В объятьях этих. Но, как лето без дождя,

Все бедная душа моя истерта
О труд и прах. Смотрю, дивлюсь на
Русь.
Россия, облаков крылатых стекла
В окне моем. Я, милый мой, боюсь,

Что без тебя не будет мне отрады.
Не знаю, Русь, куда ведома ты.
Ты, бедная, не ведаешь награды.
Приветствую Тебя. Твои черты,

Как в зеркале испорченном, ломая,
Я вижу в сотнях, тысячах людей.
Любовь – печать, с которой умирают.
Любовь страшнее тысячи смертей.

О, безнадежный взор твой из Эдема.
Писать стихи ты, милый, не горазд.
Не можется. Упрямая морфема,
Где ты, красавица? И рифма, верно, даст

Опять пробой. Но – сани на снегу.
Осталась я в Сибири. Не сбегу.

Ах, какая убогая хатка,
Что в моей голове-голове.
Как живет эта девушка Натка,
Разделившая бога на две
Части? Знала, вишь ты, и демона
с богом…
Справедливости нету и нет.
Моя хатка была так убога,
Когда я появилась на свет.
Черт дери, если воет разруха,
Если нет впереди ни черта,
Ежедневно смурная старуха
Косит сено и чешет кота.
Числа, числа казенные эти —
Я сходила, наверно, с ума,
И, пока живу я на свете,
То со мною сума да тюрьма,
Или хаты? – В дворцах ведь звереют;
Обгоняют машины людей.
И смурной ветерок чуть левее
От кошмара всей жизни моей.

Комната засижена,
Мухами загажена.
Вот и рожа Ирода,
Сверху напомажена.

Рядом – мистер Воланд,
Пляшет баба Ланская.
Миша ходит с молотком,
Забивает «Венское».

Пьете пиво, государь?
Тут Арина морщится.
Слушай, тут Сашко-кобзарь.
Пушкин ли? Топорщится

Наш редактор тут и там.
Черти едут по судам.
И сидит Алешка,
Что с фальшивой трешкой.

Нет, поэмкам нет конца,
Самосаду – тоже.
И бесовка без конца
Пьет вино с Сережей.

Мне ведь скоро суждено
Из Москвы уехать —
Все равно? Сибирь давно,
Сильно чешешь репу.

Прелесть. Бог, а вот порог.
Баба с пирогами.
Если б йог да выпить мог,
Русь была б с врагами

На главе и на Москве.
Едет с храпом витязь
К Лукоморью. Сто за две?
Год за два, и выжить.

Вот Высоцкий кинул в стих
Две блатные рифмы:
Что ж ты, милый, мя скрутил?
Fin de siècle. И мирты.

Избавь от этих влажных глаз,
Жемчужных слез не лей.
– А сердце твердо, как алмаз.
– Струятся из очей

Заплаканных, как хрустали
Все в каплях от вина,
Твои простые слезы. – Пли! —
И началась война.

Ушли на фронт, и в тыл пошли
С усатым стариком
Все революцьонные земли,
В эваквагоны. Дом —
Театр приехал в Новосиб
Из Ленинграда – вот.
Мою прабабку пригласил
Приехать «Скороход».

Журнал – и тот в Новосибирск.
Но с «Черной кошкой» – пли!
И умерли. И умер лишь
Народ всея земли.

Гестапо, лагерь и «наказ»
От Сталина потом.
И новой партии указ —
Считать тебя жидом.

В прекрасноденный майский день
Писали, как во сне,
Что орденских колодок тень
Мы отдали войне —

Тебе, война. И комиссар,
Как Блюмкин, говорит:
Тебе, гражданка, прописал
Пять лет – и срок открыт.

Уже был год 53.
И вновь – 10-й год.
И мельник нам сказал «Пошли!»,
И ангел воду льет.

Струился дождь – как видим, ледяной,
Что Данту в шиворот попал во аде.
Мы знаем, что закончится весной
Строительство адов в громаде

Всемирной. Уж ли – грянет
Страшный Суд,
Тогда дома разрушатся с печалью,
И дети вновь друг друга не поймут,
Идя с отцами под венец венчальный.

И ты громадой ада станешь, Русь,
И заговорщик выйдет из злодея.
Царь Петр новый, ты с Алешкою
не трусь,
И строй в лесах, о жизнях не радея,

Свой Петергоф. Светило из светил,
Отец науки, Мишка Ломоносов,
Себя сегодня Музам посвятил
Среди афинских «памятей» безносых.

Твоя планета, Русь, к тебе пришла.
И строит Петр, о жизнях не радея,
И все ж Екатерина не смогла
Уйти домой от царского лакея.

Мой Петр, надень сюртук,
скажи «пойдем»
И со змеею этой Фальконета
Крести свой город молодым трудом
И горб на плечи надевай за это.

Крепи стропила. Город так хорош,
Что и с Венецией венчаться может.
И памятник стоит в осенний дождь,
И на главе его – три голубя. Прохожий

Уж Пушкина про «Памятник» твердит.
Неясно мне цыганка погадала,
Но жаловаться совесть не велит —
И Петр поныне сходит с пьедестала.

Я живу на бульваре осени.
Осени меня, осени…
На бульваре срубленной просеки
Как копеечка, дар звенит,
Нерастраченный, даром данный,
Как копеечка – все дела.
И иду я Москвой раздолбáнной
Там, где раньше Россия была.

По брусчатке, по брусчатке
Башмачки —
Словно со стальной печаткой
Каблучки.
Это Киев, оперетта —
Выбирай.
Сторожит святой Владимир
Входы в Рай.
И играет на Крещатике
Оркестр.
Почему-то запечатан
Вход в подъезд.
За любовь-то нету платы —
Все слова.
Это Киев —
закружится голова.
Это Киев, и Крещатик,
И Платон.
Платонической любовью
Красен он.
Я люблю Вас, милый друг мой,
Только Вас.
Но устал, от слов кружится
Голова.
Уезжаю, уезжаю
Я в Москву.
Здесь София с синей маковкой —
Живу.
Жизнь – как бегство, и отчаянный
Отъезд.
Почему-то запечатан
Вход в подъезд.

Ты здесь, Боженька, стой, пожалуйста —
Приведу тебя, приведу —
Всё от этой-то моей жалости
К люду бедному на беду.
Береги себя, стой спокойненько,
Ты не можешь уже помочь —
Эту мелочь старуха Гусейновна
Всё считает… – Поди ж ты прочь!
Мы не ладили, Бог, не ладили,
Ухожу – но не ровен час,
Загорится на перекладине
У Креста голубой фугас.
Боже правый, что же Ты делаешь?
Твои люди пойдут в Сибирь.
Воздух чист, и как Ты, с уделами
Не торопится твой визирь.
Пусть Никола, что на Владимирской,
Охраняет мой добрый дом,
Но когда мы придем на суд мирской,
То уже не будет «потом».
Смерти нет, как и жизни не было —
Не учи меня, как прожить.
И от пепла и дыма белого
Не уйти, не дышать, не быть.

Это только шепот листьев,
А не свист змеи —
Так бегут они небыстро,
Беглые ручьи,
И за маем этим страшным
Высится октябрь.
Это, впрочем, и неважно —
Воду льет в когтях
Осень. Между нами дело,
Дело про любовь:
Как умело-неумело
Помириться вновь.
Мне не надо, мне не надо
Быть с тобой, пока
Ходит перепелок стадо
В песне ямщика.
Между нами будет дело,
Дело про Москву.
Что ты, милая, хотела?
Я ведь там живу.
И когда за нами входит
В сизой куртке мент,
То и мак, и опий бродит —
В чаде дне и лент.
Мы поехали за город,
Спали на траве.
А над нами – Бог, и гордо
Небо в синеве.
Он не любит нас, конечно,
Жизни нам не даст.
Только ты и я, и нежно
Ржет шальной Пегас.
Опий, мак, кукнар, сегодня
Я впервые здесь.
Но от ночи новогодней
Этот парень есть.
Рождество, прически, Кира —
Ты один, как есть.
Я влюбилась, эта дура
Спит с ним – тоже здесь.
Общежицкая квартира,
Старый добрый ДАС.
Две кровати – дам полмира,
Чтобы вспомнить вас.
Стол, в окне – самоубийца
Давится в петле.
Я курю, вяжу на спицах;
Кошка на столе.
И идет-гудет подземка,
Тянется январь.
Новый год. Красива Ленка —
Рыжая. Не жаль:
Ревность, дурочки, обида
На любовь его.
Не теряй меня из виду,
Дорогой Егор.
И в окне самоубийца
В петлю лезет вновь.
Он сорвался, он убился,
Он пропал. Любовь
Ли иль старуха злая
Колдовала тут?
Вот инфляция шальная,
Месяцы идут.
И с деньгами от министра
Я к тебе иду.
Я совсем не морфинистка,
Просто я в аду.
Покупаю телевизор
И магнитофон.
Ревизор или провизор —
Кто же будет он?
Я пишу, стихи читаю
И перевожу
Письма; и пернатых стая —
Пестрая, как жуть.
Вспоминала? Вспоминаю
Скверные слова.
И опять иду по краю —
Сладкий как халва,
Слаще меда, краше рая,
Он сказал тебе:
«Я влюбился, дорогая,
Не в тебя. В судьбе
Я твоей себя не вижу,
Я опять гадал
На кофейной гуще, иже
С ними, проиграл
Я тебя в рулетку, в карты
Проиграл, кляня.
Ты, Машуня, мне не карта,
Не вини меня».
Позабыла все, что было
И любви конец.
Вышла замуж. Восемь било
На часах. Подлец
Муж, как водится, в московской
Комнате зажил.
Что с тобой, мой друг чертовский?
Я в быту, не мил
Мне мой муж, постыли ласки,
Я опять к нему.
– Маша бедная, что, разве
Сразу не пойму?
Ты с ребенком; вроде няни
Стала у детей.
Скоро, милый друг, застанет
Нас мой муж-злодей.
И опять ищу в подъезде
Я твои глаза:
Нет ли счастья мне в отъезде,
Как цыган сказал.
И опять, как восемь било,
Снова в самый раз —
Бог закрепит на стропилах
Свой иконостас.
Нет венчания, подружки,
Нет – как смерти нет.
«Выпей с нами, где же кружка?»
Выстрел. Пистолет.
И Егорка закрутился
С пулею в виске.
Что со мной – да чёрт глумился
Надо мной в тоске.
Перепелок этих стая,
Пестрых, как листва,
И в Кремле, как пес усталый,
Ельцин и Москва.
Я москвичкою не стала,
Еду на Восток.
Через 10 лет отстала
Память, как листок
От страничек черно-белых
На календаре.
Милый, что же ты наделал
В мокром октябре?
Я хорошею не стала,
Мужа отвела.
А в Сибирь весна с вокзала
Солнце принесла.
В новый год, и снова в осень,
В лето красное —
Я жива. И дух твой просит —
Бог, прости прекрасное.