Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)
Пора и на горшке определиться!..
* * *А всех, кто дышит, я бы попросил…
* * *Я не злопамятен. Не помню и добра…
* * *Я вам приснюсь – пошел гримироваться.
Из 1987Опасливо, надеждами киша,
Из пяток возращается душа,
Но отношенья пяток и души
У нас традиционно хороши.
Я с тоски Мандельштама строку разверну:
Мы живем, на себе слишком чуя страну.
Вседолампочкизм для него несвойственен, как для многих его сверстников. Он иногда обижается, что ценят больше всего его одностишия, а не его лирические стихи. А разве это не лирика, но особая, сатирическая – его одностишия. Они бывают и зубастыми, но и мягкими, сострадательными. Вот, например: «Я не одна», – потупилась беда». Это же фольклорный шедевр будущего.
Вишневский не изобрел одностишийности как жанра – он существует с древности, этим грешанул разок даже такой застегнутый на все пуговицы Валерий Яковлевич, и Николай Иванович этого не чурался.
Вишневский отличается от многих эстрадных щекотателей пяток. Прочитайте его стихи о концерте в начале девяностых – расцвете народного оглупления дешевой попсятиной. Он в шутку назвал себя Сострадамусом. А это не шутка. Его сострадание к радостно оглупляемым в том, что он не дает им своей лирико-сатирической нежной издевочкой глупеть еще больше.
Из дневника 1994Да, нелегким год минувший выдался.
Дом наш политически вверх дном.
Все же хорошо, что я запутался
В бабах,
а не в чем-нибудь ином.
А я решился дерзнуть написать пародию на одного из самых лучших, лекарственно полезных обществу пародистов действительности – Володю Вишневского, с которым наша страна никогда не соскучится! Представляю, как он может мне отомстить тем же самым. Жду не дождусь.
Ода в честь Володимира Вишневского, кому брать примера скромности не с когоВсегда,
вкушая с вишнями вареники,
Купляйте мои книги,
современники.
Не верю сам себе, что я – тот самый.
Мне нравятся не все мои стихи.
Я сам внутри себя многопартиен.
Я к олигархам,
как Маклай-Миклуха,
Хожу читать миссионером духа,
Но только лишь народу поднароден,
И потому я так неоднороден…
Однажды я в Америке с тоски
Надел под утро разные носки.
И у американского народa
Пошла с того утра такая мода.
Когда я ногу невзначай сломал,
Сам Евтушенко тоже захромал.
Хотя в судьбе немало было терний,
Был в педикюрной рядом с Тиной Тернер.
Мне слово «секс» всегда казалось узким,
Каким-то недоделанным, нерусским.
Я помню одного текстовика.
Он говорил: «Переживу века…»
И каялся пресыщенно и вяло:
«Не торговал я лирой, но бывало…»
А я подумал:
«Эта вот строка
Переживет, наверное, века».
Я раньше так считал:
уж раз ты дева,
Дозволь мне привилегию раздева.
Готов был встать я в «Бентли» на запятки.
Зачем играть со мной губами в прятки?
Шептал: «Не соблазняй».
Но жар соблазна.
Ты предвари мне шепотом:
«Согласна».
Все это в прошлом.
Стал почти невинным
Отцом, счастливым мужем,
семьянином.
Настолько ухайдакался в альковах,
Что возмечталось в нежных быть оковах!
Не верь сама себе, что ты с Вишневским.
Уж если залететь,
то выше не с кем.
Всех под семейным русским небосводом
Еще раз поздравляю с Новым годом!
Как из страниц слагается и повесть, так из людей слагается и совесть
Антанас Суткус, великий литовский художник-фотограф, со свойственной ему душевной щедростью сделал заслуженный комплимент Альгимантасу, сказав, что он «еще фотограф». Я сам почти никогда не фотографировал знаменитостей, за исключением Марчелло Мастрояни и Виктора Шкловского, потому что примелькавшиеся лица мне казались менее интересными, чем лица людей, которых в их жизни фотографируют лишь для паспортов. Но Альгимантасу в лучших портретах книги удалось показать нечто, что никто не увидел до него на этих замученных фотографами жертвах собственной популярности.
Именно поэтому, когда я увидел портрет Ахеджаковой Альгимантаса, у меня сразу родилось новое стихотворение, подсказанное этим портретом. Он открыл, что в этой замечательной актрисе есть та трепетная детская неуверенность в себе, которая является доказательством неслучайности ее призвания, гораздо большая, чем самоуверенность, лишенная священных сомнений.
Вот Ахеджакова. Так кротко
Глядит, как будто бы сиротка,
но тайно знает, что она
Россией удочерена.
Портрет Беллы Ахмадулиной, которую иногда сильно огламуривают, сделан Альгимантасом в трагическом ключе. Некоторые поклонники, упиваясь тонкостью ее поэзии, забывают о том, что при всем ее лиризме и отсутствии так называемой «злобы дня в стихах» она совершила немало смелых гражданских поступков, в частности навестив академика Сахарова в Горьком, поддержав его в трудные годы ссылки, на что мало кто осмеливался. Я напомнил им об этом.
Неужто больше не будет Беллы,
Высокопарности нараспев,
А лишь плебейские децибелы
Соревнования на раздев?
А в Белле нам слышались Анна, Марина,
и Пушкин, конечно, и Пастернак.
Все было старинно, чуть стеаринно,
и было прекрасно, что вышло все так.
Какую я чувствую, Боже, пропажу,
как после елабужского гвоздя.
Незнанья истории я не уважу…
Ну, —
кто раздвигал хризантемами стражу,
так царственно к Сахарову входя?
Скупой, но выразительный портрет Н.П. Бехтеревой – достойной внучки великого деда, поставившего правдивый диагноз сначала Ленину, а потом Сталину, за что он, возможно, поплатился жизнью, навеял вот такие мои размышления:
Диагноз Сталину для деда стал смертельным,
а внучка, как с крестом его нательным,
продолжила все то, что дед не смог,
входя в пещеру подсознанья – в мозг,
но не весвластна Ариадны нить —
ведь нити лабиринт не изменить.
Академик Жорес Алферов не принадлежит к тем людям, которые с легкостью меняют свои убеждения, и не сдал своего партбилета, потому что он когда-то вступал в партию не для карьеры, а по убеждениям. Ну что же, можно уважать человека за постоянство, которое, в его случае, совсем не похоже на чье-то догматическое упрямство или оправдывание сталинских преступлений. Он остался верным не антисоциалистичной зачастую практике нашего социализма, а его благородным в замысле идеалам, которые неотделимы до сих пор от алферовской нравственности. Наш социализм внутри отдельно взятой страны, увы, – не получился. Но в некоторых отдельно взятых людях, как Алферов, и во многих шестидесятниках, которых мы безвозвратно потеряли, социализм все-таки состоялся. Таков Алферов. Таков великий гематолог Андрей Воробьев, уволенный с поста министра здравоохранения РФ Ельциным, которого он столько раз спасал. Таков мой друг проектировщик Братской ГЭС Алексей Марчук. Жаль, что их нет в твоей книге, Альгимантас.
Остался красным. Но не светофором.
В нем для живых идей зеленый свет.
Он в надпартийной партии, – Алферов,
где Галилеем выдан партбилет.
Олег Басилашвили не принадлежит к разбитным Актер Актерычам. Он настоящий интеллигент до мозга костей. Гражданин, выступающий за сохранение совести, которую не может подменить ни одна конъюнктурная идеология. Он привносит эту убежденность во все свои роли, даже в роль Воланда. Фотоаппарат Альгимантаса почувствовал и это.
Он Воланда сыграл таким усталым.
Мессиру за века обрыдла шваль.
В нем Воланд говорил, как анти-Сталин:
«Мне тех, кто не жалел людей, не жаль».
К такой же плеяде актеров с гражданственной жилкой относится и Петренко, чей диапазон так широк – от Распутина до не менее блестяще сыгранной роли рабочего в «Двенадцати» Никиты Михалкова. Я позволил себе историческую фантазию, представив себе историю России, что случилось бы, если бы на месте Распутина в 1914 году оказался бы сыгравший впоследствии его роль Алексей Петренко.
