Ефим Ховив - Городской романс
В этом сквере назначались первые свидания, проливались первые слезы. Сюда, на берег Миасса, я приводила потом своих детей — дочку и сына, а когда они стали взрослыми — внучек, Машеньку и Настеньку, приведу и внука Илюшку, как только он подрастет.
Этот сквер, маленький зеленый островок среди большого шумного города, обладает какой-то волшебной способностью успокаивать, возвращать силы и надежды. Я часто прихожу сюда одна, особенно осенью, когда все чувства обострены до крайности и все видится в черном цвете.
Сегодня я снова стою на гранитном выступе обрыва. Вокруг все серое: небо, воздух, вода в Миассе. Крупные капли редкого дождя тоже серые. В разрывах туч изредка показывается скучное солнышко, совсем ненадолго, и тут же тучи прячут его в свои глубины. Ветер налетает порывами и швыряет под обрыв сорванные с берез листья. Покружившись в воздухе, они исчезают внизу. Над серой пеленой воды стремительно проносится чайка и тоже исчезает. Как только они тут живут? Еще лет десять назад в Миассе можно было купаться. Сейчас нельзя, настолько он грязен. Но ребятишки купаются. Река все же.
Под обрывом, как раз подо мной, есть маленькое чудо — родничок с живой водой. Вокруг грязно, замусорено, а он, упрямый, пробивается из горы по капельке — прозрачный, холодный. До чего же вкусна вода из него! Когда мне совсем худо, я собираю в ладошку эти драгоценные капельки и, наслаждаясь, пью. Живая вода.
Совсем потемнело. Напротив, на берегу, в девятиэтажках засветилось множество окон. А когда-то на месте этих громад был поселок из маленьких деревянных домиков. Ни один из них не был похож на другой. Во время половодья Миасс становился грозным, и первые две-три улицы заливало до самых окон. Возле домов дежурили на лодках, чтобы случайной льдиной не задело домик. Зато весной в пору цветения и на этой стороне можно было опьянеть от аромата цветущей сирени и черемухи.
Ничего этого нет. Но есть сквер. Есть крутой обрыв над Миассом. Есть родничок с живой водой. Есть осень. И есть я. Здесь начало моей жизни, и здесь, только здесь она окончится.
Нэлли Ваторопина
Помню…
«Помни. Помни», — снова и снова повторяла бабушка, больно сжимая мою руку. Ее слова терялись в грохоте проходящего поезда. Это был казавшийся мне бесконечным состав с теплушками, в раскрытых дверях стояли и сидели люди в солдатской форме. Они нам что-то кричали, махали руками и пролетали мимо. Куда — я тогда уже знала: на фронт, на войну.
Потом мы шли с бабушкой домой вдоль путей. Наш дом находился совсем недалеко от станции, но мы шли долго. Часто останавливались, провожая проходящие поезда. Какой из них увез моего отца — я не знаю.
Не помню и того, как прощались с ним в этой сутолоке: очень много людей, детей, крик, шум, плач. Мне было тогда три года два месяца шестнадцать дней, а бабушке — сорок шесть лет.
Моя мать умерла, когда я родилась. Бабушка стала для меня и матерью, и другом. Вдова царского офицера, своего сына — моего отца — она воспитала одна, дала ему образование, пережила трагедию раскулачивания. Красивая, строгая, сдержанная, даже жесткая, она чем-то притягивала к себе людей. Особенно тянулись к ней женщины — со своими бедами и радостями, за советом и просто поделиться. Она умела понять всех. Ее любили и побаивались.
«Помни. Помни», — твердила бабушка, словно зная, что я больше никогда не увижу своего, отца и слова «круглая сирота» станут моими навсегда.
Это было 23 июня 1941 года. С этого дня бабушкины черные косы стали седыми.
Помню. Я все помню.
Олег Митяев
Всегда помню о Челябинске
Мой Челябинск… Об этом можно написать целую книгу. И будет мало. Ведь Челябинск — это тридцать лет жизни, начиная с самого рождения.
Если начать конкретно перечислять всех тех хороших людей, которые любили меня и помогали во всем (собственно, любят и помогают до сих пор), то есть большая опасность кого-то пропустить. Потому что таких людей очень много. От нянечки в родильном доме до преподавателей в институте физкультуры. Я благодарен всем без исключения.
Помню имена, фамилии, даты, свою практику в качестве монтажника на тракторном заводе и моего наставника, который учил меня прикручивать розетки качественно и вообще относиться к своему труду со смыслом. С удовольствием вспоминаю ребят из клуба «Моримош» при ДК ЧТЗ. И наши вечера самодеятельной песни. И эпопею с концертами по цехам завода, когда уже был я артистом областной филармонии.
Челябинск — это и юношеские влюбленности, и ночные бдения перед экзаменами, и «Весна студенческая» в ЧПИ, где так тепло принимали наш с Петей Старцевым дуэт. А Ильменский фестиваль, ставший для меня точкой отсчета в творческой судьбе! А уральская природа, подарившая столько тем для песен! Таганай… Тургояк… Озеро Смолино, на которое выходили окна нашей квартиры, когда мы жили в Ленинском районе…
Свежи даже самые ранние детские воспоминания. Старые грузовики на площади возле Дворца культуры ЧТПЗ, флаги, транспаранты, все оживлены и готовятся к демонстрации. Цеховые вечера, куда меня приводят за руку родители, и я с завистью смотрю на передовиков, которым вручают именные часы и медали «За трудовую доблесть». Мама с папой угощают меня конфетами, и они такие молодые…
Никогда это не вытравится из памяти. Где бы я ни находился — всегда думаю о Челябинске. Он со мною и наяву, и в сновидениях. Мне снятся старые дворы, уютная танцплощадка на берегу озера Смолино, каток…
— Ну а зачем же ты уехал из Челябинска? — до сих пор спрашивают меня. Были причины. Никак я не мог получить нормальную квартиру. Может, я решил доказать, что чего-то стою, заработал деньги и купил квартиру в Москве. Но это не имеет никакого отношения к моей любви к Челябинску и моим родным челябинцам.
Как может художник выразить свои чувства? Ну, конечно, посредством творчества. Поэтому я решил выпустить альбом «Челябинск». Это песни, написанные мною здесь или в каких-то далеких краях, когда я думал о Челябинске.
Конечно, можно воспринимать альбом как дань любви к моей малой родине. Но мне хотелось бы большего: оказать помощь челябинским больным детям и немощным старикам. И я решил весь гонорар от продажи кассет, пластинок, лазерных дисков передать в конкретные больницы и дома престарелых.
Владимир Боже
Из челябинского фольклора
Челябинск — старый город. И в этом убеждаешься, когда держишь в руках архивные документы двухсотлетней давности. Кружева витиеватых букв с лихими росчерками пера, напрочь забытые слова, заставляющие бойко работать задремавшую было фантазию, солидная с водяными знаками бумага, и жизнь, — так хочется сказать, — запечатленная в разных своих проявлениях, навечно. Но, увы, разных проявлений не так уж и много. В основном это описи имущества, тяжбы по поводу украденной лошади да разбор затеянной кем-то драки.
О чем думали наши предшественники, во что верили, чего боялись и над чем смеялись?
Отчасти ответы на эти вопросы дает фольклорный материал, сложившийся в городе еще до появления газет и журналов и сегодня почти не известный челябинцам. Выявленный в редких рукописных и печатных изданиях и публикуемый ниже, он подтверждает тот неоспоримый факт, что Челябинск, как и все исторические населенные пункты нашего края, имел целый пласт устной краеведческой и этнографической культуры, утерянный в результате быстрого роста населения, вызванного включением города в число станций железной дороги. Не всегда сведения, в нем излагаемые, соответствуют исторической реалии и архивным документам. Но так ли это важно, если речь идет о «преданьях старины глубокой». Ведь они несут в себе нечто не менее ценное, чем истина — образ мысли наших предков, их представления о нравственности, справедливости, устройстве мира.
Только Челяк и остался…На том месте, где теперь Челябинск, 200—250 лет тому назад был единственный рыбачий, шалаш. Стоял он на левом берегу реки Миасс против теперешних улиц Каслинской и Кыштымской.
Правый берег реки был занят дремучими лесами. На степную левую сторону реки Миасс пригоняли стада на летовку башкиры. В шалаше жил башкир-рыбак, у которого башкиры-пастухи выменивали рыбу на свои продукты. Так продолжалось из года в год. Но однажды прибывшие на летовку башкиры не нашли своего земляка и его шалаша. Шалаш был разрушен, а на том месте, где он стоял, валялся беспризорный челяк, или по-башкирски селяк. (Челяк — деревянная посудина, ведро.) Рыбака с его шалашом не стало, но башкиры продолжали пригонять стада на полюбившееся им место с хорошими кормами и водопоем. И то место, где жил рыбак, стали называть «место, где селяк», или «место, где найден был челяк».
Примечание. Легенда, объясняющая топоним «Челябинск», была записана А. Шумаковым и опубликована в рукописном журнале «Челябинский краевед» (см.: Государственный архив Челябинской области, фонд Р-633, опись 1, дело 21, лист 26, 26 оборот).
