Ефим Ховив - Городской романс
Обзор книги Ефим Ховив - Городской романс
Городской романс
Краткое обращение к читателю, которое объясняет замысел авторов.
Эта книга — не путеводитель, не справочник, не историко-краеведческий сборник, хотя читатель найдет в ней и много фактического материала.
Эта книга — ключ к душе города. По крайней мере, такой мы хотели ее сделать. В ней много личного, субъективного. Ведь эти отношения — я и мой город — не могут быть иными. И в то же время эта книга — как бы коллективный портрет Челябинска, нарисованный людьми разного возраста, профессий, характеров, жизненного опыта. Объединяет их то, что все они — челябинцы. Все они любят свой город, радуются его успехам, горюют его бедами, хотят, чтобы он становился лучше, краше, моложе душой и обликом.
Мы очень хотели бы, чтобы наши земляки, поглощенные сегодня заботами очень непростого времени, увидели свой город в каком-то неожиданном ракурсе, почувствовали, что личная судьба каждого из них незримо связана с его судьбой.
Мы хотели бы, чтобы читатель этой книги, даже если он только гость Челябинска, увидел наш город глазами его авторов, почувствовал и понял его вместе с нами, и тоже полюбил его.
Входи же в эту книгу, как входят в гостеприимный дом! Мы рады этой встрече.
Глава администрации г. Челябинска
В. М. Тарасов
Ефим Ховив
13 сентября
Есть особые дни…
есть у сердца особые сроки!
Просыпаешься рано,
выходишь навстречу заре…
Благодарная память:
страницы, начало, истоки…
День рожденья Челябинска.
Утренний час в сентябре.
Как на срезе древесном
времен обнажаются кольца,
Все былые эпохи
раскрыв перед нынешним днем.
Благодарная память,
приходишь ты в сквер Добровольцев
В тишине постоять,
помолчать перед Вечным огнем.
Наши трудные дни
отгорят и в минувшее канут.
Очень хочется верить —
мы жили на свете не зря!
И, судя справедливо,
потомки нас тоже помянут
В эту добрую дату —
тринадцатый день сентября.
Владимир Караковский
Ностальгические заметки
В моей судьбе ты стала главной,
Родная улица моя.
Из популярной когда-то песниУлицы больших городов — как кровеносные сосуды, обеспечивающие жизнедеятельность огромного организма. В моем представлении проспект Ленина в Челябинске — это главная артерия, связывающая рабочее сердце города (ЧТЗ) и его легкие, чудесный хвойный массив.
Сорок лет челябинской жизни связаны с этой улицей. Детство мое прошло во дворах инорсовских домов Тракторозаводского района. Здесь я пошел в школу № 52 (ныне — № 48). Здесь я девятилетним мальчиком встретил известие о войне. Сейчас в это трудно поверить, но ребята моих лет приняли известие о начале войны с радостью. На нашей детской памяти были две громкие победы советского оружия в боях с японцами и белофиннами. Убеждение в том, что «Красная Армия всех сильней», порождало в нас уверенность, что эта очередная война будет очередным праздником в честь новой быстрой победы.
Но очень скоро мы поняли, что на этот раз все будет иначе. Помрачнели лица людей, в каждой семье поселилась тревога. Когда же в Челябинск стали приходить первые «похоронки», а потом пошли поезда с тяжелоранеными, мы и вовсе повзрослели. Школы стали закрываться под госпитали. Мы учились в четыре смены и через день, значительную часть времени проводили в больничных палатах. На всю жизнь я запомнил запах гниющих ран и глаза умирающего солдата, глядящие на меня сквозь кровавые бинты — вот он, образ войны!
Челябинцы жили трудно, голодно, работали до обмороков. Но вот настало новое испытание: появилось слово «эвакуированные». Из осажденного Ленинграда приехали тысячи женщин, детей, стариков. У них не было ничего, и челябинцы приняли их в свои семьи, поделились последним.
Однажды в нашу с мамой комнату в коммунальной квартире управдом привел маленькую изможденную женщину с огромными, как на иконе, глазами. Он сказал:
— Твою мать Розой звать?
— Да, Розой Петровной.
— Вот вам еще одна Роза. Теперь у вас будет целый букет роз.
Так в нашей семье появился еще один человек. Я ей уступил, конечно же, свой диван и спал на обеденном столе, благо он раздвигался. С этих пор во всех сводках Совинформбюро мы с жадностью ловили сведения о Ленинграде. Он стал для нас, как и Челябинск, родным городом.
В военные годы чрезвычайно популярным было тимуровское движение — благородное движение детей и подростков. Сегодня некоторые видят в пионерской организации только бессмысленную муштру и идиотизм обезумевших от политики шариковых. Это неправда. Дети воспринимали свое движение не так, как нас сейчас пытаются убедить. Тимуровские отряды — яркая тому иллюстрация. Они создавались самими ребятами, нередко без участия взрослых. Одного из своих сверстников дети выбирали Тимуром, оборудовали себе штаб в каком-нибудь подвале или сарае и начинали действовать. Был такой отряд и в нашем дворе, и я горжусь, что был избран Тимуром.
Праздник Победы я встретил тринадцатилетним подростком. Окончив школу, поступил в Челябинский государственный педагогический институт, который стоял (и стоит) все на той же Главной Улице города. Она вобрала в себя не только скорбь и нечеловеческое напряжение военного лихолетья, но и народное ликование первых послевоенных лет. Долгий вынужденный аскетизм сменился буйным жизнелюбием людей, особенно молодежи. Сегодня те студенческие годы по своей насыщенности и разнообразию увлечений кажутся неправдоподобными: лекции и семинары, жаркие споры на заседаниях научного студенческого общества, этнографические экспедиции и туристские походы, хоровые спевки и спектакли, выпуск стенных газет и повальное увлечение волейболом, бескорыстный труд в колхозах и работа в пионерских лагерях, концерты агитбригад и участие в легкоатлетических эстафетах — все жили с такой жадностью, будто каждый день мог стать последним. Все это выплескивалось на улицы, заражая людей. На праздничные демонстрации с удовольствием ходили все. Когда же по Главной Улице шла эстафета или пионерский парад, город выстраивался живым коридором. Людям просто доставляло удовольствие быть вместе, радоваться общей радости, любоваться юностью.
Так это было. Конечно, было и другое. Но сильные духом, закаленные войной люди переносили это, другое, сдержанно, мужественно, без истерик и душевного стриптиза. Все надеялись: если уж войну перенесли, переживем и «это».
Когда вспоминаешь студенческие годы, перед глазами проходит целая вереница прекрасных людей, с которыми делил радость и огорчения, труд и общение, утопические мечты и нехитрый студенческий быт. Геннадий Андреевич Турбин — наш декан, наивный, чистый, как ребенок, на всю жизнь влюбленный в старославянский язык и диалектологию. Виктор Евгеньевич Гусев — обаятельнейший эрудит, увлекший нас всех собиранием южноуральского фольклора. Я до сих пор храню его лекции по истории русской критики и считаю их образцом лекционного искусства. Лев Ефимович Эпштейн читал нам политэкономию социализма. Блестящий ум, тонкая ирония и тогда восхищали студентов, но лишь много лет спустя мы смогли по достоинству оценить всю сложность и мудрость его личной позиции в условиях тоталитарного научного режима.
Мои студенческие друзья были столь многочисленны, что, казалось, составляли весь институт: Лева Комяков, Женя Тяжельников, Костя Варламов, Люда Чекутова, Рита Кудрина, Гера Эвнин, Ира Оссовская, Ефим Туник, Толя Зенин…
Окончив институт, я вновь переместился в тракторозаводскую часть Главной Улицы, стал учителем школы № 48.
Школа, где прошли десять ученических лет, где еще трудились мои любимые учителя, где я помнил каждую ступеньку; «красный» диплом и на «отлично» проведенная педпрактика; немалый опыт работы с людьми — все вселяло уверенность, обнадеживало. Я потерял бдительность, переоценил себя — и расплата не заставила себя ждать. Начал я с полного провала. Не буду об этом рассказывать, ибо уже написал об этом в книге «Без звонка на перемену». Скажу о другом. Мою учительскую судьбу решили мои прежние учителя: они поддержали, не дали разочароваться в профессии, научили первым педагогическим премудростям.
