Ефим Ховив - Городской романс
Я постигал свой город постепенно, сосредоточенно. Меня не смущала бесстыдность его временщиков, пользующихся мощью города для своих крошечных карьер. Я учился видеть сквозь время и находить великих учителей. О, сколько же открытий и потрясений подарил мне город, благодарный за сыновью верность и стойкость против соблазна бродяжничества, перекати-полья!
Прежде всего он научил меня преклонению перед Железом и Сталью! Добрая треть моей жизни прошла в его огненных кузницах и сталеварнях, откуда остывающий слиток шел в добрую половину мира. Пусть впоследствии короткопамятные летописцы упрекали мой край в избытке этого якобы бездушного металла, я знал, что культ огня мои предки чтили недаром, и недаром поставила судьба уральцев на этот страшный труд Гефестов Евразии. Тайная нить связывала далеких ариев Южноуралья с молчаливыми рукомеслами последней мировой, ибо они повернули мировую историю и не допустили торжества Зла на земле.
И я понял, что мой город недаром встал в центре континента, недаром связал тонкой двуединой стальной нитью высокомерную Европу и гордо-напряженную Азию. Равно открытый на Восток и Запад, он предназначен найти и обрести, быть может, самый дух этой страны, смятенный в годы перемен и сомнений.
Более двух с половиной столетий назад юный росс — пытливый академик Петр Рычков раскрыл для себя тайну бытия предков-славян в Зауралье. Посетив мой родной город тотчас после его основания, он узрел в нем великую роль моста между тюрками и россиянами и в слиянии этих рас предсказал великое будущее обожаемой им России. Недаром мудрые казахи чтут имя основателя Челябы как автора великого Договора дружбы двух народов, поместив его парсуну среди своего главного исторического музея.
Другого отца-основателя города, Василия Татищева, в последнее время стало модно славословить, но только «по верхушкам», не рискуя говорить о его геополитическом замысле, «наказанном» ему Петром Великим. А замысел этот выше временщиков всех новейших эпох: от Аркаима идущая тяга наших народов к Индии — стране великих духовных исканий. Тянулся к ней не только тверской купец Никита — сам Петр делал это по начертанию судеб и умыслу мужа зрелого. И Василий Никитович всем пылом страсти просветителя способствовал тому, в том числе — и Челябинской малой крепостью…
Город, основанный с таким высоким замыслом, на долгие годы был отвлекаем от духовных своих задач. То пограничный ратный труд, то огненный подвиг пожирали его сыновей. Духовная цель уходила на второй план, когда надо было просто выжить в безвременье смут и лихолетий. Но тем знаменательнее, что в нем всегда были те мудрецы и пророки, кто напоминал городу о его высшем предназначении.
Иных из них мне не довелось видеть, но я читал их страстные строки и благодарен им за сгустки духовного огня, которым они одарили нас. Это великий инженер и писатель Гарин-Михайловский, чей профиль украшает вокзал города и чьи слова я бы заставил, будь моя воля, учить наизусть всех молодых горожан: «Сюда приходили наши предки искать себе славы… Прошли века, и вот мы пришли доканчивать великое дело… Дороги необходимы как воздух, как вода… Общество право в своем раздражении на нас, инженеров…» Словом, весь монолог Кольцова из очерка «Вариант» с экономическими и патриотическими ошибками: «Мы должны показать Западу, что мы, русские инженеры, способны не только воспринимать его великие идеи, но и культивировать их в условиях русской жизни…»
Основатель столицы Сибири и автор знаменитой тетралогии, уникального нравственного образца исповедальной прозы, Гарин-Михайловский как бы оставил заповедь всем землякам своим — не терять стойкости даже в самые тяжкие дни нашествия иноплеменных идей и образчиков…
Двух других духовных наставников я застал в городе в дни своей молодости. Мощный кряжистый мэтр биологии Николай Тимофеев-Ресовский долгие годы пленял нас внесенной с Запада независимостью духа и мысли. Его биосферные замыслы вслед за Вернадским доносили до нас головокружительные перспективы овладения тайнами живого вещества. Каждая прогулка с ним в глубь Уральских гор — это могучая ода самоорганизации природы, расшифровка хода ее бытия, где человеку уготована самая важная роль — посланца Разума…
Ощущение чуда увеличивалось с каждым философским диспутом, с каждым спором его с математиками и философами, свидетелями которых мы были. А имена Менделеева и Вернадского в его устах гремели по-шаляпински зычно, и мы все видели — вот она, преемственность великой России, ее гениев и пророков. Тогда узнал я великие строки самобытного Вернадского и запретные «Заветные мысли» Менделеева.
Надо ли говорить, что именно город подарил мне эти светлые истины, абсолютно потаенные для незрелых умов обманутого поколения. Но чем дольше я жил в нем, тем яснее становилась неслучайность этого: жестко надзираемый тайной полицией и доносами, город все же оставался средоточием мыслящих умов, протестантов от железного дела, и потому его скрытая жизнь всегда была обжигающе высока и духовна. О, далеко не все уцелели из этих страшных лет — жуткие, набитые трупами шахты Золотой Горы явили нам в начале 90-х всю чудовищную силу кары Власти за инакомыслие. Но именно в наш город милостью судьбы пришел из северного лагеря мой другой Наставник и Учитель — Леонид Оболенский.
Под именем Богоявленского я описал его в своей давней повести «Политехники», потом — после его смерти — в отдельном очерке «Последний князь». Пусть горожане прочтут эти строки и поймут, что нет более великого подарка в судьбе, чем получить Учителя в юности, в студенчестве, в незрелые восковые годы духовного медосбора.
Не было во всей России никого счастливее нас, молодых челябинцев, кому выпала эта радость внутреннего ожидания чуда и самовоспитания, вопреки всем казенным наставникам и лживым вождям. Оболенский стал духовным вождем уральских киношников и поэтов, журналистов и диссидентов. Власти мстили ему за это как могли, а молодежь, сцепляя руки, спасала его и себя от оподления, от уступчивости, от смирения.
Можно назвать сотни имен последователей, десятки — учителей. История этого еще не написана, потому что и новым временщикам нет дела до высоких духовных заветов своих сограждан. Я же скажу лишь о нескольких нестяжателях, которые либо уже ушли из жизни, либо ушли из города.
Юрий Динабург — поэт и философ, книгочей и ссыльнопоселенец пятидесятых, любимец тайных обществ и братств, — сколько преклонения оставил ты после своего отъезда в Ленинград…
Орлен Блюм — высочайшего класса библиограф, знаток потайной литературы зарубежья в страшные сороковые и смутные пятидесятые! Сколько он подарил нам откровений, пожелтелых страниц редких книг, сколько папиросных листов, утая от ищеек, подарил нашим глазам, сколько сарказма сохранил и крепости духовной в слабодушных сыновьях славянства.
Арон Кербель — несравненный режиссер и мастер сцены, кумир молодежных актерских групп, ядерный заряд для броска на штурм столичных олимпов и создатель практики Литературного театра, не имеющего аналога в стране.
Илья Талалай — маэстро зодчества, ансамбля высотных зданий на главном проспекте, и в то же время — театральный виртуоз, акварелист и пейзажист тончайшего вкуса, душа компаний огневой поэзии и чистосердечного братства. Сколько народов и рас соединил ты в своей крови, но еще больше — сколько подарил нам, твоим друзьям, несказуемой радости и волшебства мужской дружбы.
Сурен Переплетчиков — лучший мастер психологического портрета в России, скиталец и бессребреник, ценитель тонкой поэзии и женской красоты, трепетный поклонник классики и знаток мудрости многих рас. Нет никого, кто бы не знал твой темперамент и страсть, кто бы не укорял себя за твой столь поспешный уход от нас…
Нет, никогда мне не перечислить даже самых самобытных своих современников, в которых город впечатал такой сплав духовности, человечности, что никакая казенная профессура, никакая власть не доберется до них, до тайны их влияния на город и его новые поколения, на ход вещей и событий, который не оценить никакой статистической наукой.
Лишь в нескольких штрихах я коснулся этой тайны моего Великого города. Скажу только — я спокоен. Есть и сила и разум у его инженеров и поэтов для XXI века. Есть опора и святыни для древних и вечно новых учений. Любите и служите своему городу, уральцы, не изменяйте ему — и он спасет вас и детей ваших.
17 июля 1994 г.
Нэлли Ваторопина
Родничок
Осень — мое любимое время года. Осень — и этот сквер над рекой Миасс возле Дворца культуры ЧЭМК. Здесь, напротив, в доме № 45-а по улице Сталина (ныне Российской) началась моя жизнь более полувека назад, здесь прошло мое военное детство и юность.
