Владимир Маяковский - Том 9. Стихотворения 1928

«Восемь часов для труда,
шестнадцать —
         для сна
            и свободных!» —
гремел
   лозунговый удар
в странах,
     буржуям отданных.
Не только
     старую нудь
с бессменной
      рабочей порчею —
сумели
   перешагнуть
мы
  и мечту рабочую.
Парень
   ум свой
развивает
     до самых я́тей,
введен
   семичасовой
день
  у него
     в предприятии.
Не скрутит
     усталая лень —
беседу
   с газетой водим.
Семичасовой день
у нас
     заведен
          на заводе.
Станок
   улучшаю свой.
Разызобретался весь я.
Труд
     семичасовой —
можно
   улучшить профессию!
Время
   девать куда?
Нам —
   не цвести ж акацией.
После
      часов труда
подымем
       квалификации.
Не надо
      лишних слов,
не слушаю
     шепот злючий.
Семь
     рабочих часов —
понятно каждому —
         лучше.
Заводы
   гудком гудут,
пошли
   времена
      меняться.
Семь часов — труду,
культуре и сну —
        семнадцать.

Всем известно,
       что мною
          дрянь
воспета
   молодостью ранней.
Но дрянь не переводится.
          Новый грянь
стих
 о новой дряни.
Лезет
     бытище
      в щели во все.
Подновили житьишко,
            предназначенное на слом,
человек
   сегодня
          приспособился и осел,
странной разновидностью —
               сидящим ослом.
Теперь —
    затишье.
          Теперь не наро́дится
дрянь
     с настоящим
       характерным лицом.
Теперь
   пошло
      с измельчанием народца
пошлое,
      маленькое,
           мелкое дрянцо.
Пережил революцию,
         до нэпа до́жил
и дальше
       приспособится,
          хитёр на уловки…
Очевидно —
      недаром тоже
и у булавок
       бывают головки.
Где-то
   пули
       рвут
           знамённый шёлк,
и нищий
       Китай
         встает, негодуя,
а ему —
      наплевать.
          Ему хорошо:
тепло
     и не дует.
Тихо, тихо
    стираются грани,
отделяющие
        обывателя от дряни.
Давно
   канареек
          выкинул вон,
нечего
   на птицу тратиться.
С индустриализации
         завел граммофон
да канареечные
         абажуры и платьица.
Устроил
      уютную
           постельную нишку.
Его
 некультурной
       ругать ли гадиною?!
Берет
     и с удовольствием
          перелистывает книжку,
интереснейшую книжку —
              сберегательную.
Будучи
   очень
         в семействе добрым,
так
 рассуждает
      лапчатый гусь:
«Боже
      меня упаси от допра*,
а от Мопра* —
      и сам упасусь».
Об этот
   быт,
        распухший и сальный,
долго
     поэтам
        язык оббивать ли?!
Изобретатель,
      даешь
           порошок универсальный,
сразу
    убивающий
       клопов и обывателей.

И глупо звать его
        «Красная Ницца»,
и скушно
        звать
      «Всесоюзная здравница».
Нашему
   Крыму
      с чем сравниться?
Не́ с чем
      нашему
          Крыму
             сравниваться!
Надо ль,
   не надо ль,
           цветов наряды —
лозою
   шесточек задран.
Вином
   и цветами
        пьянит Ореанда*,
в цветах
      и в вине —
             Массандра*.
Воздух —
        желт.
      Песок —
           желт.
Сравнишь —
          получится ложь ведь!
Солнце
   шпарит.
          Солнце —
               жжет.
Как лошадь.
Цветы
   природа
          растрачивает, соря —
для солнца
     светлоголового.
И все это
       наслаждало
         одного царя!
Смешно —
     честное слово!
А теперь
       играет
         меж цветочных ливней
ветер,
       пламя флажков теребя.
Стоят санатории
        разных именей:
Ленина,
   Дзержинского,
             Десятого Октября.
Братва —
     рада,
надела трусики.
Уже
  винограды
закручивают усики.
Рад
  город.
При этаком росте
с гор
     скоро
навезут грозди.
Посмотрите
         под тень аллей,
что ни парк —
      народом полон.
Санаторники
      занимаются
              «волей»,
или
  попросту
         «валяй болом».
Винтовка
       мишень
        на полене долбит,
учатся
   бить Чемберлена*.
Целься лучше:
      у лордов
             лбы
тверже,
   чем полено.
Третьи
   на пляжах
        себя расположили,
нагоняют
       на брюхо
        бронзу.
Четвертые
     дуют кефир
         или
нюхают
   разную розу.
Рвало
   здесь*
         землетрясение
            дороги петли,
сакли
       расшатало,
        ухватив за край,
развезувился*
          старик Ай-Петри*.
Ай, Петри!
     А-я-я-я-яй!
Но пока
   выписываю
             эти стихи я,
подрезая
       ураганам
        корни,
рабочий Крыма
          надевает стихиям
железобетонный намордник.