Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Об испытаньях прежних
не вспоминай пока что…
Ты —
        в сауне.
Ты – грешник.
И потому —
покайся!
Вживайся оробело
в блаженство и мученье…
Но если это —
пекло,
куда девались черти?..
Жара,
        жарынь,
                  жарища,
не утихая, стелется.
Она теперь
               царица!
Она теперь
               владелица!
Она погодой вертит.
А здесь,
          в горниле сауны,
из флоры —
                 только веник,
и только я —
                  из фауны.
И не хватает воздуха.
И дышишь —
как воруешь.
Но тут же надо —
                        в озеро!..
А сможешь?
А не струсишь?..
Наверное, сумею.
Конечно же, не струшу.
Сейчас я чуть помедлю
и выбегу
           наружу!
Ведь мы, во всяком случае,
в своем существовании
и кипятками
                варены!
И холодами
                кручены!
Все в жизни повторяется.
И в нас уже
               вколочено:

В холодное!
В горячее!
В горячее!
В холодное!

Время
        в символах разобраться!
Люди – винтики.
Люди – винтики…
Сам я винтиком был.
                            Старался!
Был безропотным.
Еле видимым.
Мне всю жизнь
                     за это расплачиваться!
Мне себя, как пружину,
раскручивать!
Верить веку.
И с вами
            раскланиваться,
Люди винтики,
Люди-шурупчики.
Предначертаны
                     ваши шляхи,
назначение каждому
выдано.
И не шляпы на вас,
а шляпки.
Шляпки винтиков,
Шляпки
           винтиков!
Вы изнашивайтесь,
вы ржавейте,
исполняйте
               все, что вам задано.
И в свою исключительность
верьте!
Впрочем,
            это не обязательно.
Все равно обломают отчаянных!
Все равно вы должны остаться
там, где ввинтят, —
в примусе,
              в часиках,

в кране,
          в крышке от унитаза.
Установлено так.
Положено.
И —
      не будем на эту тему…
Славься,
винтичная психология!
Царствуй, лозунг:
«Не наше дело!»
Пусть звучит он
                      как откровение!
Пусть дороги
                  зовут напрасно!..
Я
  не верю, —
хоть жгите, —
                   не верю
в бессловесный
винтичный разум!
Я смирению
                 не завидую,
но, эпоху
понять пытаясь, —
я не верю,
             что это винтики
с грозным космосом
побратались.
Что они
           седеют над формулами
и детей пеленают бережно.
Перед чуткими
                    микрофонами
говорят с планетою бешеной.
И машины ведут удивительные.
И влюбляются безутешно…
Я не верю,
              что это винтики
на плечах
нашу землю держат!..
Посредине двадцатого века
облетают
ржавые символы…

Будьте счастливы,
                        Человеки!
Люди умные.
Люди сильные.

А вам не услышать,
                          как холодно звякают листья.
А вам не увидеть
                       дрожания каменных веток…
Я это пишу слишком близко от вас.
Очень близко.
И все ж таки так далеко,
                                как с другой планеты.
На этой планете
себе я не доверяю.
Смеюсь над собой, —
                             и никак не кончается это.
Я голос теряю.
Я чьи-то пути повторяю.
И вижу:
проходит мимо
                     ваша планета!
Она появляется —
чудо мое зоревое,
глаза
      застилает!
Величием дышит безмолвным.
Она проплывает
                      в густом голубом ореоле,
прошитая солнцем.
Продутая ветром.
Пропахшая морем.
На этой планете,
                      на этой планете вашей
гудят поезда,
громыхая бессонно,
                          бессвязно.
Тяжелые стрепеты
                        пыльными крыльями машут.
У тихих селений
                      стоят умудренные вязы…
Я знаю:
на вашей планете проходит лето.
Ночная река
                источает целебный холод.
Проходит лето.
Проходят ссоры.
Беды проходят.
Проходит мимо,
                      проходит мимо
                                           ваша планета.
И я поднимаюсь.
И я подчиняюсь крику.
И в собственном крике,
                                тяжелом и темном,
                                                         вязну…

Я должен прыгнуть.
Я прыгну!
Сейчас я прыгну
на эту планету —
земную,
добрую,
вашу.

Городок стоит у моря.
Я сюда приехал снова.
В этом городке зимою
одиноко-одиноко.
Здесь
       работает на почте
(и начальником, и замом)
девушка
с фигурой пони,
с очень летними глазами.
Вся она не здесь,
                      а раньше.
Вся – вчера,
а не сегодня…
Там,
     где солнечно и праздно
в городок
влетали «Волги»!
Утвердив
            конец дороги,
дверцы весело стучали.
Чемоданы, как бульдоги,
из багажников
торчали.
Солнце жарило несносно
(в это не поверишь даже)…
Парни,
раздувая ноздри,
величаво
            шли
                  по пляжу.
А вокруг —
звенело!
билось!
жгло!
кокетничало!
пело!
Отдыхало,
торопилось
и с волны
             сшибало пену.

Безрассудно!
                 Беззаботно!
Невозможно и нелепо…
Парень в голубой ковбойке
говорил:
«Приеду летом…»
Это было так недавно!
Так недавно.
Так неправда.
(Премии вчера не дали.
Вновь —
невыполненье плана…)
Были —
           сомкнутые веки.
Было —
           жаркое «спасибо!»…
…Заглянул купить конверты
продавец из магазина…
Шесть часов.
Конец работе.
Пломбы
           выверены точно.
Вывешен замок на почте.
Завтра —
             так же.
Завтра —
             то же.
Протянулись тени следом…

И идет навстречу лету
девушка
с фигурой пони.
Тихая,
как слово
            «помни».

Отсюда видно
                   далеко-далеко.
Горизонт —
почти невесом.
Как ангел-хранитель
                           солдат Алеша
над Пловдивом
вознесен…
Алеша,
явно ошибся скульптор,
его твой облик
                    стеснял.
Наверно,
            он знал о тебе слишком скудно,
а может,
           совсем не знал.
Ты выглядишь
                   этакой глыбой сонной,
которой нужны слова.
Ты хмурый в камне.
А был ты
             веселым!
И от речей
уставал…
Туман упадет
                  легко и белесо
на неподвижный лес…
Сейчас я
           старше тебя,
                           Алеша,
почти что
              на десять лет.
Это я просто родился
                             позже,
а так —
достаточно смел.
Я многое видел.
Ты видел
            больше.
Ты видел
            однажды
                        смерть…
Мертвых
            не принято зря тревожить.
Не надо.
Уйди.
Откажись…
Спросить бы проще:
                            «Как смерть, Алеша?»
Я спрашиваю:
                   «Как жизнь?»
Вопрос мой
                пусть не покажется вздорным.
Мне это нужно решить!
Той ли я жизнью живу,
                               за которую
ты перестал
жить?
Верь.
Это мой постоянный
                            экзамен!
Я все время
               сдаю его.
Твоими безжалостными глазами
гляжу
       на себя самого.
И этот взгляд
                  никуда не денешь —
он в каждом идущем дне…
Мне за две жизни
                        думать
                                и делать!
Два сердца
              бьются во мне!
Не струшу я,
                 что бы мне ни грозило, —
мне в душу
смотрит солдат!..

Алеша,
я уезжаю в Россию.
Что
     маме твоей
                    передать?

Зима тридцать восьмого года.
Декабрь.
Большие холода…
Отец,
       вернувшийся с работы
домой
позднее, чем всегда.
Сейчас он на окне отыщет
большое блюдо холодца.
Сейчас он скажет:
«Вкуснотища!!.»

Но почему-то
                  у отца
вдруг ноги подкосились ватно.
И, грузно
            рухнув
                     на кровать,
он закричал:
«Не виноваты-ы!
Из них
          никто
не виноват!!»
О чем он,
             мама?
Что он,
          мама?
Отец – и плачет?!
Отчего?
Он —
        сильный.
Он такой громадный.
Кто может быть
                     сильней
                                его?!
А мама причитает:
«Тише…»
И повторяет:
«Боже мой…
Услышать могут…»
Что
     услышать?!.

Мне в том году
                    пошел
                            седьмой.
Я больше
ничего не помню.
Стирается
             за следом след…
Я этот крик отцовский
понял
не скоро.
Через двадцать
                    лет.