Евгений Евтушенко - Счастья и расплаты (сборник)
Совершенно истерзанный этими трусливо наглыми вторжениями в его душу, Ролан иногда вваливался в мой кабинет, откидывался головой на валик дивана и смежал веки, хотя не спал, а о чем-то думал. А потом открывал только что казавшиеся погасшими глаза, в которых снова плясали лукавые бесенята его неистощимой энергии, и делился со мной уже молниеносно выработанным планом контратак. Он мне всегда казался человеком из книжки о трех мушкетерах, но сразу всеми ими четырьмя – отчаянным фехтовальщиком Д’Артаньяном, и благородным трагическим Атосом, и хитрущим Арамисом, а иногда и чревоугодником Портосом.
Однажды, когда его картина буквально висела на волоске, он заглянул в мой кабинет и прочитал два стиха о мучительстве, которым его, к счастью, не сумели сломать:
Навсегда запомнилось вот это:
И все это старо до неприличья,
Распятье, смерть, Голгофа, и позор
И в гибели ни капли нет величья,
все буднично – и плаха, и топор.
Не страшно. Унизительно и пошло,
И нету бури чувств – одна тоска.
Потом, когда все это станет пpошлым,
красив и пистолет, что у виска.
Эту же тему продолжало и другое его стихотворение:
……………………………………………………………
Какие мы страдальцы, что за вздор!
Все суетимся около передней,
скрывая тупо общий наш позор.
Кому пенять! Воистину обидно,
что сами виноваты мы во всем,
и как нам всем по совести не стыдно,
за то, что так беспомощно живем.
– А тебе не кажется, что это похоже на «Печально я гляжу на наше поколенье?» – спросил Ролан, ввинчиваясь в меня на сей раз неуверенными глазами юного поэта под уже седыми бровями.
– Ну зато ты в хорошей компании, – ответил ему я.
И он, как ребенок, улыбнулся. Однажды он очень хорошо написал о неотразимости алейниковской улыбки: «А улыбка Петра Алейникова и его пробивное обаяние могут служить эталоном в мировом кино».
К этой улыбке не будет ошибкой добавить его собственную, ролановскую. Но у Алейникова было в запасе только одно лицо – свое собственное, а Быков был тысячелик – не беднее Энтони Хопкинса, который сыграл одинаково блестяще и Пикассо и Никсона. А наш Ролан играл и Пушкина, и Ленина, и Сталина, и Хрущева, и Берию, и Бармалея, и Акакия Акакиевича, и скомороха времен Рублева, и жестянщика Мазаника в «Комиссаре» и, наконец, на гениальном взлете – профессора Ларсена в футурологических «Письмах мертвого человека» Лопушанского – фильме, показанном, но – увы! – почти никем не увиденном.
Быков знал себе цену, но никто из актеров не написал так много благородно-благодарного о других актерах.
«Современный актер существует в символической группе, где слева Иннокентий Смоктуновский, а справа Дастин Хоффман», с одной стороны, Михаил Ульянов, а с другой – Спенсер Трэси».
Я сказал своей ассистентке:
– Не верю я этой сказке про зеленого попугайчика. Сказки должны быть добрыми, а не злыми. Я хорошо уже изучил мосфильмовскую курилку. И ты эту сплетню на хвосте не разноси.
Но все-таки иногда меня раздирали сомнения. Тем более что эту сплетню мне пытались подсунуть еще несколько раз, но я ее беспощадно обрывал.
Однако вернемся к попугайчику. К тому самому, зеленому. Кто знает, я сам иногда становился чуть ли не бешеным, когда съемка не шла, а потом было стыдно. И вот совсем недавно, встретившись с Кристиной Орбакайте, спросил ее об этой истории, хотя, спрашивая, я чувствовал неловкость.
– Чепуха… – сказала она. – У меня никогда не было никакого зеленого попугайчика. Ну что вы, неужели еще не привыкли к подобного рода сплетням – они и про вас ходят.
Я с облегченьем вздохнул. Но самое главное, что «Чучело» вместе с Кристиной, Юрием Никулиным, Санаевой, самим Роланом – это режиссерский, сценарный и актерский шедевр, где нет ни одной малейшей ошибки в выборе всех участников, включая детей, стал не только крупнейшим явлениям киноискусства, но и гражданским событием России. За 15 лет преподавания в университетах США – в Филадельфии, Нью-Йорке и Талса я раз двадцать показывал этот фильм и особенно тронут был тем, что студентка из Объединенных Арабских Эмиратов в прошлом году написала работу «Как я была Леной Бессольцевой», только застенчиво краснея, попросила не читать этой работы вслух. А юная анголка тем не менее это сделала, хотя слезы мешали ей читать вслух. Студент из ковбойской семьи в своем маленьком рассказе поведал, что в нью-йоркской школе, куда его послали родители, к нему отнеслись, как к Лене Бессольцевой, насмехаясь над его оклахомским акцентом и провинциальными манерами, и ему пришлось уехать после половины курса домой. С того времени когда был поставлен фильм «Чучело», он, к несчастью, стал еще современней, ибо национальные классовые взаимоотношения трагически обострились во всем мире, да и в нашей стране. Быков поразил моих студентов и как актер – в роли еврейского жестянщика Мазаника в «Комиссаре», в роли Акакия Акакиевича, в роли партизанского командира в «Проверке на дорогах». Но ни одному государству, кроме нашего, не приходило в голову параноидально делать все, чтобы не делегировать наши многие лучшие фильмы на международные фестивали, а если они туда все-таки прорывались, то яростно делать все, чтобы они не получали премий. Так было почти со всеми фильмами Тарковского, которого довели в конце концов до эмиграции, с «Чучелом» Быкова, с «Агонией» Климова и, наконец, с «Комиссаром» А. Аскольдова, с «Проверкой на дорогах» А. Германа, пролежавшими более двадцати лет на полках. Наша кинополитика была построена по принципу крепостного театра. Тем более потомки наши должны преклониться перед памятью гениев советского кинематографа, делавших в нечеловеческих условиях великое человеческое кино. Но Вавилон иллюзий рухнул, и многие ремесленники, а не настоящие художники скоренько переменили прежнюю ориентацию на полный беспредел, что цепко ухватил своим цепким глазом Ролан:
Покуда пролетарии всех стран
к объединенью странному стремились,
бездарности всех стран объединились
в сплоченный мир бандитов и мещан.
А вот и по адресу некоторых режиссеров, сменивших советский цинизм – на постсоветский:
Никто уже не видит
ни солнца, ни луны.
Кино теперь снимают,
как на людях штаны.
Всего, что сделал Ролан Быков для нашего искусства, не перечислить – это, помимо фильмов, театральные спектакли, создание Детского центра кино, незабываемые публицистические выступления в прессе и по телевидению. А вот поэзию не забывал.
«Если б не стихи, я не смог бы, например, ни снять, ни защитить «Чучело». Меня обвиняли Бог весть в чем, хотели посадить, требовали запрещения фильма. Каждый день я возвращался домой раздавленным, убитым, желая только одного – чтобы это все кончилось.
По старой привычке я продолжал писать стихи, и они спасли меня, я выдержал»[14].
Энциклопедическая культура Быкова, как философа, еще далеко не оценена по заслугам.
Вот ряд его философем нам всем на дорогу.
«Где-то в дневниках у меня была формула: Это мир, где икона становится вещью, а вещь – иконой… Механизм мещанства – это система опошления всего и вся; бережливость становится жадностью, осторожность – трусостью; в области чувств то же – не страдает, а нервничает, вместо гнева – злоба. И мещанин часто интеллигенствует, а интеллигент не реже впадает в мещанство «по невозможности удержаться». Нынешняя цивилизация, все более обеспечивающая мир потребления и благополучия, привела мещанина к власти».
«Декларация прав человека возникла во времена расизма, и расизм отступил… Без декларации прав культуры права человека во многом ущербны… Человеку важно быть защищенным не только правово – не менее важно защитить его культуру – это главное… И мещанин часто интеллигентствует, а интеллигент не реже впадает в мещанство «по невозможности удержаться… Нынешняя цивилизация, обеспечивающая мир потребления и благополучия, привела мещанина ко власти».
«Письменность стала новым мозгом, вернее, у нее возможности мозга.
Это мозг человеческого духа – где человек исполнитель его произведений. Весь мир – театр, все люди в нем актеры. Конечная духовность материального мира – новый путь его развития».
«У меня даже есть государственный пост, который я сам себе придумал, – министр несогласия; я не согласен со всем, что не так, а всего – так много…»
В России сейчас говорят о «большом правительстве». Ну что ж, может быть, в нем найдется бюджетная должность хоть одного несогласного министра. Но если такой министр в перспективе уже планируется, то найдем ли мы сейчас нового Ролана Быкова?
Роланчик
С характерцем тяжким Роланчик,
с кепариком набекрень.
он легок был, словно воланчик,
даря лицемерам мигрень.
Россия, не бойся романа
с хранящими совесть твою
людьми из породы Ролана
в их блоковском вечном бою.
Спасение, а не опасность —
их искренние слова,
и нравственная несогласность,
когда их страна не права.
Но этакие скоморохи.
Россия, тебе не враги.
Они же твои самородки,
и ты их – смотри! – сбереги.
Вел нежно мелодию музыки
Ролан, режиссер-дирижер,
Подрагивали его усики —
он знал, что идет на рожон.
На бледном лице от бессонницы
в подглазьях синели круги.
Беги, моя Лена Бессольцева,
подальше отсюда беги.
Но с нами всегда наше детство,
надежды твои и мои.
Не может быть, Леночка, бегства
от совести и от любви.
Был пик диссидентоискательства,
раздавливанья идей,
садистского невыпускательства
стихов, кинофильмов, людей.
Но кажется – там ароматнее
дышали деревья, цветы,
и было там больше романтики,
наивности, и чистоты.
А может, все это ощибочно?
Foodmarket милей, чем сельпо?
Живется не слишком ли шипочно,
как раньше: «На Шипке все спо…».
Иллюзии и проклятия,
о, сколько вас было зазря!
Как спится тебе, бюрократия?
Похоже, что все в поря…?
Мы к новой России обвыкнули?
Мы в лучшей иль худшей стране?
Эх, мне бы с Роланом Быковым
поговорить хоть во сне.
Возженников Валерий
