Николай Глазков - Избранное

На берегу Садового кольца
Стоит уютный двухэтажный домик,
К нему подходим, и уже с крыльца
Он нас с Антоном Павлычем знакомит.

Здесь доктор Чехов принимал больных,
Писатель Чехов сочинял страницы —
И гражданин великий их двоих
Соединил, чтоб правде утвердиться.

Достиг он зрелых творческих вершин
И помнил молодости идеалы…
Когда собрался я на Сахалин,
То в домик Чехова зашел сначала.

Сильные направили мечи
Против слабых, обнаживших сабли,—
Дрогнули в сраженье силачи:
Быстро утомились и ослабли.
Саблю изобрел простой кузнец —
Человек, расчетливо практичный,
Понимал он: рыцарям конец,
Станет конница демократичной!

Покорялись туркам-слабакам
Силачи, увенчанные лаврами:
Юнаки отважные Балкан,
Грозные арабы вместе с маврами.
Европейцы — тож не дураки,
Очевидцы рыцарской трагедии
Переняли легкие клинки,
Но ушло на это два столетия!

А Стамбулом правящий султан,
Говорят учебники истории,
Захватить успел десятки стран
Солнечного Средиземномория.
Русь могучей сделалась потом,
Славилась суворовцами храбрыми,
Учинила Турции разгром,
Но разила турок их же саблями!

Иконописец Голиков,
Освоив ремесло,
Российских алкоголиков
Пополнить мог число.

Мог позабыться смолоду
Законно и зазря,
Но всколыхнули золото
Знамена Октября!

Красу изделий павловских,
Ростовскую финифть
И суть исканий палехских
Сумели обновить!

Он осознал, что родственны
Шкатулки палешан
И флорентийской росписи,
И краскам парижан.

И вольные соцветия —
В них голиковский вихрь —
Пополнили созвездие
Шедевров мировых!

Геологи брели пустынной тундрой,
В термометрах позамерзала ртуть.
Читатель мне подскажет рифму «трудный»,
Я соглашусь: у них нелегкий путь.

Геологи найти пытались чудо:
Когда оно проступит в холода,
То отступает нудная простуда…
И хлынула термальная вода!

Геологи прекрасно искупались
И отдохнули от земных тревог:
Вокруг свирепо бушевала ярость,
А им достался райский уголок.

Геологи резвились, словно в бане,
На берегу причудливой реки,
Ну а потом решили, как крестьяне:
На этом месте будут парники!

Не очень трудно обмануть
Жену,
   друзей,
      весь свет.
Обманный путь,
         что санный путь,
Оставит легкий след.
Его, наверно, заметет
Пороша
   или
      быт —
И не заметит,
         не найдет
Прохожий следопыт.
Обманщик свой продолжит путь,
Нисколько не скорбя.
Совсем не трудно обмануть
И самого себя.
Прольется над обманом дождь
Иль вешняя вода —
И сам навеки не найдешь
Забытого следа.
И сам начнешь
            искать тот след,
Но в том-то и беда,
Поймешь: чего-то в жизни нет,
Исчезло навсегда!

Жил критик. Он смеялся, плакал
И был от правды недалек,
Как начинающий оракул
И успевающий пророк.
Входил он в книжную обитель,
Как Одиссей иль Гильгамеш.
Не как вторитель, как творитель
Ценил творительный падеж.
Не принимая словоблудья
И всем осточертевших схем,
Он, как взыскательные судьи,
Мог любоваться кем и чем.
А нынче странно опустился
И вкус утратил и размах —
И никакого нету смысла
В его затасканных словах!

У меня такое мненье,
И, наверно, се ля ви:
Лирика есть объясненье
В поэтической любви.

Но несовершенство мира
Губит чувства и рубли.
Есть поэтому сатира:
Объясненье в нелюбви.

Если гениальным и великим
Буду признан я официально,
Обо мне тогда напишут книги,
Станет мне отрадно и печально.

Почему отрадно? Вероятно,
Ясно всем, и объяснять не стоит.
Почему печально? Непонятно.
Объясненье самое простое:

Хорошо издать стихотворенья,
Повести, рассказы, репортажи…
Но ведь издадут и заявленья,
Письма, дневники, записки даже!

Все, что я скажу, объявят важным,
Для печати самым неотложным —
И в огромном хаосе тиражном
Совместят великое с ничтожным!

Не надо глупости бояться,
Она безвредная пока.
Есть мудрость в глупости паяца,
Веселость — в шутке дурака.

Такая глупость не обманет
Того, кто разумом богат,
И гениальный Пиросмани
Был величаво-глуповат.

Но мудрость ложная схоласта
Навязчива, как пыль степей, —
Она противнее гораздо,
И вредоносней, и глупей!

Не истина — победа в споре
Фальшивой мудрости нужна.
А глупость служит ей опорой —
И только потому вредна!

Да здравствуют мои читатели,
Они умны и справедливы:
На словоблудье не растратили
Души прекрасные порывы.

Им не нужны пустые хлопоты,
Не станут грызть медуз в «Пекине».
Как воробьев большого опыта,
Не проведешь их на мякине!

Принципиально не воинствуют,
Не слышно их в житейском хоре,
Но незатасканная истина
Для них важней победы в споре!

Они уже не телезрители:
Приятней им библиотека.
Они мыслители и жители
Не только нынешнего века!

Стихи — не ноги футболиста,
Не первоклассника тетрадь —
Стихов читать не надо быстро:
Их надо медленно читать.

Стихи не всякий разумеет,
Их проглотить не торопись.
Бывает, что стихи имеют
Еще второй и третий смысл!

Быть снисходительным решил я
Ко всяким благам.
Сужу о друге по вершинам,
Не по оврагам.

Когда меня ты забываешь,
В том горя нету,
А у меня когда бываешь,
Я помню это.

У молодости на заре
Стихом владели мы искусно,
Поскольку были мы за ре-
Волюционное искусство.

Я лез на дерево судьбы
По веткам мыслей и поступков.
Против меня были рабы
Буржуазных предрассудков.

От их учебы и возни
Уйти, найти свое ученье…
Вот так небывализм возник,
Литературное теченье.

А счастья нет, есть только мысль,
Которая всему итог.
И если ты поэт, стремись
К зарифмованью сильных строк.

И вероятно, что тогда
Я сильных строк сложил немало;
Но педагогская среда
Моих стихов не понимала.

Оставить должен был ученье,
Хотя и так его оставил.
Я исключен как исключенье
Во имя их дурацких правил!

Итак, плохи мои дела,
Была учебы карта бита.
Но Рита у меня была,
Рита, Рита, Рита…

Студенты хуже школьников
Готовились к зачетам,
А мы всю ночь в Сокольниках…
Зачеты нам за чертом!

Зимой метель как мельница,
А летом тишь да гладь.
Конечно, разумеется,
Впрочем, надо полагать…

Все было просто и легко,
Когда плескалась водки масса.
От нас то время далеко,
Как от Земли до Марса.

В то время не был домовой
Прописан в книге домовой,
Сидел в трубе он дымовой
И слушал ветра вой…

Я сочинил стихи о том,
Что день готовит мне вчерашний.
Потом уединился в дом,
Каменный и трехэтажный.

Его ломать не надо при
Реконструкции столицы.
Хоть этажей в нем только три, —
Но шесть, когда в глазах двоится.

Безынститутье как пробел,
И должен отыграться я…
Тогда Асеев, как Флобер,
Мне дал рекомендацию.

Литературный институт!
Его не посещаю разве я?..
А годы бурные идут,
Огромные, как Азия.

Сразится Азия со всеми
Под предводительством Москвы,
И в день весенний и осенний
Войска пойдут через мосты.

Я почему-то в это верю:
Настанут лучшие года.
Шумят зеленые деревья,
Течет студеная вода.

Вода срывается с вершин
И устремляется в кувшин.
В Поэтограде так же вот
Работает винопровод!

Хотя играл огнями город, но
Ночь темна, снег бел и светел.
Она спросила: — Вам не холодно? —
Была зима. Шатался ветер.

Была зима. Я поднял ворот, но
Мог бы спрятаться за доски.
Она сказала — Вам не холодно? —
А было холодно чертовски.

В силу установленных привычек
Я играю сыгранную роль:
Прометей — изобретатель спичек,
А отнюдь не спичечный король.

Прометей — не генерал, а гений…
Но к фортунным и иным дарам
По дороге признанной и древней
Мы идем, взбираясь по горам.

Даже если есть стезя иная,
О фортунных и иных дарах
То и дело нам напоминает
Кошелек, набитый как дурак!

У него в руках искусства залежь,
Радость жизни, вечная весна…

А восторжествует новизна лишь,
Неосознанная новизна!

Славен, кто выламывает двери
И сквозь них врывается в миры,
Кто силен, умен и откровенен,
Любит труд, искусство и пиры.

А не тот, кто жизнь ведет монаха,
У кого одна и та же лень…

Тяжела ты, шапка Мономаха,
Без тебя, однако, тяжелей!

Повседневно-будничная праздность
Невозможным сделала успех.
В результате появилась разность
Всех МОГЛИ и УПУСТИЛИ всех.

И тогда, упрямы, как решенье,
Может быть, самих себя рабы,
Испугались мы не поражения,
А того, что не было борьбы!

Пусть ошибочно это открытие,
Сообщаю новую весть.
На творителей и вторителей
Мир разделен весь.

И творители проторяют
Неизведанные пути,
А вторители повторяют,
Ибо надо куда-то идти…

С женщиной какой-нибудь такой,
Очень замечательно хорошей,
Хорошо, обняв ее рукой,
Целу ночь лежать на ложе.

Звездами заерзается высь,
И, постигнув неба откровенье,
Ты воскликнешь: — О, остановись! —
Но не остановится мгновенье!

Когда я шел и думал: ИЛИ — ИЛИ,
Глухонемые шли со мною рядом,
Глухонемые шли и говорили,
А я не знал, я рад или не рад им.

Один из них читал стихи руками,
А два других руками их ругали;
Но, как глухонемой глухонемых,
Я не способен был услышать их.

Вот так вокруг бушует жизнь иная,
А может быть, не жизнь, а болтовня,
И я, поэт Глазков, не принимаю
Людей, не принимающих меня.

Пусть пламя опирается на уголь
И старый отменяется режим,
Они всегда бряцают лженаукой,
Ну а искусство ненавистно им!

Мудрецы и поэты чудят и чудили.
Чудотворцы они, как на них ни смотри.
И, не ставя во грош дважды два — четыре.
Приближаются к формуле: дважды два — три.

Но таких человеков немного в мире,
Большинству их заумных идей не понять.
Большинство, переоценивая дважды два — четыре.
Приближаются к формуле: дважды два — пять!

Ночь Евья,
Ночь Адамья.
Кочевья
Не отдам я.

Табун
Пасем.
Табу
На всем!

Люди едут, бегут авто,
И не знаю я, почему
Все, что делаю я, не то:
И не то, и не путь к тому.

Если карты, то будут биты,
Если шахматы — будет мат.
Пусть к победам пути закрыты,
Я нисколько не виноват!

Путь-дорога
Без итога
Хвалится длиной.
Скоро вечер,
Он не вечен,
Ибо под луной.

Или прямо, или криво,
Или наугад
Все пути ведут не к Риму,
А в Поэтоград!

Эти все события, которые
Летописи хартии хранят,
Во любом учебнике истории
Те найдут, которые хотят.

У поэтов есть своя история,
Началась она у тополей,
Где простой пастух, свирель настроя,
Воспевал идиллию полей.

Он не знал, что за работу плату
Всякий должен получать мастак,
Что противники матриархата
Говорили: «Мать твою растак…»

Что друг друга невзлюбили люди
И вооружились до зубов,
Что огромная эпоха будет
Эрою свободных и рабов.

Но уже прошла эпоха эта,
Тот певец древнее, чем Гомер,
Мыслят современные поэты
Образами радужных химер.

Я хороший, против правды не попрете,
И фортуна будет за меня,
Ибо очень долго была против,
А должно все в мире заменяться.

Хочу, чтоб людям повезло,
Чтоб гиря горя мало весила,
Чтоб стукнуть лодкой о весло —
И людям стало сразу весело.

Вижу город я, где нет для ближнего
Никаких таких лишений лютых
И совсем ничего лишнего
Ни в вещах, ни в словах, ни в людях.

Там весь мир пополам не расколот
И поэты не знают преград.
Вы не верите в этот город,
Вы не верите в Поэтоград.

Вы наденете платье цвета
Черного бутылочного стекла,
И пойдете на край света,
И себе не найдете угла.

Все Вам будет враждебно и чуждо,
Потому что Вы их умней,
Где нет мысли, не может быть чувства,
Бросьте их и отдайтесь мне.

Эти сволочи Вас заманили
В логово их мелочей.
Вы за меня ИЛИ
За сволочей?

Приходите ко мне. Занавесим окно
   (для рифмы) шторой.
И будем пить
За такую дружбу, меж нами которой
Нет и не может быть.

За такую дружбу, где тайны нет,
Чтобы было нам хорошо…
Славлю время, которое настанет,
А не то, какое прошло.

   Что прошло, исчезает,
   О грядущем моля.
   Лучше тема чужая,
   Чем тема моя.

   Оттого, что вначале
   Я ее потерял,
   Буду спать с ней ночами
   В полусне бытия.

Сплю. Во сне залезаю на крышу.
Как Суворов, иду вперед.
А когда просыпаюсь, то слышу:
Какой-то дурак «Катюшу» поет.

Ударяю дурня кирпичом,
— Он мой противник, — говорю я ей. —
Пронзи меня мосфильмовским мечом
Иль будь моей!

Я Николай Чудотворец,
Император страниц,
Хочу не кому-нибудь вторить,
А истину установить.

И к высотам любым пойдя,
Чтоб спуститься к любым глубинам,
Я бродил по любым путям,
А любил бродить по любимым.

Любил и синь, и ширь, и глубь морей,
Любил скрещение рапир,
И в жизни не было моей
Всего того, что я любил.

Тогда любовь моя пропала,
Как в синем море корабли.
Прекрасно сказано у Павла
По поводу такой любви.

— Если пророк, и верой своею
Передвинуть горы сумею,
А любви не имею,
То я ничто.

Прихожу я к монахам,
Говорю как поэт:
Вы, ничтожные, как Монако,
Знайте, что бога нет.

А потом прихожу к атеистам,
Говорю как пророк:
Там, на небе мглистом,
Есть господь бог.

Не я живу в великом времени,
А времена в моих строках,
И тем не менее
Я оставался в дураках.

Что мне ждать еще? Успеха ли?
Мне не до смеха ли?
Ехали
Ухари
Морею-сушею.
Эхо ли?
Ухо ли?
Слышало?
Слушаю.

На небо просишься,
Страх в лице. Спрячь его.
Выдумай прозвище
Самого зрячего.

Что ж ты надеешься?
Что ж тебе хочется?
Выдумай день еще.
Ночь придет. Кончится.

С чудным именем Глазкова
Я родился в пьянваре,
Нету месяца такого
Ни в каком календаре.

Раскрывает — ну и пусть! —
Пропасть пасть;
Но поэту там, где Русь,
Не пропасть.

Там, где Волга и Москва
В бездне, — в ней,
Где берутся нарасхват
Песни дней.

Где огромный трудный путь
Каменист,
Но придешь когда-нибудь
В коммунизм.

Но придешь, и это факт,
Только здесь,
А заклятый всякий враг
Всюду есть.

Он под грохотом побед
Выбрал тишь,
Только ты его, поэт,
Победишь.

Победишь ты или нет, —
Подождем,
А пока что ты, поэт,
Побежден.

Побежден самый хороший поэт, —
Я поэт этот,
Я свернул с колеи побед,
По которым к победам едут.

Горло сдавили какие-то пальцы
В тот или этот год;
Но пускай народ ошибается, —
Все равно прекрасен народ.

Он взмахнет богатырской палицей,
А тобой, поэт, не воспет;
Но пускай поэт ошибается, —
Все равно прекрасен поэт.

Пусть поэзию довели
До сведенья на нет враги ее,
А велик ли поэт? Да, велик,
У него ошибки великие.

В наши дни ошибаться боятся,
Но писатели не кассиры;
Не мешайте им ошибаться,
Потому что в ошибках сила.

И не слушайте всякую бездарь,
А читайте мои стихи.

Перед вами работы бездна,
Фарисеи и простаки.

Вы, которые не взяли
Кораблей на абордаж,
Но в страницы книг вонзали
Красно-синий карандаш.

Созерцатели и судьи,
Люди славы и культуры,
Бросьте это и рисуйте
На меня карикатуры.

Я, как вы, не мыслю здраво
И не значусь статус-кво…
Перед вами слава, слава,
Но посмотрим, кто кого?

Слава — шкура барабана,
Каждый колоти в нее,
А история покажет,
Кто дегенеративнее!

Ибо мир, захлебнувшись уставами,
Словно лыжник, слетающий с лыж.
Истину глаголят уста мои, —
Имеющий уши, услышь!

Произойдет такая битва,
Когда решится ИЛИ — ИЛИ…
Потом война была убита
И труп ее валялся в мире.

Поминай войну как звали,
И столетий через семь,
Если б люди воевали,
Их бы не было совсем.

Будет что через столько лет,
Бог весть,
Но сегодня на вкус и на цвет
Товарищи есть.

Мы увидим алмазы небес,
Бриллианты высот,
Но сегодня силен бес,
Людьми, что вениками, трясет.

Не только сегодня, но и вчера
Почти что все было бездарно отстало;
Хоть новую эру страна начала,
Но новая эра еще не настала.

На складах картофель сгнивал и зерно,
Пречерствый сухарь голодающий грыз,
И не было хлеба, картофеля, но
Я все равно любил коммунизм.

На собраньях старательно переливали из
Пустого в пустое. Вопросы ставились
На повестку дня. Комсомольцы старились,
А я все равно любил коммунизм.

В искусстве безвкусью платили дань,
Повылезло много бездарных подлиз.
Меня не печатали. Печатали дрянь.
Но я все равно любил коммунизм.

За что не печатали? Чему был так рад?
Что заприметил вдали?
Коммунизм, по-моему, — Поэтоград,
Где все люди богатыри.

Там откровенность необыкновенная —
Взаимопонимания основа.
На уровне такого Откровения,
Которое осмысливает слово.

Простое слово фактов и имен,
Неподчиненных логике грошей.
В такой стране у времени времен
Ни заключенных нет, ни сторожей.

Дома домов столицами столиц
Превращены в развалины развалин,
Чтоб крики криков раздались
Воззваньями воззваний.

Огни огней знаменами знамен
Стихи стихов зажгли в моей душе,
Чтоб я стоял у времени времен
На самом стоэтажном этаже.