Владимир Маяковский - Стихотворения (1928)

И глупо звать его
                            «Красная Ницца»,
и скушно
               звать
                        «Всесоюзная здравница».
Нашему
              Крыму
                         с чем сравниться?
Не́ с чем
               нашему
                            Крыму
                                       сравниваться!
Надо ль,
              не надо ль,
                                цветов наряды —
лозою
          шесточек задран.
Вином
           и цветами
                            пьянит Ореанда,
в цветах
              и в вине —
                                 Массандра.
Воздух —
                желт.
                         Песок —
                                        желт.
Сравнишь —
                     получится ложь ведь!
Солнце
            шпарит.
                         Солнце —
                                          жжет.
Как лошадь.
Цветы
           природа
                         растрачивает, соря —
для солнца
                   светлоголового.
И все это
               наслаждало
                                  одного царя!
Смешно —
                  честное слово!
А теперь
              играет
                         меж цветочных ливней
ветер,
          пламя флажков теребя.
Стоят санатории
                           разных именей:
Ленина,
             Дзержинского,
                                    Десятого Октября.
Братва —
                рада,
надела трусики.
Уже
       винограды
закручивают усики.
Рад
       город.
При этаком росте
с гор
        скоро
навезут грозди.
Посмотрите
                   под тень аллей,
что ни парк —
                       народом полон.
Санаторники
                    занимаются
                                       «волей»,
или
      попросту
                    «валяй болом».
Винтовка
               мишень
                            на полене долбит,
учатся
           бить Чемберлена.
Целься лучше:
                        у лордов
                                      лбы
тверже,
            чем полено.
Третьи
           на пляжах
                           себя расположили,
нагоняют
               на брюхо
                              бронзу.
Четвертые
                  дуют кефир
                                      или
нюхают
             разную розу.
Рвало
          здесь
                    землетрясение
                                             дороги петли,
сакли
         расшатало,
                           ухватив за край,
развезувился
                      старик Ай-Петри.
Ай, Петри!
                 А-я-я-я-яй!
Но пока
            выписываю
                               эти стихи я,
подрезая
               ураганам
                              корни,
рабочий Крыма
                         надевает стихиям
железобетонный намордник.

В меру
           и черны́ и русы,
пряча взгляды,
                        пряча вкусы,
боком,
           тенью,
                      в стороне,—
пресмыкаются тру́сы
в славной
                смелыми
                               стране.
Каждый зав
                   для труса —
                                        туз.
Даже
         от его родни
опускает глазки трус
и уходит
               в воротник.
Влип
        в бумажки
                         парой глаз,
ног
     поджаты циркуля:
«Схорониться б
                          за приказ…
Спрятаться б
                      за циркуляр…»
Не поймешь,
                     мужчина,
                                    рыба ли —
междометья
                    зря
                          не выпалит.
Где уж
           подпись и печать!
«Только бы
                  меня не выбрали,
только б
              мне не отвечать…»
Ухо в метр
                  — никак не менее —
за начальством
                         ходит сзади,
чтоб, услышав
                        ихнье
                                  мнение,
завтра
           это же сказать им.
Если ж
            старший
                          сменит мнение,
он
    усвоит
                мненье старшино:
— Мненье —
                     это не именье,
потерять его
                    не страшно.—
Хоть грабьте,
                      хоть режьте возле него,
не будет слушать ни плач,
                                           ни вой.
«Наше дело
                    маленькое —
я сам по себе
                      не великий немой,
и рот
         водою
                   наполнен мой,
вроде
          умывальника я».
Трус
        оброс
                  бумаг
                            корою.
«Где решать?!
                        Другие пусть.
Вдруг не выйдет?
                             Вдруг покроют?
Вдруг
          возьму
                      и ошибусь?»
День-деньской
                        сплетает тонко
узы
      самых странных свадеб —
увязать бы
                  льва с ягненком,
с кошкой
              мышь согласовать бы.
Весь день
                сердечко
                               ужас крои́т,
предлогов для трепета —
                                         кипа.
Боится автобусов
                             и Эркаи,
начальства,
                   жены
                            и гриппа.
Месткома,
                 домкома,
                                просящих взаймы,
кладби́ща,
                 милиции,
                                 леса,
собак,
          погоды,
                      сплетен,
                                    зимы
и
   показательных процессов.
Подрожит
                и ляжет житель,
дрожью
            ночь
                    корежит тело…
Товарищ,
               чего вы дрожите?
В чем,
          собственно,
                             дело?!
В аквариум,
                   что ли,
                              сажать вас?
Революция требует,
                                 чтобы имелась
смелость,
                смелость
                                и еще раз —
с-м-е-л-о-с-т-ь.

«Восемь часов для труда,
шестнадцать —
                          для сна
                                       и свободных!» —
гремел
            лозунговый удар
в странах,
                буржуям отданных.
Не только
                старую нудь
с бессменной
                      рабочей порчею —
сумели
            перешагнуть
мы
     и мечту рабочую.
Парень
            ум свой
развивает
                 до самых я́тей,
введен
           семичасовой
день
        у него
                   в предприятии.
Не скрутит
                  усталая лень —
беседу
            с газетой водим.
Семичасовой день
у нас
         заведен
                      на заводе.
Станок
            улучшаю свой.
Разызобретался весь я.
Труд
        семичасовой —
можно
           улучшить профессию!
Время
           девать куда?
Нам —
            не цвести ж акацией.
После
          часов труда
подымем
               квалификации.
Не надо
             лишних слов,
не слушаю
                  шепот злючий.
Семь
         рабочих часов —
понятно каждому —
                                лучше.
Заводы
             гудком гудут,
пошли
           времена
                         меняться.
Семь часов — труду,
культуре и сну —
                            семнадцать.