Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Это Он снимал одежду от стужи бел,
это Он лил уксус себе на раны,
это Он опечаленным лишь о печали пел,
и Его ненавидели бездари и тираны.

Земля кружится, воздухом прикрыв свои края,
НО БЕЗДНА ЯКО РИЗА ОДЕЯНИЕ ЕЯ.

Луна кружится, кратеров все язвы заголя,
НО БЕЗДНА ЯКО РИЗА ОДЕЯНИЕ ЕЯ.

Кружится в танце парочка – бум-бум и тра-ля-ля,
НО БЕЗДНА ЯКО РИЗА ОДЕЯНИЕ ЕЯ.

Не римлянин, не иудей, не грек —
мертвецки трезвый русский человек,
лишившийся не облика – его-то
давно лишили школа, кодла, рота
иль подвиг трудовой, то бишь работа,
но ОБЛАКА, в которое, как тень,
на миг он погружался, даже – БЛИКА,
в глазах, как пепел блеклых – погляди-ка:
как будто в клетке, он в очей сетчатке, Вень.

Суждений порывы
сухи, как песок —
мы немы, как рыбы,
меж собственных строк:
ведь рыба средь ила
ль, на сковороде
ни уха, ни рыла
не смыслит в воде.

Завиднелся лес
еле… поневоле.
Первый в сердце всплеск
непредвзятой боли
был, как первый крик
предутренней птицы:
просто «чик-чирик»
в садике больницы.

Спасенья ищи от унынья-греха
лишь в чистых глубинах, в ключах языка,
лишь в речи изгибах, провалах, в самом
забвенье ее о себе, обо всем.

Вечернею зарею
мир сделался опять.
Меж жизнью и собою
легко ли выбирать?

Ты, словно жребий, выпал,
а мнится, словно роль…
Бог создал боль и выбор:
иль выбор или боль.

Калиостро (не граф),
стихотворец-профан,
стопы пересчитав,
он продолжит роман,

и взлетит высоко
умозренью в укор —
почерк крыльев его —
его крыльев узор.

Среди торсов и морд,
нежилого жилья
он составит кроссворд
быть-иль-небытия.

Что же мог этот маг?
Поднят занавес век,
но на сцене и мрак
непроглядный померк.

Все сказал до конца:
«Опустеет музей —
станет пылью пыльца
крыльев бабочки сей».

Не пренебрегайте,
вернейшие жены,
ни любовью тайной,
ни влюбленностью,
ни влечением вечным
мужчин, окружающих
вас на улице, в метро,
на царской службе… Вы
все эти «подходы» и
«подъезды» и косые
взгляды и улыбочки,
что просят кирпича, —
как аккумуляторы
вы их аккумулируйте
и супругу вечером
дарите сгоряча.

Как странник, что из рока —
котомка и клюка —
так и не ́узрев Бога,
пришел издалека,
клюку поставил в угол,
котомка – в головах,
лег на скамью и умер
в потемках впопыхах.

Непониманье – стена крепостная.
Непониманье – живительный хмель.
О, от стыда этот гнев не сгорает:
в этом бою не бывает потерь.
И глухота косной роскошью пышет
и правоты попирает почет,
но коль имеющий уши не слышит,
он, хоть имеет уста – не речет.

Отрезвитеся пьяницы
от вина ли от хмельного,
возрыдайте, восплачьте ли
до пианства пиющие —
уж отъяся от ваших уст
все веселья и радости,
как от плоти отринутся
ваши души истошные.

С волками живший
вой себе по-волчьи,
раб, обжирайся
выданной гордыней —
как не понять
тоски твоей овечьей —
повадки волчьей
НЕДОДАРОВАНЬЕ.

В священных словах покружив,
нашел я ответ настоящий:
СКРЫВАЮЩИЙ НЕНАВИСТЬ ЛЖИВ
И ГЛУП КЛЕВЕТУ РАЗНОСЯЩИЙ.

Душа ж твоя слишком нища
для точного притчи прорыва,
и ненависть, лишь клевеща,
ты приоткрывал боязливо.

Скорый в заступленьи
Сын единый,
посети же свыше
жизнь Твоей рабы,
порастеплив иней
боль-недуга,
и Себя прославить
тем дабы.

Когда бы знать, когда бы знать
свой срок и свой черед,
две годовщины отмечать
мне б полагалось в год,
мне б полагалось дважды в год
устраивать пиры
для всех, кто до сих пор живет
средь этой, брат, дыры.

Когда бы знать, когда бы знать
срок смерти наперед,
я внес бы в чистую тетрадь
приход свой и расход,
и два бочонка б выставлял
друзьям до той поры,
покуда Бог меня не взял
из этой, брат, дыры.

Когда б нам знать, когда б нам знать
вперед и день и год
не за какие-нибудь пять
минут до смерти – вот
тогда бы освещали нас
ДВЕ видимых зари,
покуда нас Господь не спас
из этой, брат, дыры.

Сам будучи хлебом, что с неба грядет,
хлебами пятью Он насытил народ.

Но в чудо поверить Он не дал им сил —
и сердце диавол им окаменил.

В баркасе пославши их в Генисарет,
поднялся на холм Он молитве вослед.

Уж челн далеко – в средоточье пучин,
а Он на земле остается один.

Смеркалось, и знали апостолы страх,
толкуя о рыбах, а не о хлебах.

Тут ветер пустынный крыла распростер,
и море нахохлилось, словно орел —

и волны, как крылья оно развело,
а бурь оперенье, как саван, бело.

Молили они избавленье от бед,
но Он уж по водам ступал им вослед.

И видя неверья их мертвую гладь,
сперва маловеров хотел миновать.

Размеренным шагом все ж шел Он к челну,
и кланялось море волнами Ему.

Он шел по волнению бурной воды,
и волны пред ним распрямляли хребты,

вскричали двенадцать со страху ль, спроста
Христа принимая за призрак Христа.

Но рек Он, в неверии их не виня:
«Аз есмь токмо аз – не страшитесь меня».

«О, Господи, – Петр воскликнул Ему, —
вели, чтоб и я мог ступить на волну».

«Иди, – отвечал ему Бог, и пошел,
но вере легчайшей сомнений тяжел

был камень – как камень пошел Петр ко дну.
«Спаситель, спаси, – прокричал он, – тону».

Втащил маловера Спаситель в баркас,
и бурное море затихло сейчас.

Челн к генисаретской причалил земле,
лежавшей в тогдашнем и нынешнем зле.

В главе 4-й от Луки Диавол —
на гору возведя в пустыне Спаса,
с ней показал Христу во мгновенье ока
все царства мира и все богатства царски.
В той же главе евреи Назарета
на гору вновь они возвели Христа и
смерть показали, что лежит в низине —
сбросить грозя. Но тут Христа не стало.

Связует нас ненастье:
в его пустотах ты,
как испытавший счастье
на горестном пути,
и нам не мрамор-памятник
за жизненной чертой,
а маятник, а маятник
кивает головой.

Слез наготу не обнажая, скорбных
душ не прикрывши шелком голошенья —
лишь капель воска свеч заупокойных
живое жженье.

Кругом топтались ноги.
Дыхания дымок
окутал лица многи.
И понял я, как мог,
что все мы одиноки,
лишь ты не одинок,
уйдя от нас за сроки,
за свой последний срок.

Всё ближе твой уход
из соприкосновенья
со зримым миром тленья
в свет безвозвратно «тот».

Я рад, что холодней,
чем пьяною слезою,
прощался я с тобой
все эти сорок дней.

Смерть – водопад недвижного потока
в мир, уж во всяком случае, безводный.
Смерть это тоже ВОПЛОЩЕНЬЕ, только
души БЕСПЛОТНОЙ.

Твое наследство не только труд, но веха:
«здесь» или «там» – глядел ты слишком вольно —
а ко двору приходится от века
только дворня.

Иль – вверх, иль – вниз,
иль сторонишься краем,
но знаешь из
Евангелия ты:
воскресший во плоти
неузнаваем,
и как теперь найти
тебя, найти.