Джон Донн - Стихотворения и поэмы

Хукеру в длинной защите нет нужды.
Толстенная книга —
О, трепещи, супостат! – весом одним защитит.

Жозеф, ты здесь подвизался лет исчисленье
поправить.
Зря только ратуешь – ведь церковь, закон,
сам монарх
Не навели в исчисленье порядка. Твоя же
заслуга
В том, что не сделал сложней ты исчисление лет.

Если б отблеск твоей, о бард, лампады
Пал на книги мужей весьма ученых
И премудрых в делах земли и неба,
В нас бы сразу рассудок прояснился.
Но их держат веков паучьи сети…
Так никто никогда не вторил древним,
Чтобы древним, как ты, искусно вторить.
Тки, вития, словес осенью пряжу!
Им в рожденье даны, как масть, седины,
Ибо книгам жить в детстве не пристало —
Стариками родятся сразу книги,
Дать которым бессмертье ты задумал.
Равный древним в труде и даре слова,
Превзошел ты сей век и век грядущий.
Так прими же дары пороков наших.
В них отцов мы затмили и потомков.

Книгу – станка порожденье – охотно
приемлет читатель.
Все же любезнее та, что родилась от руки.
Нынче Майн присмирел, и Сене он данник
исправный,
В дом победителя шлет Франкфурт ученья дары.
Книга, в печатной крещенная краске, на полке
томится,
Гибнет в трехперстной пыли, мошкам на пир
отдана.
Если ж рукою написана книга, почета достойна
Оная. Быть ей в ларце древнему свитку сестрой.
Феб, расскажи мне, как малые дети в игре
преуспели
Юную книгу довесть до стариковских седин.
Правда, немного в том чуда, что Эскулапово
племя
Молодость рваной в клочки книге сумело
вернуть.
Если же отрасль отцова свершила сие
превращенье,
То и родитель вдохнет младость в меня, старика.
О долголетье, оно тяжкой старостью нас удручает,
Делает глупым дитем, но молодым – никогда!
Только тебе, Ветхий днями, дано останавливать
время,
И молодеет Адам, ведая мышцу Твою.
Будем же, славный приятель, обманывать
жизни унылость
Добрыми книгами и дружбой, достойной небес.
Книга, постылая прежде, как только ее
возвратил ты,
Стала любимой стократ, стала и вправду моей.

Прежде, в миру, мне исправно служила печать
родовая —
Связка чеканная змей по гербовому щиту.

Ныне, священником став, герб отвергаю
фамильный
И принимаю взамен церковью данный мне герб.

Здесь, в средоточье герба, спасительный крест
ты увидишь,
Загнутый по краям, с якорем сходен сей крест.

В сих очертаниях смысл заключен сокровеннейший:
если
Крест терпеливо несешь, якорем станет твой крест.

Якорный крест Иисусу Спасителю служит
опорой, —
Смог он, распятый за нас, в якорь свой крест
обратить.

Но сохранил я змею с родового герба: если новый
Путь Бог избрал для тебя, старый не просит
забыть.

Змеи мудрость даруют, но часто, влачася во прахе,
Смерть нам сулят, но когда змеи к кресту
причтены,

Служат они к излеченью. Исполнимся мы
благодати,
Если крестом обладать будет Натура сама.

Крест – средоточье всего, но крест,
утвердившийся в якорь,
Символом веры предстал. Мой катехизис —
сей крест.

Здесь же, под малой печатью, немало даров
прилагаю.
Шлю им молитву вослед – дружбы вернейший
залог.

На обороте увидишь святого, чье имя ты носишь.
Пусть же пребудет с тобой благословенье его.

Скорбь, ране обходившая сей дом,
Днесь как наследник воцарилась в нем,
И, словно челядь, переняв манеры
Хозяйки новой, мы скорбим без меры.
Да и хозяин прежний завещал
Нам сколь угодно пищи для похвал
И вдоволь слез, чтоб расточился ныне
Запас, не тронутый при господине.
Как вянет плющ, когда могучий ствол,
На коем он дотоле рос и цвел,
Сожжен на алтаре иль в сад небесный
Перенесен из рощицы безвестной, —
Так иссушает нас его уход:
К иным брегам, отважный мореход,
Направил он корабль, и были б рады
Ему друзья свои доверить вклады.
Мы потеряли друга, он – сумел
Жизнь вечную обресть. Когда б имел
Врагов он, то признали бы и эти
За ним все добродетели на свете;
А тех, кто заслужил его любовь,
Теперь лишь смерть соединит с ним вновь.
Вот дети, в точности его портреты:
Безмолвны, только в саван не одеты.
Что мрамор! Здесь, недвижна как скала,
Семья живым надгробьем замерла.

Смерть – океан, которому во власть
Дана лишь наша низменная часть;
Его грозящий вал не досягнет
До горных стран души, ее высот.
Но волны бьют, грызут и рушат брег,
Когда теряет друга человек.
Навстречу им – ручьи сердечных гроз;
Но даже токи наших высших слез —
Тех, что грехи друзей смывать должны,
Становятся от скорби солоны.
Твердь более не делит воды над
И под – потоп не ведает преград.
О человек! ты жалишь сам себя
(Как скорпион), терзаясь и скорбя.
Очками слез мы лишь себя слепим,
Зря только горе, а не что – за ним.
Нет, смерть урона ей не нанесла!

Как буря, берег окатив, смела
С песка размётанной листвы узор, —
Так смерть с усопшей смыла смертный сор.
В Китае, глиняный зарыв сосуд,
Фарфор через столетье достают;
Так эта плоть – сияющий покров
Из яхонтов, сапфиров, жемчугов —
В могильном тигле претворится в ту
Всезаключающую красоту,
Из коей, этот мир спалив, Господь
Создаст нетленную, иную плоть.
Урон с прибытком часто заодно;
Смерть поражает наше тело, но
Из поражения того душа
Выходит чище, боле не греша.
Лишь праведники в правоте своей
Не знают смерти; гроб для них – трофей.
Вот так она две смерти погребла
В одной, отныне чуждая для зла;
Пусть грех подъемлет дерзкое копье —
Несокрушима девственность ее.
Как, помнится, печалилась она
Не от греха – от малого пятна
На снежной белизне. Ведь, говорят,
Зерцало треснет, если капнет яд.
Она грешила, мнилось, лишь затем,
Чтоб не прослыть безгрешною совсем.
Казался ложью ей любой излом
Правдивости; в ее глазах грехом
Бывало то, что лишь когда-нибудь
Могло бы вывести на грешный путь.
Быстрей, чем огнекрылый херувим,
В тот дом, пред коим наши домы – дым,
Ее душа, смирением светла,
По лестнице своих же слез взошла.
Не стану толковать, как хороша
Для неба будет милая душа,
Скажу, как хороша была для нас
Она, опровергая каждый час
Ту ересь, что давно пора забыть:
Мол, женщина не может другом быть.
Поведаю о леди столь святой —
Поверят ли, что речь о молодой?
О свет, исторгнутый из нашей тьмы!
Да возликует Смерть, а с нею – мы.

О Смерть, перед всесильностью твоей
От дерзких отрекаюсь я речей:
Сомненья все отринул я как ересь,
В могуществе твоем навек уверясь.
Растенья, люди, звери, целый мир —
Для ненасытной Смерти вечный пир.
Войной, чумой ли скошенная паства —
Для хищной пасти лакомое яство.
То вдруг, пресытясь, всех она не жрет,
А только самых лучших тащит в рот,
То, вырвавши друзей из жизни нашей,
Нас оставляет гнить кровавой кашей.
И мало ей земли! Сквозь толщу вод
В обитель чинных рыб ей ведом вход:
Когда б не Смерть, то, расплодившись, рыбы
Собою море запрудить могли бы.
И в небесах ее сухая длань
Сжимает птицам певчую гортань:
Когда бы вечно пел нам хор пернатый,
Средь ангелов явился б чин десятый.
Смерть не рожденная! Откуда ты
Пришла в наш мир, исчадье пустоты?
Падут цари, и твой конец настанет,
Но перед тем Антихрист в бездну канет.
Глупец, как мог тебя Ничем я счесть,
Когда во Всем лишь ты одна и есть?
Вся наша жизнь, хотенья и старанья —
Лишь разные ступени умиранья,
Лишь выдохов и вдохов круговерть,
Ведь мы не смертны, нет, мы сами – смерть!
Хоть ловчим соколом ты служишь Богу
И дичь должна сносить к Его чертогу,
Но щедро тешит Он твой хищный нрав,
Себе лишь часть добычи отобрав.
И та, кого у нас отобрала ты,
Им будет избрана. Ее палаты
Впрямь высоки: не совладав с душой,
Ты в гневе нижний разнесла покой,
Но попусту. Ее душа и тело —
Монарх и двор: ты их разъять хотела,
Дворцы ж порой и без владык своих
Несокрушимы, как тела святых.
Ты вклинилась промеж душой и телом,
Как грех меж праведником ослабелым
И благодатью, – лишь на краткий час.
Ее душа, что унеслась от нас,
Для тела путь расчистит к лучшей доле:
Ведь там тела – как души в сей юдоли.
О Смерть, иль ты не знала, что она
Несчетных добродетелей полна?
Что больше их, чем лет покойной было?
Поспешностью все дело ты сгубила!
Краса и ум хоть раз бы до греха
Могли довесть (уловка неплоха),
А к старости – иные прегрешенья
Пошли бы в ход, тебе на утешенье:
Не скупость, так тщеславье, дай лишь срок,
Иль суеверье, набожных порок;
Останься же она чиста, как ныне, —
Отсюда как не проистечь гордыне?
Пусть не сама – уж кто-нибудь иной,
О ней помыслив дурно, грех двойной
Свершил бы, за любовь приняв участье,
Иль дружбу – за постыдное пристрастье,
Иль честь ее задумав испытать,
Иль тайно вожделея к ней, – как знать?

Вот сколько упустила ты трофеев,
Расправу с ней до времени затеяв!
Но есть еще оружье у тебя,
О Смерть: немало душ, о ней скорбя,
В унынье могут впасть. Но слезы наши
Отчаянья не переполнят чаши:
Пусть разомкнулась цепь, но ни одно
Друзьями не утрачено звено.