Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Щебечет ли ласточка утренней ранней порою,
Воркует ли горлица в синей вечерней тиши,
Садится ли солнце за млечной воздушной горою,
Всё – радость для сирой усталой души.

Звенит колокольчиком зимним хрустальная льдинка,
Хрустит под ногой аппетитно алмазный снежок,
Иль в памяти снежной всплывает с грибами корзинка
Иль весь в одуванчиках жёлтых весенний лужок, –

Всё мило так сердцу, всё трогает сирую душу,
И в ней поднимается тёплой волною любовь.
Как в бурю корабль, наконец-то завидевши сушу,
Бежит по волнáм радость жить вновь и вновь.

Другая жизнь. Другие берега.
Экзотика и рай земли французской.
Мне Франция мечтой лишь дорогá, –
Нам рай не рай с тоскою нашей русской.

Откуда в нас звериная тоска, –
Ни объяснить, ни выплакать слезами.
В каких морях мне душу полоскать?
В каком её озолотить Сезаме?[161]

Тоска моя от северных равнин
И от снегов, расстеленных коврами:
Бесстрастною холóдностью они
Напомнят об изгнании из рая.

И теплится едва огонь мечты:
Ведь на земле не существует крáя
Гармонии, душевной чистоты.–
Мы ищем, но не обретаем рая…

В трубе вытяжнóй – голос ветра.
Рассвет, серый сумрак, тягуч.
Цвет неба – остывшего пепла, –
Уныл и тяжёл из-за туч.

Неясно декабрьское утро.
Белеет заснеженный путь.
С кустов осыпается пудра.
Вдали – мрачноватая муть.

Живу, обделённая цветом.
Часов равнодушный тик-так.
Читаю японских поэтов.
Фамилий не вспомню никак.

Все эти Котáро, Харýки,[162]
Без имени и без лицá,
Они для меня – просто звуки,
А образы просят резца.

Но я их читаю и вижу
Миры, что сокрыты от глаз.
И речь тех японцев мне ближе,
Чем та, что привычна для нас.

В ней чистая глубь созерцанья,
И грусть в ней, но, нет, не надрыв…
Рассвета светлее мерцанье.
Из тьмы проступает обрыв.

И вот уж полоской багряной
Зажёгся вдали небосвод.
Мгновенье – и солнце проглянет
Над льдами-оковами вод.

После бед, катастроф, после гроз
Как приятно с душой истощённой
Оказаться на острове грёз,
Злой судьбою на время прощённой.

Этот остров надежд – Олерóн
Тридевятого славного царства,
Весь в мимозах, как в золоте, он,
Как награда за жизни мытáрства.

Я иду, жажды жизни взалкáв,
Веря в счастье своё и не веря.
Нет на свете милей уголка,
Будто в рай приоткрылись мне двери.

Я вхожу так, как входят лишь в рай, –
Не почуяв земли под ногами.
Здравствуй, радость – мимозовый край,
Тихий свет в моей жизненной драме.

На листке календарном январь,
И на родине снег с гололёдом.
Жарь, мороз, не боюсь тебя, жарь! –
Я на острове грёз с его мёдом…

То же чувство обмана и боль.
Та же изгнанность Евы из рая.
Сценаристом предписана роль, –
Как могу, эту роль я играю.

Сколько ярких, нетленных ролей
До меня было сыграно в мире:
Принцев, нищих, принцесс, королей,
Сколько песен звучало на лире.

Сколько жанров, комедий и драм,
Здесь игралось от века до века.
И ролей – от изысканных дам
До подобья, пардон, человека.

Этот конкурс на лучшую роль
Разве кто-то выигрывал прежде? –
Ведь финал – это мýка и боль,
А призы – лишь фантомы надежды.

Роль почти я сыграла свою:
Вам осталось всплакнуть в эпилоге.
Не спешите на выход: пока я стою
У подмостков судьбы – на пороге…

Жизнь своё продолжает теченье,
Хоть замёрзли все реки-пруды.
Воробьи долбят с писком печенье.
Пёс ест снег вместо талой воды.

И растерянно грач водит клювом,
Как в сутане, контрастен в снегу,
Изменивший инстинкту и югу,
Крошке рад теперь, как пирогу.

Серо-синие длинные тени
От деревьев на белом бегут.
День сияет, как будто весенний,
Только в шапках и шубах идут

Вдоль реки замороженной люди.
Новогодние стихли шумы.
В Новый год всё по-новому будет, –
Как всегда, обольщаемся мы.

Все, как следует, «наотмечались»,
Фейерверк громыхал до зари.
Пусть уходят все беды-печали, –
Поздравляя, друзьям говорим.

И благие щедры пожеланья, –
Мы, как золото, их раздаём, –
И звучат они, как заклинанья,
И, как дети, вновь чуда мы ждём…

Как тянутся долго, томительно сутки.
Какая протяжная нота – зима.
Как дуют ветра в заунывные дудки.
Как рано средь туч выплывает луна.

Какие гигантские длинные тени
Бегут от деревьев, когда фонари
Зажжёт синий вечер. Какое смятенье
В душе, когда утром не видно зари.

Какие тоскливые серые будни,
А праздник испортит нетрезвый сосед.
И мнится, что жизнь уж другою не будет,
И даже надежды на счастие нет.

Засохли в горшочке отростки лимона, –
Погибла ещё одна радость-мечта.
Молчит с миром связь – аппарат телефона.
В душе немота, темнота, пустота…

Какая грусть, какой раздрай в сердцах!
Как горько жить в отечестве нам стало!
Как иглы жгут тернового венца!
Как много грязи к родине пристало.

Какое, друг мой, кладбище надежд!
Как дýши наши рáзом обмельчали!
Диктует прах фасон идей, одежд.
И множатся здесь беды и печали…

Здесь «жить красиво», значит – воровать.
Обман и тать здесь стали нормой жизни.
А вóрон с вóроном не станет воевать[163].
Кто имя честное вернёт моей отчизне?..

Растут здесь супермаркеты, дворцы.
Не прирастают, жаль, ни доброта, ни совесть.
Здесь правят бал лжецы и подлецы,
А нищий Нестор[164] только «правит повесть».

Здесь пьют на свадьбах, на похоронáх,
И в будний день, и в выходной, и в праздник.
И терпит брань мирянин и монах
От тех, чей дух «не просыхает» праздный.

Здесь молодёжь, не видя перспектив,
Не «дым отечества» вдыхает – «дым иллюзий»[165],
Смакует массово «порнуху», детектив, –
А к Свету путь зарос, тернист и узок.

Здесь у покойников с могил крадут цветы.
Не терпят света красоты вандалы.
Здесь горбятся и гробятся мечты,
И никуда уж не зовут вокзалы.

Здесь радость – день прожить без стрессов-смут,
Не слышать лжи, что жизнь счастливей стала.
Не счастья здесь – покоя больше ждут,
Ведь и покой для нас теперь – уже немало.

И некуда податься, убежать:
И денег нет, и старость на пороге.
И остаётся нам терпеть и ждать,
Когда, очнувшись, вспомнит Русь о Боге.

Хорошо проснуться утром,
Когда в доме – тишина,
И припомнить образ смутный
Из рождественского сна.

И, открыв глаза, увидеть,
Как играют свет и тень.
Нам в небесном рае-МИДе[166]
Дан карт-бланш[167] на дивный день.

Солнце шторы пронизало
И сквозь щели в зеркала
Зайчиков пускает в залу.
И звонит в колокола

Светлый-светлый праздник Божий –
Пресвятое Рождество,
И январский день погожий
Так похож на волшебство.

Шторы сдвинув, я увижу,
Прислонившись к стёклам лбом, –
Жемчуга-алмазы нижет
Белый иней в голубом.

День сверкает, весь украшен,
Так сияет Рождество:
Это Бог родился – наше
Жизни вечной торжество.

Если путь пройдём мы крестный,
Там – начало райским снам.
Агнец Божий шанс воскреснуть
В этот день даёт и нам.

«Брезжит печаль бытия…».
Тихая радость струится.
Землю покину и я.
Дух мой поднимется птицей,

И полетит-поплывёт
Цаплей в другую обитель,
В ту, где забвенье живёт,
Где обрываются нити…

Дух мой, Психея-душа,
Песни оставив земные,
Чистой душой малыша
Вселится в сонмы иные.

Времени хрупкая вязь
Жизни оставит ли плёнку?..
Не оборвётся ли связь
С близким до боли ребёнком?..

Сможет ли вспомнить душа
Песни дождя, ветра, снега?..
«Курочек»[168] писк в камышах,
Солнца июльского негу?..

Иней на веточках лип,
Запах персидской сирени,
Речку, тепло летних плит[169],
Вкус земляничных варений?..

Скрип наклонённой сосны,
Дятла лихой молоточек,
И пробужденье весны,
Тополя клейкий листочек?..

Летнюю песню сверчка,
Зимний бутон чайной розы,
Запах душистый пучка
Ландышей?.. Ливни и грозы?..

Яблонь цветенье, и цвет
Снежных январских метелей,
Золото óсени лет,
Звон серебра свиристелей?..

Взгляд и мурчанье кота –
Тихо угасшего Пашки[170]?
Рэкса[171] вилянье хвоста?
И обещанья ромашки?..

Брезжит земная печаль.
Тихая радость струится.
Будет ли Землю мне жаль
В миг, что душа станет птицей?..