Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Птичка на белом фарфоре
С грудкой, как у снегиря,
Из городка, что у моря.
Дождик в конце ноября.

Птичка на вазе-фарфоре
Ягоды с ветки клюёт.
Где-то у синего моря
Птичка такая живёт.

Грустно смотреть мне из óкон:
Лёд. Арфы треплет Эóл[157].
Спит лучезарное око,
Спрятан зрачок-карнеóл[158].

Каплет на льдинку водичка.
Дождь, ветер, лужи и лёд.
Радость, пугливая птичка,
Осенью здесь не живёт.

Птичка на старом фарфоре
Розова, словно мечта.
Радость моя там, где море, –
В обетовáнных местах.

Завтра здесь время метелей,
Бремя его белых гирь.
Вот прилетят свиристели,
Розою вспыхнет снегирь.

Радости нет только – птички,
Райских кровей снегиря.
Льётся и льётся водичка
На серый лёд ноября…

Тоска. Ни взвыть, ни убежать.
Куда ни глянь – зима.
Жизнь делит белая межа
На сумрак дня и сна.

Тосклива серость. Солнца нет.
И перспективы тож.
И этот серо-белый свет
На саван так похож.

Застыла жизнь. Белеют льды,
Сокрыв подводный мир.
Сковало речки и пруды.
Умолк вчерашний пир.

Не слышно, правда, и «попсы». –
Хоть маленький, но плюс.
В обрыве лают злые псы.
Растёт сугроб, как флюс.

Повсюду – белая печаль.
И беспредметна грусть.
Так остро мне чего-то жаль.
Чего? – Назвать боюсь.

Прошедшей молодости? – Нет,
В ней – чувств угасших дым.
Иль промелькнувших птицей лет? –
То зависть к молодым?

К здоровью тех, кто полон сил?
Кто счастья знал секрет?
К тем, кто судьбу свою простил
За всю бесплодность лет?..

Не знаю, точно не скажу.
Настрой понятен мой:
Я каждым утром дорожу,
Но – летом, не зимой.

Жить в полуяви, в полусне,
И видеть каждый день
Пустынный вид в своём окне, –
Равнó, что видеть пень,

В котором жизнь уж отцвела,
Хоть корни рвутся жить,
Но их надежда так мала,
Их ждут пилы ножи.

Как долог день, как сладок сон,
Когда – зима. И пусть
И снег и ветер в унисон
Поют со мной про грусть.

Сыплет Зима свой пуховый снежок, –
В шапочках пуха рябинки, –
Лепит сугроб – снеговой пирожок
С хрупкой начинкой из льдинки.

Пахнет декабрь чуть морозной сосной,
Свежей смолистой иголкой,
И волшебством незатейливых снов,
И мандарином под ёлкой.

В окнах витрин и домов – светлячки
Радуг-гирлянд новогодних,
Детской наивной мечты маячки,
Радости звёзд путеводных.

Сквозь целлофаны фольгою блестят
Детского счастья облатки.
И свиристели на ветках свистят
Что-то про рай этот сладкий.

Ёлка в свой мáнит загадочный мир,
В блеске шаров и игрушек,
С музыкой сфер, хороводами игр,
С мишкой под нею из плюша.

Снежные бабы на улице ждут,
Глаз – уголёк, нос – морковка.
Праздником пахнет домашний уют
И пирогами – духóвка.

Искорки брызжут бенгальских огней,
Синее небо – в алмазах.
И серпантин вьётся сказочных дней:
Счастье так пóлно и сразу.

Катятся саночки детства с горы –
Памяти снежной причуды.
Жаль, не вернуть никогда той поры, –
Дней, когда верилось в Чудо…

То ль фонарь, то ли снег и луна
Льют мне в окна серебряный свет.
Безмятежная спит страна,
В сонмы снов получив билет.

Лунный свет позовёт бродить
Дýшу-призрак в ночной тиши.
Не хочу в эту ночь бередить
Старых ран отболевшей души.

Канул в прошлое сон-кошмар, –
Не люблю с тех пор ноября.
Пусть мне память, ночной комар,
Не зудит: всё на свете зря.

Вот ушли твой отец, и мать,
Вечным сном спит несчастный брат.
Перестали о них вспоминать
Те, кто был им когда-то рад.

Всё проходит, уходит в сны, –
Дни, и люди, и жизнь сама.
Так зачем тогда ждать весны,
Ведь она – разновидность сна.

В мае просто цветастей сны,
В них чуть больше надежд-химер.
Но с упорством Тельца весны
Жду, как манны небесных сфер.

Этот свет луны-фонаря
Бередит мою боль и грусть.
Пусть Оттуда всё кажется зря, –
Жизнь напрасна Оттуда, – пусть.

Что о ней мне сейчас тужить? –
Посмотри, как луна нежна!
Жизнь дана, чтоб её прожить.
Дал Господь, знать, Ему – нужна.

Наш дом в огне. Сгорели все надстройки[159].
Полез бурьян из дырок и щелей.
И без хозяина летела в бездну тройка
По бездорожью гибнущих полей.

Глушил сорняк культурные растенья.
Сады и нивы приносили горький плод.
Повсюду воровство и запустенье,
И мутен был, как самогон, народ.

И радовался недруг на границах,
И расплодилось жуткое зверьё.
И разъезжает до сих пор по Ниццам
Всеядное и хитрое ворьё.

Остыл огонь, пожар давно потушен.
Над пеплом всходит слабая заря.
А преданный народ, судьбе послушен,
Ждёт снова справедливого царя.

Моя любовь – она теперь другая.
Я каждой птичке рада, как гонцу
Грядущего неведомого края, –
Ведь жизнь моя, увы, идёт к концу.

Я травке каждой в мае благодарна
За то, что мрак преодолеть смогла,
Что одарила нас зелёным даром,
Что жизни цвет не победила мгла.

В чём жизни звук, – всё дóрого и мило,
В чём цвет её, – в том мне и красота.
Когда-то сложность смыслов я любила, –
Теперь меня пленяет простота.

Шмель загудит, засвищет песню птица,
Ползёт «коровка божья» по цветку, –
Во мне уж радость бытия гнездится,
И паучки мне сети счастья ткут.

Раскроет утром свой бутон кувшинка,
Присядет мотылёк попить нектар,
В ладошку с неба спустится пушинка, –
Приму я неба невесомый дар.

Как хрупок мир, как ненадёжны стены.
Как от природы ни отгородись,
Она войдёт и всю заполнит сцену,
Когда – финал и угасает жизнь.

Пусть нить её не оборвётся в мае,
Пусть будет зеленá последняя постель.
Пусть я уйду, – меня там встретит, знаю,
Спасённый мной когда-то свиристель…

В зимнем парке заснеженном тихо.
С неба сыплет лебяжий пушок..
Чутко спит тишина-олениха:
Не звучит ли охоты рожок?

Светом парк серебристым подсвечен.
Словно лýны – шары-фонари.
Три столетние ели, как свечи,
Стерегут тишину до зари.

На ажурном балконе сугробы
Расчищает лопаткой малыш.
А у кухни, у тёплой утробы,
Кот объедки ждёт, будто бы мышь.

Там, где были цветочные клумбы,
Горки снега теперь до весны.
Можжевельник, как сторож, у клуба.
У теплицы под сенью сосны

Дед Мороз поджидает прохожих,
Словом-ртом склонных «выпустить пар».
Спит под белой холодной рогожей
Всё, что было земли цвет и дар.

Ветки тёмных деревьев на белом –
Как древнейших племён письмена,
Обведённые снегом, что мелом, –
Их загадки и их имена.

В окнах клуба, в его вестибюле,
Ветви светятся «северных пальм»
И цветы белых райских июлей,
И сверкает ледок, словно сталь.

Завтра здесь поразвесят гирлянды,
В сказку парк превратят огоньки…
Над цифирью, двуликой, как Янус[160],
Снежных смыслов летят мотыльки.

Разве можно, ну, разве так можно
Землю с морем чужие любить?!
Ах, как сложно, почти невозможно
В сей юдóли счастливою быть.

Вижу в окна застывшую реку, –
Только грезится берег иной.
Трудно жить без мечты человеку
В глухомани провинций зимой.

Ах, мечта, ты, мечта зоревая,
До чего ты меня довела:
Мне не мил вид родимого края,
Где всю радость метель замела.

Всё, что летом мне душу латало,
Отцвело, облетело, ушло;
Где по тропкам ходила-летала,
Там сугробов теперь намело…

Мне зимой цвет иных снится радуг,
Стран сигналят иных маяки,
Где я камешку каждому рада,
Где и беды, мне мнится, легки.

Там зимою цветут маргаритки.
Там желтó в январе от мимоз.
Там живут в виноградах улитки.
И над морем парит альбатрос.

Там в порту стаи чаек пасутся,
Облепив параллели перил.
Там, отринув земное паскудство,
Каждый чайкой бы в небе парил.

Там весёлую песенку пели
Волны мне на морском берегу;
Здесь унылые воют метели, –
Я ту песню забыть не могу.

Там другие отрáды. И гóре,
Мнится мне, не такое, как здесь.
Потому что там дочка и море, –
В общем, всё там для счастия есть.

Там кустарник в цвету. И ракушки.
Черепиц рыжих крыш чешуя.
Люди счастливы там и зверушки.
И как счáстлива там была я!..

Мне чуть-чуть бы везенья и денег, –
Улетела б в обитель мечты.
Ах, вы тени, волшебные тени
Счастья прошлого и красоты…