Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

«Жил певчий дрозд» по имени Евгений,
Любил он Францию, Пиаф и этот мир.
В общении он был весёлый гений,
В любой «тусовке» – пересмешник и кумир.

Любил пародии иронию, усмешку.
А в одиночестве был грустен, как Пьеро:
В игре с судьбою выпадала часто «решка»,
В любви и дружбе не единожды – «зеро»[142].

В друзьях-подругах не особо разбирался,
Он проще был, – он просто их любил,
Не ведая, что близко подобрался
К его душе тот, кто потом убил.

Петлёй судьба над ним нависла злая.
Он шёл из церкви, Александром окрылён[143],
И радовался, как дитя, того не зная,
Что был на мýку в этот день благословлён.

Лик Бога был не грозен и не страшен,
Но, будущим страданьем уязвлён,
Молился Он. «Моление о чаше»[144]–
Мольба не об иудах всех времён

И их загубленных за сребреники душах
В смертельном целовании их губ, –
О всех, кто дружбою распят, убит, удушен,
Кто, как ребёнок, был доверчив, хоть не глуп.

«Жил певчий дрозд», но оборвали песню,
Про счастье спеть он так и не успел. –
Вновь гибнет Агнец, завтра чтоб воскреснуть. –
Не нам судить, что за мелодию он спел.

«Жил певчий дрозд» по имени Евгений.
Любил он жизнь и вас, людей, любил.
А чем ты жив теперь, Евгения «злой гений»,
Ты, тот, кто не его, – себя убил?!.

Белый сумрак зимних утр,
Тишины покой и свежесть.
Хризантем увядших грусть
Об ушедшем в сны, о прежнем.

Нарезают мне часы
Искромётные минуты,
Словно ломтик колбасы,
Аппетитных новых суток.

Я купила чýдных книг
Со стихами и фарфором,
Буду черпать радость в них,
Чтобы зиму взять измором.

Пережить, перележать,
Как в берлоге, на диване.
Денег нет, – не избежать
Мне хрущёвкиной «нирваны».

Как кружочки конфетти
Зимней радости минутной,
Снег за окнами летит,
Рвётся в стёкла, в сны и в утро…

Нежеланное дитя, но рождённое,
Страстью-похотью на свет произведённое,
Будешь жить теперь, горе мыкати,
А судьба телегу бед тебе выкатит.

Ах, вы, юноши, ох, вы, девушки,
Пока мал малец, малы бедушки.
От утёночка до лебёдушка
Утечёт воды много вёдрышек.

Не сердись ты, мать, и не злись, отец, –
Вырастать в любви должен мал-малец.
Коль дитя своё не полюбите,
И себя и его злостью сгубите.

А и вырастет без любви сынок,
И придёт сынку полюбить свой срок.
Как любить ему, нелюбимому
С его душенькой пилигримовой?

Он по душам чужим поскитается,
Через женщин с судьбой поквитается.
И покатится дальше клубочек –
Нежеланных сыночков и дочек…

На вóдах мне явлен был крест изо льда.
Быть может, уже он растаял.
И, кажется, день был всё тот же – среда,
И та же хрустальная тайна.

И хочется мне увильнуть от креста,
Уплыть непричастною рыбкой,
И обойти все несчастий места,
И жить со счастливой улыбкой.

Разумней, конечно, принять этот крест.
Он – боль? Он – утрата? – не знаю.
О Чаше молюсь я Тому, Кто воскрес[145].
Судьбу я прошу: не будь злая.

Наверно, я плохо училась вчера,
С трудом пережив все невзгоды.
Опять без работы души вечера
Проходят, и дни, даже годы.

И книга пылится святого труда, –
Забыт мой любимый Макарий[146].
И не было повода глянуть туда,
Чтоб Словом смягчить свою карму[147].

Всё лето пропела, как та стрекоза
С судьбою её стрекозиной…
А крест ледяной всё не тает в глазах.
А холод пока что не зимний…

Талант обязывает к мужеству и правде
И требует: не смей предать, терпи!
Но где же сил мне взять, о, Боже правый,
Чтоб вынести невзгоды все пути?

Там караулят рок, болезни, бедность,
И увяданья дух и тела тлен,
И будущих моих падений бездна,
И смерти страх и дрожь пред ней колен.

Где взять мне мудрости и где терпенья
Когда смотрю я на закат страны,
Где не в честѝ ни честность, ни смиренье,
Где праведники нищие странны?

Где столько западней, для душ ловушек, –
Приманок чьих не избежишь и ты,
Где столько тел толпится у кормушек,
Но поредел поклонник Красоты?..

Где нет плеча, в которое уткнуться,
Где жизнь нас обокрáла, словно тать,
Где столько поводов предать себя, споткнуться,
И нет руки надёжной, чтобы встать.

– Упала – плачь, но подымайся снова.
Неси свой крест и царством слов владей.
Тебе дал Бог любовь и веру в Слово,
Чтоб словом уловлять сердца людей.

Кухня солнцем залитá.
Греет чайник мне плита.
Не пою я в общем хоре.
Пью не кофе, а цикорий.
Мои часики спешат.
Попишу с утра стишат.
На дворе – крутые гонки[148].
Олигарх лежит на шконке[149].
А другой пока на воле, –
Всё радеет о футболе[150].
И куда ни ткни, – всё тать[151].
Где нам честность поискать?
Вот кричат: судью на мыло!
Так уже когда-то было…
Жил Сократ[152], он был философ,
На него смотрели косо:
Он не пашет и не жнёт, –
Головой своей живёт.
Не хочу, мол, петь я в хоре,
Победю вас в умном споре[153].
Мне не надобно хорóм, –
Наши дýши ждёт Харон[154].
Фиг ли тратить ум на тлен
И сдаваться тлену в плен?..
Он, Сократ, «в народ ходил».
А однажды учудил:
Взял фонарь и с ним – на рынок,
Видит морды, видит рыла, –
Их не видеть бы вовек! –
Нужен, мол, мне Че–ло–век!
По базару с фонарём
Днём искал его с огнём.
Жаль, не знаю результата…
Прошлым Греция богата:
Олигархи, богатеи,
Олимпийцы, жёны-феи, –
Имена их спят в пыли
Грустной матушки-земли.
А Сократ? – Всё дело в том,
Ученик там был – Платон[155].
Записал он «Диалоги».
Что имеем в эпилоге? –
Не зарос Сократ полынью:
Ум его живёт поныне.
Я об этом, слышь, к чему:
Надо жить нам «по уму» –
По духовным лишь «по средствам», –
Труд ума – векам наследство.

Белая кошка – роскошная шубка,
Взгляд – будто утро июля,
Белая кошка, как светлая шутка,
Встретила нас в вестибюле.

Так в уголочке пристроилась скромно
Кошечка с грацией лени.
Взгляд проникал её в душу огромных
Глаз, словно в чащу олени.

Мы говорили о сýетном, тленном –
О красоте и рецептах.
Не прерывая расслабленной лени,
Зверик пускал в меня цепкий

Взгляд волоокий. Поймав мой ответный,
Вновь прикрывал свои глазки,
Белый на белом, почти незаметный –
Дух Тишины и Дух Ласки.

Так мы болтали, а кошка сидела,
Сонно, в такт вдохам качаясь,
Время от времени молча глядела. –
Взгляд её не был печален.

Что-то в нём тихое было такое,
Несовместимое с речью.
И так мне её захотелось покоя,
Неловко за всю человечью

Сýетность жизни и поисков счастья
В вихре надежд, аффектаций.
Счастье – вот так белой кошкой качаться
В мире мур-мур-медитаций…

Тревожными снами, осадком предчувствий,
Окрашено утро, как будто зарёй.
Разгадывать сны бесполезно искусство, –
К утру их послания станут золой.

Они рассыпаются – сны, словно тени,
Охоту за смыслом абсурдом гоня.
Со смутой в душе начинаю свой день я.
Подпольные тени бегут света дня…

Такая простая, как тот лабиринт,
Нить жизни ведёт Ариадной[156].
Судьбу на ладошке дают, так бери,
Не будь же оплошкой досадной
Ты замыслов вышних. Живи, чтобы жить,
Чтоб разуму чувств только верить,
Лишь воздухом жизни стремись дорожить,
Открой ему окна и двери
Своей невротичной пугливой души:
Люби, ненавидь, восхищайся!
Морочили долго тебя торгаши:

политики, философы, историки, психологи,
культурологи, футурологи, социологи,
экстрасенсы, рекламодатели, менеджеры,
ньюсмейкеры, а также республик-баши, –

Ты с дымом иллюзий прощайся.
Не надо тебе должностей и призов
За голос души, что удýшен.
Настала пора постиженья азов:
Услышь, наконец, свою душу!