Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 1. Лирические произведения

Я пил парное далеко
тумана с белым небом,
как пьют парное молоко
в стакане с белым хлебом.

И я опять себе простил
желание простора,
как многим людям непростым
желание простого.

Так пусть святая простота
вас радует при встрече,
как сказанное просто так
простое: «Добрый вечер».

Семафор перстом указательным
показал на вокзал у Казатина.

И по шпалам пошла, и по шпалам пошла
в путь — до Чопа, до Чопа — до Чопа —
вся команда колес без конца и числа,
невпопад и не в ногу затопав…

И покрылось опять небо пятнами
перед далями необъятными.
И раскрыто сердце заранее —
удивлению, узнаванию.

Каждому из нас страна иная
чем-то край родной напоминает.

Первый скажет: этот снег альпийский
так же бел, как на Алтае, в Бийске.

А второй, — что горы в дымке ранней
близнецы вершин Бакуриани.

Третий, — что заснеженные ели
точно под Москвой после метели.

Ничего тут странного — все это
просто та же самая планета.

И, наверно, в будущем мы будем
еще ближе здесь живущим людям.

Холодный, зимний воздух
в звездах,

с вечерними горами
в раме,

с проложенною ближней
лыжней,

с негромким отдаленным
звоном.

Пусть будет этот вечер
вечен.

Не тронь его раскатом,
Атом.

Tre Cime de Lavaredo —
Три Зуба Скалистой Глыбы
стоят над верхами елей.

Но поезд не может медлить —
он повернул по-рыбьи
и скрылся в дыре туннеля.

И вдруг почернели стекла,
и вот мы в пещере горной,
в вагоне для невидимок.

И словно во мраке щелкнул
фотоаппарат затвором,
оставив мгновенный снимок:

«Стоят над верхами елей
Три Зуба Скалистой Глыбы
Tre Cime de Lavaredo».

Лесом в гору, налево от ленты шоссе:
лесом заняты Альпы, деревьями в снежной красе.

Друг на друга идут, опираясь ветвями, они,
озираясь назад на вечерней деревни огни.

В гору, в ногу с шагающим лесом, я шел,
иногда обгоняя уже утомившийся ствол.

В дружной группе деревьев и с юной елью вдвоем,
совершающей в гору свой ежевечерний подъем.

Мне не нужно ни славы, ни права рядить и судить,
только вместе с природой — на вечные горы всходить.

Поезд с грохотом прошел,
и — ни звука.

С головою в снег ушли
Доломиты.

Нише — сводчатый пролет
виадука.

Ниже — горною рекой
Дол омытый.

Вечно, вечно бы стоять
над деревней,
как далекая сосна
там, на гребне.

Один я иду
горами
по влажному льду
и снегу.

Повыше есть
на граните
повисшие
водопады

и маленький дом,
где можно
прижаться вдвоем
друг к другу.

Пойду я к нему
тропинкой,
но что одному
там делать?

Задуматься лишь
над тишью
заснеженных крыш
Доббиако.

А двое —
в долине нижней, —
там рядом легли
две лыжни.

Еще закрыт горой рассвет,
закрашен черным белый свет.

Но виден среди Альп в просвет
дневного спектра слабый свет.

Все словно сдвинуто на цвет,
и резкого раздела нет, —

где сизый снег, где синий свет
зари, пробившейся чуть свет.

Но вот заре прибавлен свет,
и небо смотрится на свет,

а краем гор ползет рассвет,
неся, как флаг, свой красный цвет.

Танцуют лыжники, танцуют странно,
танцуют в узком холле ресторана,

сосредоточенно, с серьезным видом
перед окном с высокогорным видом,

танцуют, выворачивая ноги,
как ходят вверх, взбираясь на отроги,

и ставят грузно лыжные ботинки
под резкую мелодию пластинки.

Их девушки, качаемые румбой,
прижались к свитерам из шерсти грубой.

Они на мощных шеях повисают,
закрыв глаза, как будто их спасают,

как будто в лапах медленного танца
им на всю жизнь хотелось бы остаться,

но все ж на шаг отходят, недотроги,
с лицом остерегающим и строгим.

В обтяжку брюки на прямых фигурках,
лежат их руки на альпийских куртках,

на их лежащие у стен рюкзаки
нашиты геральдические знаки

Канады, и Тироля, и Давоса…
Танцуют в городке среди заносов.

И на простой и пуританский танец
у стойки бара смотрит чужестранец,

из снеговой приехавший России.
Он с добротой взирает на простыв

движенья и объятья, о которых
еще не знают в северных просторах.
Танцуют лыжники, танцуют в холле,
в Доббиако, в Доломитовом Тироле.

Гостиничные окна светятся.
Метель.
Пластинка радиолы вертится
для двух.
Метель. Вот налетит и сдвинется
отель.
Но держится за жизнь гостиница
всю ночь.

Не крыльями ли машет мельница
вокруг?
Не может ли и мне метелица
помочь?
Пустынны в Доббиако улицы —
метель!
А двое за столом целуются
всю ночь.

На стенах крупно: «Belvue»,
что значит: «Хороший вид».
Душой я не покривлю,
все буду хвалить, как гид!

Скала, и небо над ней
подначивает — влезть.
Не стоит, — внизу, на дне,
к вершине подъемник есть.

Не нужен здесь альпеншток,
веревка, шипы подошв,
и смелость тут ни на что:
дрожи, а не упадешь.

За очень немного лир
у пропасти на краю
ты сможешь смотреть на мир
с надписью: «Belvue».

К порядку турист привык-с,
спорить не норовит.
И не о чем спор — Prix fixe
проверенным фирмой вид!

Он смотрит в туман и тьму,
на снег в миллиард карат,
но помнит, что ко всему
приложен прейскурант.

Маленькая американка
взбалмошными губами
тянется после танца
к розовому морозу.

Белый буйвол Канады,
в свитере, туго свитом,
в куртке, во рту с окурком,
держит ее за руку.

Маленькая американка
носит точеный носик
с дымчатыми очками
и родовой подбородок.

Белый буйвол имеет
бунгало в Виннипеге,
банковые билеты
и два кулака для бокса.

Вечером они смотрят
матч «США — Канада»;
маленькой американке
все это очень надо.

Этот хоккей с коктейлем,
этот в машине лепет
в Соединенных Штатах
носит названье: «Нарру»