Роберт Рождественский - Эхо любви. Стихотворения. Поэмы (сборник)

Ежедневное чудо –
не чудо.
Ежедневное горе –
не горе.
Настоящее горе
другое.
И о нем говорить
не хочу я.
Ежедневные блестки –
как ветошь.
Ежедневная ноша
не давит.
В ежедневные слезы
не веришь.
Не тревожит.
Надоедает.
Лжет язык
в ежедневном застолье.
Бесконечные вопли
писклявы.
Постоянные вздохи –
не вздохи.
Ежедневные клятвы –
не клятвы.
Ежедневная ссора –
не ссора…
Но, над спелой росой
нависая,
вдруг встает
ежедневное солнце.
Ошарашивая.
Потрясая.
Ежедневной земли
не убудет…
И шепчу я,
охрипнув от песен:
пусть любовь
ежедневною
будет.
Ежедневной, как хлеб.
Если есть он.

– Отдать тебе любовь?
– Отдай…
– Она в грязи…
– Отдай в грязи.
– Я погадать хочу…
– Гадай.
– Еще хочу спросить…
– Спроси.
– Допустим, постучусь…
– Впущу.
– Допустим, позову…
– Пойду.
– А если там беда?
– В беду.
– А если обману?
– Прощу.
– «Спой!» – прикажу тебе…
– Спою.
– Запри для друга дверь…
– Запру.
– Скажу тебе: убей!
– Убью.
– Скажу тебе: умри!
– Умру.
– А если захлебнусь?
– Спасу.
– А если будет боль?
– Стерплю.
– А если вдруг стена?
– Снесу.
– А если узел?
– Разрублю!
– А если сто узлов?
– И сто.
– Любовь тебе отдать?
– Любовь.
– Не будет этого!
– За что?!
– За то, что не люблю рабов.

Бастует Лувр,
         стальные двери стиснув.
Бастует мир карманников
и сыщиков.
Бастуют звезды
         дорогих стриптизов
и продавцы
дешевых магазинчиков.
Бастуют кони.
         Ипподром пустует.
Бастует банк
и центрифуги прачечных.
Рад гимназист:
         учителя бастуют!
Угрюм пижон:
         пропал бензин в заправочных…
В крутых цехах
         темно бастуют тигли.
Над министерством
флаг повис
         расслабленно.
Бастуют почтальоны,
и притихли
в подвалах почт
             любовные послания.
Метро бастует,
         сжавшись недоверчиво.
На тротуарах мусора –
навалом!
Бастует солнце.
         Дождь
             заладил с вечера –
перемывает косточки бульварам.
Лежат листовок слипшиеся патлы…

…Работает
особая полиция.
Работают кафе,
кинотеатры,
бармены,
проститутки
и политики.

Если позволите
или попросите,
я расскажу вам
о Старом Дели…
Спали на площади,
спали на площади
люди –
не люди.
Тени –
не тени…
Мы
сквозь лежащих
шагали дылдами.
Шли, как реклама,
среди отекших.
Площадь храпела,
укрывшись дырами
бывших заплат,
невозможных одежек…
В небе луна
караваем хлеба, –
висела.
Мы не глядели
ни вправо, ни влево,
воздух заглатывая
от потрясенья.
Каменный крик
колотился в горле.
Мы, опустив потрясенные головы,
шли через реку
рванья и горя.
Вброд
через реку надежд
и голода.
Мы перешагивали,
переступали
через дыханья и сновиденья…
Чуть копошилась
гигантская спальня –
площадь у ратуши
в Старом Дели.
Мне ее за год
не перейти.
Груз этой площади
давит
тяжко…
Вот.
…А теперь ты
встань и прочти
здесь
что-нибудь о цветах
и пташках.

Мы стоим перед Кижским собором
                             одни.
Мы стоим,
         пересчитывая купола.
И не верим еще,
что прекрасны они
тою силой,
         что их воедино свела.
Богатырское племя.
Дружина.
Семья.
Им –
     земля тесновата.
И небо –
        мало…

Мне везло
         на дороги.
Но больше
везло
на друзей настоящих,
И ежели я
проиграю
        с какой-нибудь пулею
                         спор,
упаду
на ладонь потемневшей травы,
встанут
     други мои.
Будто Кижский собор.
Над могилой склонив
                 двадцать две головы.

Вернуться б к той черте,
                 где я был мной.
Где прилипает к пальцам
хлеб ржаной.
И снег идет.
И улица темна.
И слово «мама» –
             реже, чем «война».
Желания мои скупы.
Строги.
Вся биография –
             на две строки.
И в каждой строчке
             холод ледяной…
Вернуться б к той черте,
                 где я был мной.
Вернуться бы,
вернуться б к той черте,
где плачу я в полночной духоте,
где очень близко
             губы и глаза,
где обмануть нельзя,
смолчать нельзя.
Измены –
     даже мысленно –
                     страшны.
А звездам в небе
тесно от луны.
Все небо переполнено луной…
Вернуться б к той черте,
                 где я был мной.

Не возвращаться б
                к той черте,
                         когда
становится всесильной немота.
Ты бьешься об нее.
Кричишь,
        хрипя.
Но остается крик внутри тебя.
А ты в поту.
Ты память
         ворошишь.
Как безъязыкий колокол, дрожишь.
Никто не слышит крика твоего…
Я знаю страх.
Не будем
     про него.

Вернуться б к той черте,
                     где я был мной.
Где все впервые:
светлый дождь грибной,
который по кустарнику бежит.
И жить легко.
И очень надо
            жить!
Впервые «помни»,
             «вдумайся»,
                         «забудь».
И нет «когда».
А сплошь –
         «когда-нибудь».
И все дается малою ценой.

Вернуться б к той черте,
                     где я был мной.
Вернуться б к той черте…

А где она?
Какими вьюгами заметена?

Надо верить в обычное.
Надо рассчитывать
                 здраво.

У поэтов
с убийцами,
в сущности,
         равная слава.
Кто в веках уцелел?
Разберись
в наслоенье мотивов!..
Мы не помним
            царей.
Помним: были Дантес и Мартынов.
Бесшабашные,
нервные,
святые «блюстители долга».
Ну, подумаешь,
            невидаль:
однажды вспылили –
и только!
За могильной оградою
все обвиненья
напрасны…
Пахнут
     их
        биографии
лишь
типографскою
краской.
Вот они на портретах
с улыбками благопристойными…

Так что цельтесь
             в поэтов –
и вы попадете
в историю!

В траве – тишина,
в камыше – тишина,
в лесу – тишина.
Так тихо,
     что стыдно глаза распахнуть
                         и на землю ступить.
Так тихо, что страшно.
Так тихо, что ноет спина.
Так тихо,
     что слово любое сказать –
                     все равно что убить…
Визжащий,
         орущий,
             разболтанный мир
                         заболел тишиной!
Лежит он –
спеленут крест-накрест
                 ее покрывалом тугим…
Так тихо,
     как будто все птицы
                     покинули землю.
                         Одна за одной.
Как будто все люди оставили землю.
                             Один за другим.
Как будто земля превратилась
в беззвучный
         музей тишины.
Так тихо,
     что музыку надо, как чье-то лицо,
                                     вспоминать.
Так тихо,
     что даже тишайшие мысли
                             далёко
                                 слышны…
Так тихо,
        что хочется заново
                        жизнь
                             начинать.
Так тихо.

Снег блестел,
будто ртутью
         сыпанули с крыш.
Снег хрустел,
будто кто-то
         кочерыжку грыз.
Оглушал
этот смачный и протяжный
                     хруст.
Снег лежал
на платформах,
         будто главный груз.
И машин
не стеснялся он,
             не избегал.
Был
большим.
Наряжать деревья
             помогал.
Обступал,
как несмазанная дверь,
                 скрипел.
Прилипал
к шубам и ушанкам,
             как репей.
Снег нырял
в хитрые прически
                 юных
                     дам.
Проверял
наше отношенье
             к холодам.
Мы
его
на своих плечах
             в дома несли.
Мы
его
в коридорах,
         веселясь,
                 трясли.
В доме –
смех:
очищенье валенок
                идет.
Сеем снег…

Я еще не знаю,
что взойдет.