Рабиндранат Тагор - Ты погляди без отчаянья… (стихотворения)

Насмешница она искусная на редкость.
       Ее глумливых стрел известна меткость.
Сквозь ливень доброты, язвительно и яро,
Пробьется молния, когда не ждешь удара.
                            Ее насмешек буря
Ладью поклонника разносит, бедокуря.

       Ее учтивость вроде той тропы,
                     Где острые шипы
                     Впиваются в стопы.
              Кольцо незримого огня
       Ее оберегает, как броня.
Кто к ней приблизится – тем самым отдалится.
       Чье сердце покорила чаровница,
       Тому не будет от нее награды.
       Его удел – презренье без пощады.
       Лишь безучастному к ее гордыне
       И полному достоинства мужчине
              Над ней победа суждена.
       С блистающим светильником она
В один прекрасный день окажется у ног
       Того, кто ею пренебрег.
       К наукам у нее влеченье.
       Вошло ей в плоть и в кровь ученье.
       В ее душевный ритм оно вошло.
Ей разума печать отметила чело.
       Зазнайства ей не прибыло нисколько,
       Лишь красоты прибавилось – и только!
       Себя украсить ей дана способность.
       Ее наряда каждая подробность
                            Обдумана недаром,
       А жест как будто напоен нектаром.
       Ее походка, голос – волшебство!
       Она скрывать не хочет своего
              Лукавства, выдумок прелестных,
       С хулой и порицаньем несовместных.
       Она открыта взору, как луна,
       Но дымкою окутана она,
              И тайна есть в ее осанке.
По-моему, к лицу ей имя «Горожанки».

       Нет спору, эта женщина – творенье
       Той силы, чье бессмертное прозренье,
              Чья вековечная игра
Столь нескончаемо цветиста и пестра, —
                                   Того умельца,
                            Что насекомых тельца
И крылья бабочек разглядывал веками
И вдруг мудреными украсил письменами.
                                   Но это тело —
Творца отдохновенье, а не дело,
Забава праздности минутной, дань мгновенью,
              Когда он был охвачен ленью
И, в одиночестве, вечернею порой
Увлекся облаков причудливой игрой…
       Осенних рек излучины; красу
И негу пылкую в гранатовом лесу
В бойшакхе месяце, то юное презренье,
       С каким на полдень и его горенье,
              Высокомерия полна,
              Бросает беглый взор она;
В срабоне месяце, на дне разлива – глянец
Плывущих водорослей, их подводный танец,
А в магхе месяце[67] – дрожащую листву
Смоковниц и росой омытую траву;
Надменность плавную, с какой при первом громе
       Павлины расправляют хвост в истоме, —
              Все это взял за образец,
       Красавице давая жизнь, творец.

              Но радужной окраски пузыри
       Переливаются – и ничего внутри.
              Души никак я не найду:
       Все – внешнее, все – на виду.
       Рассудок неглубокий, без раздумья,
                            Без остроумья.
       Ей неизвестно чувство ожиданья.
       Утраты не приносят ей страданья.
       Она подарки с легкостью берет
       И так же забывает в свой черед.
       Как сгусток радости вселенской,
       Она явилась в оболочке женской.
       Сарасвати, богиня, наобум,
Бездумно лепеча, в нее вдохнула ум.
              Не потому ли дух ее и плоть —
                     Земли щепоть,
       Что вмешана в бессмертное питье?
       Я «Изваяньем» назову ее.

              Досуг подруг своим приходом
              Ей любо услаждать, как медом.
                     Она добросердечна.
       Ее великодушье бесконечно.
       Струей неистощимого ключа
       Оно сверкает, через край плеща.
              Ее не уязвляют боли
              И горести земной юдоли.
Являясь на заре, в ее багряных волнах,
       Безмолвным любопытством, как подсолнух,
              Счастливо светится она,
А в полдень солнечный невинна и нежна,

       Как белый лотос, прелести полна
       И целомудренного благородства.
       С жасмином вьющимся в ней сходство,
       Когда в его благоуханье вдруг
Вольется в сумерках щемящий флейты звук.
       В ее глазах приязнь и умиленье
       Сияют, как светильник для моленья
       Вечернего. Повита тишиной,
Она становится фиалкою ночной
                     И скрасить рада
       Тьму одиночества – дыханьем сада.
       Ее «Садовницей» назвать бы надо!

              Язык лиан понятен ей.
                            Живых ветвей
                     Доступно ей наречье,
                     Как слово человечье.
              Ее стопы прикосновенье —
                     Траве благословенье,
А взор, наполненный участьем, бескорыстьем,
              Шлет радость лепесткам и листьям.
              Ее любовь не знает сна.
       Как свет небесный, бодрствует она,
              Всегда на страже, начеку,
Чтоб леса исцелить щемящую тоску.
Растеньиц маленьких душа немая
Трепещет, ветру и дождю внимая.
       К земному лону, где источник блага —
                     Не иссякает влага,
Былинки робкие, за ней в погоне,
Протягивают слабые ладони.
Безмерная вселенной доброта
                            По листьям разлита,
                     Она животворит посевы.
                            Душа у этой девы,
Как дерево зеленое, щедра;
                                   Добра
       И ласкова, как тень его шатра.
              Ее любовью в равной мере
       Наделены пернатые и звери.
Детенышей беспомощность и малость
       Внушают нежность ей и жалость.
              Как облако с небес
Потоком проливается на лес,
Так этой деве любо изливать
На юные созданья благодать.
Ей имя «Сердобольная» под стать.

Созвездий танец ритмом первозданным
Наполнил это тело с гибким станом.
Не радуга ли воплотилась в ней,
       Когда прошла пора дождей?
                     Небесных дев персты
       Ее лица наметили черты
       Тончайшей кистью рисовальной.
Певучий смех ей дан и голос музыкальный,
       А нежностью и белизной рука
Поспорит с лотосом, раскрывшимся слегка.
       Ее глаза – двоякий черный пламень.
       Как радости река, тоски сдвигая камень,
       Она сама – свободы воплощенье —
       Душе подавленной несет освобожденье.
       В ее походке – струн звучат напевы.
       Наверно, «Радость» – имя этой девы.

                     Она дыханьем жизни юной
              Как будто наполняет час безлунный, —
                            Таинственную пору,
       Невидимую внутреннему взору,
Когда над гущей тьмы, где притаился сон,
Восходит солнце и, не сразу пробужден,
       Весь лес как бы охвачен легкой дрожью,
Бегущей от вершин деревьев к их подножью.
       Неясным трепетом пронизан воздух,
                            А в птичьих гнездах
       Еще невнятен щебет и незвонок,
              Как проба голосов спросонок.
       Каким-то изумленным созерцаньем
                            И смутным ожиданьем
                            Неведомых чудес
                            Наполнен лес.
       Ее душа еще во власти сна,
       И в то же время бодрствует она,
       Предчувствуя глубокий смысл восхода;
       Вся – чистота, бесстрашье и свобода,
Она – самой себя блестящее открытье,
       Но это лишь безмолвное наитье.
       Ее величье – тайное, оно
                     В моей душе отражено.
                     Незримой колесницы шум
И ви́ны золотой звучанье будят ум.
                     Речей обрывки и напевы
       Проникнут исподволь в сознанье девы.
Подобно лотосу, раскроется душа,
       Молитву солнцу вознести спеша.
       Благословляя жизни ликованье,
       Ее сиянье, цвет, благоуханье,
Проснется новый день и раскует сознанье.
                     С него спадут оковы сна,
       Корысти путы, страсти пелена.
Дыханье ночника, отравленное чадом,
Развеет ветер, чье дыханье пахнет садом.
Она – как солнцу гимн, как славословье свету.
Я «Утренней Зарей» назвал бы деву эту.