Яков Тублин - Образ жизни

И полновесным
Золотом плодов,
И листьев
Лёгкой медною монетой.
Над головою
Ветер прошумел,
Последний лист
На тополе раскачивается.
И я уже почти отзеленел,
А чем расплачиваться мне?
А чем расплачиваться?…

Пляж, недавно весёлый,
Уже опустел, остывает…
И задумчивей стали
У лодочника глаза.
Позже стало светать,
И стреляют, прощально стреляют
Над его головой,
Над осенней рекой паруса.
— Сын уехал вчера.
Погостил и уехал в столицу.
Порыбачили с ним.
(Из груди вырывается вздох).
Нынче все уезжают
Куда-то учиться, учиться.
Хоть не верю я в Бога,
А всё ж — помоги ему Бог…
И опять замолкает,
И трубку потухшую вертит,
«Будь здоров», — говорит мне
И лодки проверить идёт.
Вверх задумчиво смотрит,
Где небо холодное чертит
Реактивный, невидимый глазу,
Ночной самолёт.

Не мучай, милая, расспросами,
Не надо спрашивать,
Постой.
Чем болен я?
Я болен осенью,
Я болен грустной красотой.
Я болен тем,
Что вот и выцвели
Поля
И откустилась рожь,
Что осень
Хочет меня выселить
В холодный дождь,
В холодный дождь.

Осадки вновь прогноз пророчит,
А в городе ясным-ясно.
И солнце ломится в окно,
И лето уходить не хочет.

Метеорологам назло
Куда-то осень повернула.
Ещё вчера норд-остом дуло,
А нынче тучи унесло.

Я радуюсь, как озорник,
Несостоявшимся прогнозам.
Пусть мне опять подарит осень
Незапланированный миг…

Ax, эта истина стара,
Как вообще
Все истины.
Давай присядем
У стола
И соберёмся с мыслями.
Ещё наш возраст
Подойдёт
Для моря и для космоса,
А мы, глазея на полёт,
Стоим,
Фуражки комкаем.
И грусть — в глазах,
И груз — в ногах.
Но нам известно
Издавна:
Обыденная жизнь строга,
Как вообще
Все истины.

Мне приснилась жизнь
Крупным планом.
Это ужасно!..
Мне снилась огромная ромашка.
Она хлопала
Своими белыми ресницами…
В пустоте.
Затем — человек!
Даже не человек,
А часть его.
Крупно — лицо, глаза,
А вокруг — пустота.
Хотелось кричать…
Где всё остальное —
Второй план?!
Я проснулся.
Занималось утро.
Выскочил на улицу —
Всё в порядке.
Перед окном стоял тополь,
Стоял крупно.
Вторым планом,
Поодаль,
Узнавались остальные деревья;
Вторым планом
Подметал мостовую дворник.
Крупными казались
Булыжники в мостовой,
И вторым планом
Текла дорога
Далеко, туда, за город.
Я успокоился,
Вошёл в дом,
Но уже не мог уснуть.
Боялся, что он
Снова исчезнет —
Второй план.

Что изменилось во мне
С тех пор?
А вот что:
Я стал дольше разглядывать
Второй план —
Этот мелкий шрифт жизни,
Которым подчас написано
Всё самое главное.

Оно было не виновато,
Это дерево.
Не виновато,
Что выглядело
Лучше своих собратьев.
Они стояли
Под одним и тем же
Солнцем,
Но это
Было ближе к колодцу.
И когда в бадье
Оставалась вода,
Её выливали
Под это дерево —
И дерево зеленело.
Зеленело и удивлялось,
Что людям
Было лень
Сделать два-три шага
И полить остальные
Деревья.
Остальные,
Среди лета желтеющие,
Такие же молодые,
Умирали в двух шагах
От колодца.
Но что могло сделать
Это зеленеющее дерево,
Которое не умело ходить,
Как люди?
Оно было не виновно,
Что стояло у самого
Сруба колодца.
И всё-таки
Чувствовало себя
Виноватым в том,
Что так легко
Достаётся ему
Листва.

Сколько зим и сколько лет
Не проходит этот голод:
Горожанке снится лес,
Лесорубу снится город.

Ты в слезах — приснится смех,
И совсем уже нелепо,
Снится листьям белый снег,
А сугробам снится лето.

Сколько судеб, сколько снов!
Как сугробы сны глубоки.
Снится, может быть, любовь
Беспросветно одиноким.

Снятся яблоки весне,
Снится осени подснежник,
А к жестокости во сне
Тихо подступает нежность.

…Но взойдёт заря и враз
Всё по полочкам расставит.
Утро — самый мудрый врач.
Рассветает…

Звуки пролились, как воды талые,
Снова возвратились, как скворцы.
Почему опять на песни старые
Переходят модные певцы?

Музыка в другой инструментовке
Снова в нашу память постучит.
На эстрадном конкурсе «Каховка»,
Как сама история, звучит.

И пускай уже не под гармошку
Слушаем опять мы песню ту,
Но ведёт «Катюша», как дорожка,
В нашу юность,
В нашу чистоту.

После музыкального «прогресса»,
После шелухи и ерунды,
Словно после всех деликатесов,
Захотелось хлеба и воды.

Все линии точней отчёркнуты
В пределах этих ясных дней.
Как осенью мазки отчётливы!
Как возраст осенью видней!

Глухие звуки сада тихого,
Стучат тяжёлые плоды.
Колдуют мастера над тиглями,
Грунтуют белые холсты.

Исходит холст ярчайшей охрою,
Исходит тёплой синевой,
А среди ночи двери охают,
И стонет ветер, как живой.

По мокрым стёклам ветки лязгают,
А холст пока ещё немой,
Но весь дрожит,
И вместе с красками
Ложатся звуки на него.

Ещё ходить, ещё летать,
Ещё ловить снежок ладонью,
Но жёлтая печать листа
Уже легла на подоконник.

Ещё я буду молодой,
Пока не повзрослеют дочки,
Ещё до той последней точки
Чего не станется со мной!

Пока поёт мой соловей,
И на судьбу я не в обиде,
Но очень многого не видел
Ещё на родине своей.

Ждут многие меня места —
Леса и степи, и причалы…
Но отчего же так печалит
Осенняя печать листа?

Я так прозрачно этот август помню.
Как облака немыслимо легки!
Стоял ещё горячий летний полдень,
В нём осени желтели островки.
Как мог я знать,
Когда по листьям рыжим
Ты уходил на солнечный бульвар,
Что никогда мне больше не услышать
Твоё такое тихое «Бувай».
Бувай, Володя.
…Вот опять незримо
Мы на опушке осени стоим.
Бувай, Володя.
Не прочтёшь Тувима
Спокойным, добрым голосом своим.
«Бувай», — я отвечаю…
Тёплый ветер
Такой же над Одессой,
Как вчера.
И так же
Сквозь закаты и рассветы
Струится лучик твоего добра.

Память, тоньше паутинки,
Вновь являет чудеса…
Где-то озеро Кувшинка
Есть в районе Чебоксар.

Чистым утром, утром росным
Помню, как вдыхал росу,
Видел, как проснулись сосны,
Сосны сонные в лесу.
Как синели их вершинки
Где-то в самой вышине,
Как у озера Кувшинка
Травы спали в тишине…

До сих пор травой росистой
Пахнет всё вокруг меня,
Лесом тем, Кувшинкой чистой,
Волгою, началом дня.