Яков Тублин - Образ жизни

На небе звёздочек, как семечек в стакане.
А может, больше, я не знаю, не считал,
На небе звёздочек, как капель в океане,
И каждая горит во весь накал.

Не промелькнёт в такую ночь и в сером некто —
Всем тень его зловещая видна,
Когда луна так светит ярко, как прожектор,
Когда вверху такая полная луна.

И не убьёт никто друг друга и не ранит,
Не выйдет гад на чёрные дела.
На небе звёзд, как семечек в стакане.
В такую ночь, совсем плохи его дела.

В такую звёздную всем гадам очень плохо —
Им не украсть, не обмануть и не убить.
На небе звёздочек… Такая, брат, эпоха,
На небе звёздочек… и нечего ловить.

Вздох за стеною, на улице вскрик.
Зарозовело окно.
Ночь пролетела, и вот я постиг,
Что отболело давно.

Как те бездумные годы прошли!
Как ты прошёл мимо них!
Туча раздумий не тает вдали,
Ветер рассветный затих.

Опыт других… — а выходит, что ложь.
Ты за раздумья держись.
За ночь, бывает, такое поймёшь,
Что не понять и за жизнь…

И стою, упираясь в стену,
И, хоть тает, — вокруг темнота.
Своевременным быть, современным
Не дают мне былые лета.

Видно, в том обессмысленном прошлом,
В том, что делал, и как и к чему,
Не свою я какую-то прожил
Жизнь в своём одноглазом дому.

И влачил я постылую службу,
Что не в радость была, а в укор,
И в душе неизбывную стужу
Я ещё волоку до сих пор.

Где бы надо заплакать — смеялся,
По ничтожному поводу ныл,
И на части порой разрывался,
А порой по течению плыл.

Вот вдыхаю тепло через силу
На холодном еще берегу.
Очевидно весна наступила,
Но оттаять никак не могу.

Мой берег опальный,
О прошлом ещё не забыв,
Мы слышим с печалью:
«Троллейбус идёт на Намыв»,
Где волны сверкали,
Шумели, светлы и легки,
Бетонные встали
Дома, тротуары легли.
Песочною пылью
Покрылись ольха и сосна.
Здесь жили да были
Надежда, утеха, весна;
На удочках бились
Бычок и тарань, и рыбец;
Стрекозы резвились,
Но вот наступил им конец.
Всё это украли,
Реки затерялся мотив.
Мы слышим с печалью:
«Троллейбус идёт на Намыв».

После зимнего боя,
После бурь
Я порядком устал.
Мне везёт,
Да не больно —
Грохочу, как порожний состав.
Отшумели метели,
Снегопады
Давно отошли.
Наполняюсь апрелем,
Ветром,
Звуками тёплой земли.

Но апрелю и маю
Наступает на пятки
Июнь.
Сквозь весну проступает
Временами
И север, и юг.

Далеки листопады,
Но, как в мареве
Тусклый маяк,
Сквозь весну
Проступает
Несозревшая осень моя.

Как прощально солнышко сияет,
Благодать какая на дворе!
Я орехи с внучкой собираю,
Грецкие орехи в сентябре.

Красные сандалики на ножках.
— Дедушка, ещё один — смотри!
И ложатся в тёплые ладошки
Звонкие орехи: раз, два, три…

Внучка всё смеётся без умолку,
Приминает влажную траву.
Будем с ней зимой орехи щёлкать,
Если до зимы я доживу.

Стою у ясной утренней воды,
Стою, как будто с прошлым на свиданье, —
На полустанке счастья и беды,
На перекрёстке света и страданья.

Как демобилизованный солдат,
Целующий прострелянное знамя,
Себя перевожу на новый лад,
Обугленными шевеля губами.

Горит в воде неясный огонёк,
И солнце розовеет на востоке.
Я этим летом умереть бы мог,
Но вот я жив — мир надо мной высокий.

Я различаю свежие следы,
Я постигаю слово «ожиданье»
На перекрёстке света и беды,
На полустанке счастья и страданья.

Сон, как явь, был отчетливо резким.
И, как лёгкая лодка, уплыл:
Мне приснилось, что я на еврейском
Тихо с мамой своей говорил.

Утро было темно и туманно.
Глядя в тёмное око окна,
Думал я, как неясно и странно
Содержанье короткого сна.

Проступали деревья сурово,
Ветер голые ветки качал.
И не мог я припомнить ни слова
Из того, что я ей отвечал.

Как старался я вспомнить упрямо
Хоть единое слово своё…

А была бы жива моя мама,
Я спросил бы об этом её.

В огне — слова, и вся душа — в золе,
Пишу стихи на мамином столе.
Слова, слова — что слово, то зола.
Всё потому, что мама умерла.

И мамин стол, как палуба в ночи:
Не докричишься, хоть вовсю кричи.
Кричи, кричи! Да кто услышит крик?!
А я ещё пока что не привык,
Что некому откликнуться в ответ.
Хоть надорвись, а мамы больше нет.

Себя — а больше некого корить.
Нет мамы —
Больше не с кем говорить.

Я на душу взял все отравы —
Их хватит любому на век, —
Чтоб из красномордой оравы
Пробился на свет человек.

Я знаю: моё беспокойство
Не нужно вам трижды сейчас.
Оно — моё главное свойство,
Я делал всё это для вас.

Молился я и матерился,
Я близких своих изводил,
В закрытые двери ломился —
В открытые — не входил.

И пусть меня в землю зароют
Убийцы, подонки, ворьё —
От мира они не сокроют
Навек беспокойство моё.

Дано вам увидеть такое —
Не знаю, я там или тут, —
Как из моего непокоя
Целебные травы взойдут.

День отгремел под солнцем жарким.
Мне снова до утра стоять
В безлюдном этом тихом парке,
Где только тополя шумят.

Как мне плечо натёрла скатка,
Но не прилечь и не уснуть,
Не улыбнуться, не заплакать,
Гранитных губ не разомкнуть.

Река волну ночную катит
И ветер бродит по степи…
Не спит в моей белёной хате
Жена — вдова моя, — не спит.

Там столько тяжких слёз пролито;
Зайти бы, хоть когда взглянуть,
Но я громадный, из гранита, —
И хата будет мне по грудь.

Поднявшись над своею смертью,
Я памятником стал немым,
А так мне хочется, поверьте,
Быть незаметным —
Но живым.

Не школа была, а развалина,
Зимой целый день не согреться —
«Спасибо товарищу Сталин»
За наше счастливое детство!

Над головами над нашими,
Над детством худым и бездомным,
Стена транспарантом украшена
И в раме портретом огромным.

Искали щавель на проталинах,
От голода некуда деться —
«Спасибо товарищу Сталину
За наше счастливое детство»

Народа душа измочалена:
Война, голодуха, аресты —
«Спасибо товарищу Сталин»
За наше счастливое детство

Воспоминанье о далеком детстве
В ночной остановившейся тиши —
Надёжное испытанное средство,
Пригодное для сердца и души.

Из памяти опять всплывают зыбкой,
Разлившись лёгкой теплотой в груди,
И золотое солнышко с улыбкой,
И лета серебристые дожди.

Ещё и обретенья, и утраты —
Всё впереди, и всё испить до дна.
А я на нашей улице горбатой
Под деревом играю у окна.

Как девственно струится воздух синий!
Как дышит изумрудная листва!

И предо мной ещё никто не винен,
И я ни перед кем не виноват.