Илья Британ - Богу

Эй, старуха, погадай-ка,
Хоть устал я от чудес!
И трещит, как балалайка:
«Путь далёкий, интерес,

Две болезни, деньги, ссора,
Девка бросила тебя,
Да опять вернется скоро,
И тоскуя и любя…

Э, да с виду только стар ты…
Знаешь, в умном дураке…» —
«Ладно, брось, цыганка, карты:
На, — гадай мне по руке».

«То же, то же: путь, забота, —
Ты счастливый, барин, слышь:
Больно любишь ты кого-то,
Что бежать? — не убежишь…

Ждёт тебя большое дело!
Знаешь, ум — для дурака…» —
«Ну, довольно, — надоело:
Лгут и карты, и рука!»

В сером дыме папиросы
Все мгновения короче.
Вижу бронзовые косы,
Вижу раненные очи.

Всё, что было, вдруг поблёкло
B этом дыме, в этой ночи.
В затуманенные стёкла
Ветер бьётся… Нету мочи…

Виснет дым… Тоска какая!..
Всё ж душа моя хлопочет,
Всё ж, куда-то увлекая,
Вихрем — вьюгой жизнь хохочет…

Вяло гаснет папироса…
Всё чего-то сердце хочет…
Вновь мелькнули тени косо…
Всё морочат и морочат…

Как часто, милый друг, не знают люди сами
В лукавой пестроте изменчивых минут,
Чей голос ранит их, какое мучит пламя,
Какие письмена их более влекут.

То холодом немым, то страстию томимы,
То — вечная любовь (её вдруг слышат зов!),
То хочется пройти, совсем не глядя, мимо
В безвестную страну безвестных берегов.

Как часто, милый друг, не знают люди сами,
Кому поёт любовь, о ком её слова:
То близкие душе покажутся врагами,
То вдруг от кратких встреч кружится голова.

Мы любим… но кого? — других? мечту? себя ли?
Иль это реет Бог и Божья благодать?
И что — сулит любовь? — забвение? печали?..
Кто сердцу даст ответ? Кто может разгадать!

Папоротник — лапы;
Череп — серый пень;
Гриб прогнивший шляпу
Сдвинул набекрень;

Плачет там в долине
Смятая трава;
В жуткой паутине
Чёрная листва;

Мёртвых веток залежь;
Грустный, грустный вид…
Знать, не у меня лишь
Сердце так болит!

Неужто в светлом зеркале
Мое лицо? не верю!
Как жутко исковеркали
Сомнения, потери!

Кто лоб рассек морщинами?
А взоры кем убиты?
Кто ласками змеиными
Украл мои ланиты?

Кто мне склонил так голову,
Уста сковал мне хладом? —
Их мертвенное олово
Покрыто страшным ядом…

Всю душу исковеркали!
О, близкая развязка:
Мелькнёт в суровом зеркале
Безжизненная маска!

Лист увядший, как жёлтый кристалл;
Как ребёнок, заплакала птица.
Лист, который на землю упал, —
Как он сможет потом возродиться?

Дни, как чёрный угасший агат;
Как могила любовь замолчала.
Дни, которые рано сгорят, —
Как опять им увидеть начало?

Осина — в белом платьице:
Зелёное наскучило.
А за полем маячится
Избёнка, словно чучело.

Зима — такая милая:
Письмо прислала белое
О том, кого любила я,
Кому сказать не смела я…

Зиму крестьяне встретили:
Пестрым-пестра околица. —
О ком, не о поэте ли
Душа болит и молится?..

Все стали вдруг хорошими!
Дымок так низко стелется.
За первыми порошами
Прибудет и мятелица.

Грущу я, слёзы катятся:
Поверить не сумела я…
Осина — в белом платьице…
И даль — такая белая!..

Жизнь — обманчива, сердце — беззвездно:
В нём, как шорох невидимых змей
И как чёрная жуткая бездна —
Память прошлых растоптанных дней.

То звучит мимолётною флейтой
И рыдает, как сон наяву,
Утешающий, ласковый чей-то
Голос, — чей он… никак не пойму.

То напевом далёкой свирели
Проплывают и гаснут слова,
И мелькает чуть-чуть, еле-еле
Чья-то в синем венке голова.

То… о, Боже мой, чьи это взгляды
(В нём и солнце, и жгучая боль!)
То ребёнка, то хищной наяды?
Как забыть их, не помнить… Давно ль?..

Думы ранят, томятся и стонут,
И уносятся в вихре пустом;
Жизнь — обманчива, прошлое — омут
Под разломанным чёрным крестом.

Туман опаловой завесой
Дорогу милую облёк;
Но из лазоревого леса
Подул незримый ветерок:

Исчезли мертвенные клочья,
Дорога стала голубой. —
Но я… не в силах превозмочь я
Завес, опущенных судьбой!

Вся жизнь проходит будто мимо,
Туман, как каменная дверь,
И в нём друг другу мы не зримы, —
Быть может, к лучшему, поверь…

Без конца ль эта серая жуткая нить!
Солнце стало всё ниже да ниже. —
Для того, чтоб острее, чтоб ярче любить,
Я тебя до тоски ненавижу.

Что такое любовь? — потерять, не найти,
Бога сжечь и молиться дракону. —
Для того, чтоб не сбиться с земного пути,
Я невидимых струн не затрону.

Да погибнет любовь, если жизнь где-то там
Не продолжит того, что уж было! —
Для того, чтоб не кончиться этим мечтам,
Я сойду за тобою в могилу.

Я гляжу с высокого балкона
В полумрак открытых настежь окон,
Где пред Ликом Иверской иконы…
Неподвижен чей-то нежный локон.

Запах яблонь тянется из сада,
Голоса звучат так смутно, плохо…
У иконы — синяя лампада,
Трепетанье горестного вздоха.

Вышли звезды. Светлые, скажите,
Кто там плачет скорбно у киота,
И о чём горячие мольбы те,
И по ком тяжёлая забота?

У меня нет в комнате иконы,
Нет лампадки, Бога нет, — далёк Он…
Я гляжу с высокого балкона
И целую в мыслях нежный локон.

Любили нас, любили сами,
Горели радугой сердца;
Но верь, погаснет это пламя…
И так — до самого конца!

Терзали нас, терзали сами,
Горели мукою сердца;
Но знай, не меркнет это пламя…
И так — до самого конца!

В углу лениво ткёт паук.
Мигают призрачные свечи. —
Приди скорее, милый друг:
Давай делить осенний вечер!

Тоска! Сварил я пьяный грог:
Кому отлить мне половинку? —
Хотя б прислала пару строк
И в них — родимую былинку!

Погасли свечи; нет огня:
Начну играть с Судьбою в жмурки,
Хотя бы вспомнила меня
В своей лазоревой конурке!

Печаль хозяйкою в дому,
И Смерть гуляет там по крыше,
И тяжело мне одному. —
Как хорошо, что ты не слышишь!..

Я лежу на дне колодца;
Тихо шепчет мне вода:
«То, что было, не вернётся,
Не вернётся никогда».

Глухо шепчет злая тина:
«Не вернёшь его назад,
Впрочем, право, всё едино:
Сам, голубчик, виноват».

Мерно шепчет сердце то же.
Жить как прежде? — как начать!
Не могу я… Боже, Боже, —
О, вели им замолчать!

Мёртвый спит, и он проснётся,
Чтоб изведать только ад…
Я лежу на дне колодца:
«Сам, голубчик, виноват!