Илья Британ - Богу

Ушедшей к Богу милой Маме
Пусть эти песни прозвучат
И за земными берегами
Невинным лепетом внучат.

Услышь и ты, в чьих детских взорах
Любовь давно убила страх,
Миров иных чуть внятный шорох
В моей душе, — в моих стихах.

Но если дар отвергнут обе,
Как в небе, так и на земле,
Я не предамся чёрной злобе
И не убью себя во мгле:

Забывшись в призрачной отраде,
Упрямых уст я не сомкну,
Но никогда своей тетради
Я не повергну никому.

Сам Бог, пером моим владея,
Свою звезду во мне зажёг. —
Гори же, песнь моя, светлее:
Так я хочу! Так хочет Бог!

Меж гирляндами роз —
Хороводы стрекоз;
Средь зелёных ветвей —
В полутьме соловей;
За покровами мглы —
Властелины-орлы;
Над вершинами гор —
Безграничный простор, —
И над всем яркий свет —
Одинокий поэт.

Скучен мне порядок серый
В думах и в делах:
Я люблю смешать размеры
В пламенных стихах;
Я люблю в одном узоре
Праведность и грех
И в твоем глубоком взоре
Вместе — плач и смех;
Любо мне почти до боли
В храм идти шаля, —
Не в моем ли произволе
Небо и земля?
Душу Богу дам обратно,
Тело — птичья снедь…
О, как жутко и приятно —
Жить и умереть!

Мои стихи не ровны,
Как сердца перебои;
Я — светлый и греховный:
Во мне таятся двое.

То — к небу, то — в болото,
Но всё творю для Бога;
То — серая забота,
То — вещая тревога…

Ненужный, нелюбимый
Люблю везде молиться;
Живу я как-то мимо,
Не зная, где граница.

Свечу я без заката
Каким-то странным светом;
Мне Бог велел когда-то
Любить и быть поэтом.

То — в цирке, то — в часовнях;
То — музыка, то — схима:
В стихах моих неровных
Скитанья пилигрима…

О, стихов моих светлая лестница!
О, души моей чистый Грааль!
Кто подходит тот пусть перекрестится:
Здесь живёт неземная печаль.

Был отравлен я муками Каина,
Был себе самому палачом, —
Здесь миров запредельных окраина,
Озаренная Божьим лучом.

В душу, милая, ты загляни мою,
Звёздной лестницей тихо пройди,
Полюби мою сказку любимую,
А потом, если надо, — суди!

Я кажусь суровым, — я такой нарочно:
Стыдно быть хорошим, — надо быть плохим!
То наброшу тогу, то костюм восточный,
То вдруг Дон-Жуан я, то вдруг пилигрим.

Я жалею, плачу и колю кинжалом,
Я томлюсь по Боге и плюю в алтарь,
Я бодрее ветра, но гляжу усталым,
Я душой на небе, но ползу, как тварь.

Тяжко вечно корчить напоказ героя,
Притаив за гримом робкие черты…
Так живу на сцене, так слыву Пьерро я,
Но хочу лишь ласки, солнца, простоты.

Я совсем не камень, я нежней мимозы
И пред малой травкой падаю я ниц:
Могут меня ранить легкие стрекозы
И убить на месте тень твоих ресниц.

О, мой ангел светлый, грех мой мне прости ты:
Я люблю до боли, но кажусь сухим…
Все мои надежды, все мечты — убиты…
Стыдно быть хорошим! Надо быть плохим!..

Я всё скажу! Себя ласкать
Мечтой красивой не хотел;
Всю жизнь не жить, всю жизнь искать:
Таков мой пламенный удел…

Былого годы не вернут,
А жизни новой — не начать;
И в бездне гаснущих минут
Легла на сердце мне печать.

Она легла и на уста, —
Безмолвен крик моей души…
А даль земная так чиста!..
А сны любви так хороши!..

Там в глубине души одна слеза звенит
И жажда светлая — молиться;
Но я застыл, я — как гранит,
И капле жгучей — не пролиться!

Там в глубине души — аккорд багряных снов,
И сила радостная дремлет;
Но эта речь, увы, — без слов,
Лобзаний жизни не приемлет!

Средь смеха кипучего вдруг незаметно
В душе моей слёзы немые родятся,
И брызги веселья пытаются тщетно
Бороться с печалью: тоске не уняться.

Когда поцелуем я сердце стараюсь
Открыть для любви, для огней наслажденья,
То вдруг я робею, то вдруг я теряюсь, —
Пустая, холодная, мертвая тень я!

Когда я хочу позабыться немного,
Отдавшись мечте о великом и вечном,
То вдруг предстаёт моим взорам дорога,
С бескрестной могилою в счёте конечном…

Тлеют свечи в мёртвом зале;
Вянет сорванный цветок.
Что со мною? не слеза ли
Там упала на платок?

Бледный мрамор грозит в муке,
Нежно-грустен луч зеркал.
Чьи-то очи… чьи-то руки…
Чей-то голос просверкал…

Миг томленья. После бала.
Смяты пышные драпри.
Часовой немого зала —
Смерть шагает: раз… два… три…

Скрипы, шорохи паркета.
Мрак удушлив и жесток.
Жаждут жизни, просят света
Я и сорванный цветок…

Стоят деревья оголенные;
Гудят сквозь сон колокола;
Грозятся дроги похоронные,
И плачут в окнах зеркала…

Везде, на всём тревога смутная,
Весь город скорбью обуян,
И только вывеска распутная
Лукаво шепчет: «Ресторан»…

Вот дом, как гроб из алюминия,
Вот дама, — весь в румянах труп;
И даже блеск немого инея
Так монотонен и так груб.

Здесь солнца луч, тоске препятствуя,
Ни разу ярко не блистал,
И Дьявол — Дым, на мир злорадствуя,
Себе поставил пьедестал…

В небе медленно гаснут опалы.
Никого. Ничего. Ниоткуда.
О, как сердце больное устало
И не просит ни счастья, ни чуда!

Небу сон о земле не приснится.
Время ткут одинокие судьбы.
О, мучительных снов вереницы…
Не хочу… не хочу… Отдохнуть бы!

Берег жизни с отвесными скалами,
А над ними — простор голубой:
Вот куда бесконечно усталыми
Нас угонит последний прибой.

Здесь — предел и черта, здесь — окраина;
Сердцу стало так тесно в груди,
Но земля с небесами не спаяна,
И лишь пропасть одна впереди.

Мне противно жить только химерою,
Сердце дум и надежд не хранит,
В чары жизни я больше не верую, —
Я молчу, я застыл. Я — гранит…

Хмурая осень мелькнула мне в очи,
Песню запела о том, что теперь
К чёрной могиле дорога короче:
Близится гроба тяжёлая дверь…

Пела: забыт я тобою бесследно;
Пела: погас мой единственный луч;
Пела, кричала, смеялась победно
Старая ведьма в короне из туч…

Пела… И грустным больным хороводом
Жёлтые листья кружились в саду,
Тьма завладела землей, небосводом,
Липы стонали в тяжёлом бреду…

Скука. Презрение. Грусть и досада.
О, как в душе стало тоже темно…
Хмурая осень, чего тебе надо?
Может быть жизни? — я умер давно!