Гафур Гулям - Стихотворения и поэмы

Мы чествуем ныне в свободной стране
тебя, Алишер, гражданин и поэт.
Как львиное эхо, твой голос в горах
гремел, не смолкая, полтысячи лет.

Нам песни твои согревали сердца,
борьбу воспевали и славили труд.
Вскормленные грудью Отчизны, они,
как матери ласковый зов, не умрут.

Любовь с материнским впитав молоком,
узнав в ней и честь и Призванье свое,
ты песнями славил к Отчизне любовь,
к богатствам ее и красотам ее.

Страданье живому судьбой суждено, —
за счастьем — невзгода, за смехом — беда.
И были отпущены в жизни тебе
для счастья секунды, для горя — года.

Но счастьем твоим был бушующий ум,
как ливень обильный, могучий как смерч.
В лучах его света увидели мы
конец Тимуридов, их жалкую смерть.

Ты был точно лев на железной цепи,
вместилище мудрости, чести пример.
До звезд искрометных твой вздох долетал,
любовь кто посадит на цепь, Алишер?

Читаю, как в книге, гератский рассвет
по дням твоей юности, бурной, как гром,
и черную ночь Хорасанской страны
я вижу в ненастном закате твоем.

Мы творчество славим твое, Алишер,
богатое светом, как солнечный день.
У входа в светилище разума ты
свою положил золотую ступень.

Полтысячи лет отшумело. Но нам
дни жизни твоей, точно детство, близки.
А завтрашний день, будто сокол ручной,
следит за движением нашей руки.

Полтысячи лет прославляет узбек
тебя, Алишер, гражданин и поэт,
и будет от чистой души восславлять
еще и столетья и тысячи лет.

Великий учитель, провидец судеб,
отцом ты приходишь в наш праздничный дом,
газели твои наполняют сердца
любовью, и радостью, и торжеством.

Навеки в сознании сохранены
бессмертные строки — шах-бейты твои.
Они как нефрит в драгоценных серьгах,
как в рощах заливистые соловьи.

Да, мы не из тех, кто не помнит родства,
в истории славен узбекский народ.
И если, враги, вы не верите нам —
прочтите хоть то, что писал Геродот.

Для вас — муравьиная куча Восток,
сподручнее так вам оружьем бряцать.
Но правда истории бьет по рукам,
кто вздумал бы славу ее отрицать.

Исток человечества, старый Восток
был славен величием творческих сил,
соцветие гениев в небе ночном горит,
как созвездие вечных светил.

Раздвинулись шире просторы земли,
и вспыхнуло ярче сиянье зари,
когда на узбекское небо взошел
поэт Навои — как звезда Муштари.

Хотите Фархада увидеть — прошу
приехать в наш солнечный Узбекистан.
На стройках здесь каждый рабочий — Фархад,
к нам древних мечтаний пристал караван.

Тенистые здесь вам покажут сады,
и белый хлопчатник, и зреющий хлеб,
как счастья достигли Фархад и Ширин,
добром одарив Мирзачульскую степь.

Взгляни, Алишер, как мечтанья твои
достигли у нас завершенья поры:
свет тысячевольтовых ламп Ильича
светлее, чем свечи дворцов Байкары.

Взгляни, Алишер, как в боях и труде
клад дружбы великой нашел человек.
И ты не о нас ли в сказаньях мечтал,
провидел не наш ли сияющий век?

Герои в сраженьях, в искусстве, в труде,
любви бескорыстной и дружбы пример,
не мы ли живем в той чудесной стране,
которую видел в мечте Алишер?

Мы чествуем ныне единой семьей
тебя, Алишер, гражданин и поэт.
Рождая отзывное эхо в сердцах,
к нам песни твои шли полтысячи лет.

И видишь — дошли и вошли в наш дворец,
в мир дружбы народов, в наш день золотой.
Так здравствуй, наш добрый, наш солнечный век
и алое знамя над нашей страной!

Когда-то Навои, воздав хвалу каламу,
забыл чернильницу… Но в темноте ночной,
о черноглазая, прищурившись упрямо,
ты скромным зеркальцем блестишь передо мной.

Хочу, чтоб капелька в тебе любая стала
горящей, словно кровь отважного бойца.
Ты славу громкую моим стихам стяжала,
сама ж молчальницей осталась до конца.

В любом моем труде есть и твоя частица,
ты, помогая мне, ночами не спала.
Хоть с виду ты черна, но нечего стыдиться, —
ведь главное, чтоб мысль всегда была светла.

А в яростные дни, когда война пылала
и жгучим мщением душа была полна,
порой об извергах писать ты не желала:
«Уж не настолько, — говорила, — я черна!..»

…Стихи дописаны. Спасибо, дорогая!
Чернила кончились? Давай я подолью.
Вдвоем трудились мы. Тебя я поздравляю,
а выйдет книга — книгу подарю.

Проходит лето.
                     Тот, кто скажет: «Вот,
жаре конец» — и всё, —
                                       мне жалок тот.
Достойно лето слов иных.
                                             О нем
писать пристало огненным пером.

Писать о вишнях спелых, как заря.
О том, что молодость прошла не зря.
Звенит в лугах ее напев простой,
как дуновенье ветра в летний зной.

Встань на заре.
                          В рассветный выйди сад —
деревья, просыпаясь, шелестят.
Ты ветвь привил —
                              гляди, как расцвела!
В ней робко дышит розовая мгла.

Здесь соловьиной трели чистый звук
прерывистой свирелью грянет вдруг,
И ты замрешь.
                         И тишина кругом,
и только розы зыблются огнем.

Как золотая пуля с высоты,
шмель, прогудев, свалился на цветы.
Чилляк созрел,
                        его прозрачна гроздь
и косточки-зрачки видны насквозь.

Наполнен лаской каждый летний день.
Благодарим мы царственную тень
за холодок,
                    за лиственную дрожь,
за то, что персик
                             сам с восходом схож.

Блестит хлопчатник, как скопленье звезд.
Масудахон проходит вдоль борозд.
Кусты к ней мягко и покорно льнут,
поклон свой благодарный отдают.

Ты погостить приехал в Маргилан —
природа накрывает дастархан:
корзины слив,
                          подносы миндаля
тебе несет колхозная земля.

Люблю я, наработавшись за день,
к дувалу тихо прислонить кетмень
и на кошме,
                   сев рядом, с кем дружу,
есть не спеша горячую гуджу.

Я тем горжусь,
                        что сам пшеницу жал,
зерно молол
                      и в печь хлеба сажал,
что землю я воспел в стихах моих, —
там слово «труд» мне ближе всех других.

.. Позор тому,
                        кто лето напролет
жил тунеядцем за народный счет.
Таких мы гнать немедленно должны,
лентяй нам враг —
                                нам трутни не нужны!

Земля богатство нам дает сполна,
но знай,
              ухода ждет всегда она, —
сняв урожай,
                     бери кетмень опять,
чтоб вновь колосьям силу набирать.

Гляжу в окно.
                      Летят на глинозем
плоды джиды серебряным дождем —
роняет сад осеннюю парчу…
Дастан о лете я писать хочу!

Тихою ночью, звездною ночью
мир перед взором до дна раскрыт…
Юношу вижу: строг, озабочен,
над книгами он до утра сидит.

То не резец на гранитных плитах
врезает надпись на сотни лет, —
это в мозгу, в извилинах скрытых,
врезается знания светлый след.

Страницы шуршат, и весенней ночи
всё глубже становится тишина…
Нашел наконец! Из тысячи строчек
именно эта ему нужна.

И словно в единственной строчке этой
все тайны вселенной заключены:
жгучей, слепящею вспышкой света
мысли внезапно озарены.

Тихо вокруг.
                   Темнота сгустилась,
и, как невидимое крыло,
ласково будущее склонилось,
за плечи юношу обняло.

Нет, не напрасны его усилья,
такого большая дорога ждет,
близится день, и, расправив крылья,
он устремится в первый полет!..

В зачетной книжке ряды пятерок —
это ступеньки вчерашних дней.
Уже он диплом защищает скоро,
и берег будущий всё видней.

Всё впереди: и борьба с рутиной,
и неудачи, и торжество!..
С гордостью, как на достойного сына,
будет страна глядеть на него.

Светает…
              Работою увлеченный,
всю ночь не сомкнул он упрямых глаз…
Вот он уже молодой ученый,
всходит на кафедру первый раз.

А сердце стучит горячо, тревожно:
отныне науке всю жизнь отдай!..
Отец постучался в дверь осторожно, входит:
«Сынок, остывает чай…»