Леонид Трефолев - Собрание сочинений

       Дарья-молодка от радости плачет:
       Есть письмецо к ней, — из Питера, значит
       Стало быть, муж посылает поклон.
       Скоро ли сам-то воротится он?
       Незачем медлить в холодной столице,
       Время вернуться к жене-молодице,
       Платьем-обновкой утешить ее…
       Славное будет в деревне житье!
       Сбегала Дарья к дьячку Еремёю,
       Просит его: "Я читать не умею,
       Ты прочитай мне, хоть ради Христа!
       Дам я за то новины и холста".
       Горло прочистив забористым квасом,
       Начал читать он октавою-басом,
       Свистнул отчаянно, в нос промычал
       И бородою с тоской покачал.
       "Дарья, голубушка! Вести о муже…
       Жаль мне тебя, горемычная, вчуже!
       Слез понапрасну ручьями не лей…
       Умер в больнице твой муж Пантелей". —
       Грохнулась оземь со стоном бабенка.
       "Как воспитаю без мужа ребенка?
       Я ведь на сносях!" — "Сие вижу сам.
       Значит, угодно сие небесам;
       Значит, сие испытание свыше.
       Ты причитай, ради чада, потише!
       Главное дело, терпенье имей! —
       Молвил любовно дьячок Еремей. —
       Слушай, что пишут тебе из артели:
       "Вас письмецом известить мы хотели,
       Что уж давненько, великим постом,
       Умер супруг ваш и спит под крестом.
       Плохи у нас, у рабочих, квартеры:
       Гибнем, как мухи, от тифа, холеры.
       Всяких недугов нельзя перечесть,
       Сколько их — дьяволов — в Питере есть!
       Тиф и спалил, как огонь, Пантелея.
       Грешную душеньку слезно жалея,
       Мы пригласили попа. Причастил,
       Добрый такой: все грехи отпустил.
       Гроб мы устроили целой артелью;
       Вырыть могилу велели Савелью;
       Дядя Гаврило и дядя Орест
       Сделали живо березовый крест.
       Сенька (он грамотен больно, разбойник!)
       Надпись наляпал: "_Спи добрый покойник_".
       Барин ее, эту надпись, читал,
       В стеклышко щурясь, и вдруг засвистал.
       "Что ты свистишь?" — обозлился Ананий. —
       "_Знаков_ не вижу…" — "Каких?" — "_Препинаний_!" —
       Добрые люди, чтоб нам удружить,
       _Знак_ и на мертвых хотят наложить.
       Знаков наложено слишком довольно!..
       Тут, умилясь, по душе, сердобольно
       Выпили мы на поминках…"
      …За сим
       Следует подпись: "_Артельщик Максим_".
       Дальше нет речи о Дарьином горе,
       Дальше — поклоны: невестке Федоре,
       Бабке Орине и братцу Фоме,
       Тетке Матрене и Фекле куме.

       Ох, лесочки бесконечные,
       Пошехонские, родимые!
       Что шумите, вековечные
       И никем не проходимые?

       Вы стоите исполинами,
       Будто небо подпираете,
       И зелеными вершинами
       С непогодушкой играете.

       Люди конные и пешие
       Посетить вас опасаются?
       Заведут в трущобу лешие,
       Насмеются, наругаются.

       Мишки злые, неуклюжие
       Так и рвутся на рогатину:
       Вынимай скорей оружие,
       Если любишь медвежатину!

       Ох, лесочки бесконечные,
       Пошехонские, родимые!
       Что шумите, вековечные
       И никем не проходимые?

       Отвечают сосны дикие,
       Поклонившись от усердия:
       "К нам пришли беды великие, —
       Рубят нас без милосердия.

       Жили мы спокойно с мишками,
       Лешим не были обижены;
       А теперь, на грех, мальчишками
       Пошехонскими унижены".

       "Доля выпала суровая! —
       Зашумели глухо елочки. —
       Здесь стоит изба тесовая,
       Вся новехонька, с иголочки.

       _Земской школой_ называется,
       Ребятишек стая целая
       В этой школе обучается
       И шумит, такая смелая!

       И мешает нам дремать в глуши,
       Видеть сны, мечты туманные…
       Хороши ли, путник, — сам реши, —
       Эти школы окаянные?"

       Нет, лесочки бесконечные,
       Ваша жизнь недаром губится.
       Я срубил бы вас, сердечные,
       Всех на школы… да не рубится!

       Я художник плохой: карандаш
       Повинуется мне неохотно.
       За рисунок мой денег не дашь,
       И не нужно, не нужно… Когда ж
       Я начну рисовать беззаботно,
       Все выходит картина одна,
       Безотрадная, грустно-смешная,
       Но для многих, для многих родная.
       Посмотри: пред тобою она!

      …Редкий, межий сосновый лесок;
       Вдоль дороги — огромные пенья
       Старых сосен (остатки именья
       Благородных господ) и песок,
       Выводящий меня из терпенья.
       Попадаешь в него, будто в плен:
       Враг, летающий желтою тучей,
       Враг опасный, коварный, зыбучий,
       Засосет до колен, до колен…

       Ходит слух, что в Сахарской степи
       Трудновато живется арабу…
       Пожалей также русскую бабу
       И скажи ей: "Иди и терпи!
       Обливаючи потом сорочку, —
       Что прилипла к иссохшей груди,
       Ты, голубка, шагай по песочку!
       Будет время: промаявшись ночку,
       Утром степь перейдешь, погоди!"

       Нелегко по песочку шагать:
       Этот остов живой истомился.
       Я готов бы ему помогать,
       На картине построил бы гать,
       Да нельзя: карандаш надломился!
       Очиню. За леском, в стороне,
       Нарисую широкое поле,
       Где и я погулял бы на воле.
       Да куда!.. Не гуляется мне.
       Нет, тому, кто погрязнул давно
       В темном омуте, в жизненной тине,
       Ширь, раздолье полей мудрено
       Рисовать на унылой картине.
       Нет, боюсь я цветущих полей,
       Начертить их не хватит отваги…
       Карандаш, не жалея бумаги,
       Деревеньку рисует смелей.

       Ох, деревня! Печально и ты
       Раскидалась вдоль речки за мостом,
       Щеголяя обширным погостом…
       Всюду ставлю кресты да кресты…
       Карандаш мой, не ведая меры,
       Под рукою дрожащей горит
       И людей православных морит
       Хуже ведьмы проклятой — холеры.

       Я ему подчинился невольно:
       Он рукою моей, как злодей,
       Овладел и мучительно, больно жжет ее…
       Мертвых слишком довольно,
       Нам живых подавайте людей!
       Вот и люди… И дьякон, и поп
       На гумне, утомившись, молотят,
       И неспелые зерна, как гроб
       Преждевременный, глухо колотят.
    . .
      …Вот и люди… Огромный этап
       За пригорком идет вереницей…
       Овладевши моею десницей,
       Карандаш на мгновенье ослаб,
       Не рисует: склонился, как раб
       Перед грозной восточной царицей.
       Я его тороплю, чтобы он
       Передал в очертаниях ясных
       И бряцание цепи, и стон,
       И мольбу за погибших, "несчастных"…
       У колодца молодка стоит,
       Устремив на несчастных взор бледный…
       Подойдут к ней — она наградит
       Их последней копейкою медной…

      …Вот и люди, веселые даже,
       Подпершись молодецки в бока,
       Входят с хохотом в дверь кабака…
      …О создатель, создатель!; Когда же
       Нарисую я тонко, слегка,
       Не кабак, а просторную школу,
       Где бы люд православный сидел,
       Где бы поп о народе радел?
       Но, на грех, моему произволу
       Карандаш назначает предел.
       Оп рисует и бойко и метко
       Только горе да жизненный хлам,
       И ломаю зато я нередко
       Мой тупой карандаш пополам.