Аркадий Кулешов - Знамя бригады

Жил лесник со своей лесничихой
Возле заводи тихой,
Возле озера, в чаще глубокой,
От селений далеко.
К тем селеньям знакомым
От жилья лесникова
Шли, конечно, дороги лесные,
Дороги глухие.
Заросли они серыми мхами,
Кустами, грибами,
Заросли, потому что лесник
Колесить по кустам не привык:
Он лишь ради базарного дня
Запрягал порою коня,
Чаще ж он по делам неотложным,
По служебным делам всевозможным
Отправлялся дорогой иною —
На лодке водою.

Жил лесник со своей лесничихой
Возле заводи тихой.
Тут-то мы комиссара больного
Положили у хаты сосновой.
Нам воды было нужно,
А фляга — пустая,
И хозяйка сказала радушно,
Березовый сок подавая:
— Пейте, милые, сколько хотите,
А товарища в хату несите…

Острых кос восемь штук
Лесниково скрывало застрешье.
Разве ж он для своих только рук
Столько их понавешал?
Мы с хозяином косим,
Но об этом не спросим…
Пять сынов или восемь
У хозяина было? Не знаем
И допытываться не желаем.
Мы об этом не спросим его,
Потому что не видим ни одного,
Потому что, придут ли с войны
Лесниковы сыны,
Мы не знаем
И тревожить его не желаем.
Видит наши мозоли лесник,
Лица в каплях обильного пота,
И уж знает старик:
Мы от сельской отвыкли работы.
Молча день мы проводим в труде,
Свищут косы стальные.
Как мы жили и где
И посты занимали какие?
Он об этих не спросит делах,
Ждать не станет ответа,—
Знает так, что на прежних местах
Нас теперь уже нету.

Окликая озерные дали,
Кукушки с утра куковали,
Будто клены, березы считали,
Комиссару здоровья желали.
Комиссар понимал, улыбался,
Слушал их,
Поправлялся.

С комиссаром у нас
Молчаливый, нерадостный сговор:
Заведем мы беседу подчас —
О бригаде ж ни слова.
Так семья замолкает порою
Об умершем сыне иль брате,—
Долго имя его дорогое
Не произносится в хате.
Да и незачем боль растравлять:
Похоронен родной и не встанет,
Раны не к чему посыпать
Горькой солью воспоминаний.
Прочь мы гоним вспомин,
Прочь незваный, непрошеный гоним,
Потому что у нас не один,
Не один человек похоронен.
Кто об этом сказал?
Мы не верим в рассказы такие,
И лишь только закроем глаза —
Вновь стоят, как живые,
Молодые да рослые,
Городские, колхозные
Молодцы,
Побратимы,
Бойцы.
Нет, забыться от горьких тревог
Было нам не под силу.
Удержаться Зарудный не мог,
И про знамя спросил он:
— Цело знамя иль нет?
— Цело… С нами оно… — говорю я,
— Покажи…—
Что придумать в ответ?
Показал и себя нее корю я.
Развернули мы стяг боевой —
Яркий, гордый и в горе.
Посмотрел он, потрогал рукой
Это знамя, нам всем дорогое.
Еле-еле слезу удержал,
Слабый, хворый, привстал на постели.
— Выноси! — мне чуть слышно сказал. -
Без меня…—
Мы, потупясь, сидели.
И, смущение наше заметив,
Он отрезал сурово:
— Не привык я на ветер
Бросать свое слово.
Собирайтесь! Сегодня ж
Пойдете в поход…—
Всех он на ноги поднял.
К сундукам нас хозяйка ведет,
Достает нам дорожные вещи,
Словно мать, сыновей собирает.
Вижу, куртку мой друг примеряет
На широкие плечи.
Может статься, сыновний рабочий
Костюм лесничиха дарила.
А куда мы идем среди ночи,
Она не спросила.
Чье же все это? Чье?
Не сказала Прасковья.
Кто носил — не спросил у нее.
Не спросил про сынов я.

Документы прежние спрятаны
За подкладкой, под ватою,
Там же знамя зашито… Пора
Уходить со двора.
Слышны стоны больного —
В бреду комиссар.
«Разве можно оставить такого? —
Печально звенит самовар.—
Ваша спешка его доконала.
Смотрите,
Что сделалось с ним…»
Утром хуже Зарудному стало.
Мы сидим и молчим.

Дни прошли, миновали,
Кукушки откуковали.
Мы в просторные лодки входили,
И плыли, и плыли.
В далях синих и розовых
Тучки сходятся стайками.
Был закат. Через озеро
Проводил нас хозяин с хозяйкою.
Тихий лес подымался стеной
Над извилистыми берегами.
Комиссар полковой
Был теперь между нами.
Мы его подождали,
И этому рад он душою.
Вот и лодки пристали,
На берег выходим гурьбою.
Всех подряд обняла нас Прасковья,
И губы ее задрожали.
— Как родимых сынов, я,
Товарищи, вас провожаю…
— Брось ты плакать, старуха,—
Лесник уговаривал глухо, —
Брось, не надо… — А сам
Он проводит рукой по глазам.
Распрощалися с нами.
Пошли. Сели в лодки пустые…

По просторам земли
Стежки нас повели.
Полевые.

Месяц стежку в дубняк
Серебристой осыпал метелью.
Не могу я никак
Со своею освоиться тенью.
Только — верь иль не верь —
Я бреду в этой куртке короткой.
Отвыкать мне придется теперь
От военной походки.
Шаг свой полем и лесом
Печатаю под псевдонимом:
Был я Рыбкой Алесем,
Стал Полыном Никодимом.
Да, теперь я — Полын,
А товарищ мой — Ворчик Никита,
А Зарудный — Смирнов: не один
Я иду возле жита.

Ой, скосили его пулеметы,
Под корень скосили!
Сапогами немецкой работы
Его молотили.

Танки, сталью покрытые,
Жито мололи,
Вражьи кони копытами
Хлеб замесили на поле.

Тесто кровью враги поливали,
В самом пекле пекли-выпекали.
И лежит, словно камень,
Хлеб немецких пекарен.

На дороге лежит каравай,
Как на белой холстине,
Дармовой — только рот разевай!
С горя, может, разинешь.

Полем трое нас шло
По тропе незнакомой.
Мы решились, мы входим в село,
Слышим крики и гомон:
Окна свет заливает,
Скрипач плясовую играет.
Кто нас может в селе задержать?
Справки с нами, в кармане лежат.
Есть и подпись на них и печать,—
Дескать, выпущены из острога.
А задумают арестовать—
Мы не маленькие, слава богу.
У крыльца рассказала крестьянка,
Что за пир, за гулянка:
Это свадьбу справляет Медведский,
Подлиза немецкий.
Он три года назад
Ферму сжег и судился,
Свет прошел, говорят,
И домой
Перед самой войной
Воротился.
С ним идет под венец
Под угрозой дивчина:
Не пойдешь, мол, так мать и отец
Головою ответят за сына;
Донесу, мол, что он большевик,
Что теперь он у красных. И точка!..
Перепуганный насмерть старик
Выдает за него свою дочку.
Согласилась и старая мать
На семейной беседе.
Гармонист отказался играть,
Отвернулись от свадьбы соседи.
Пусто в хате. Никто не идет.
Только с улицы в окна несмело
Наблюдает народ,
Чем окончится дело.

Мы вошли. И гостям
Поклонились с порога.
Сам Медведский встает и — к дверям:
— Что за люди?
— Идем из острога…
— Заходите. Прошу… — Нас троих
Он к столу приглашает.
— За здоровье, — кричит, — молодых! -
Чарки нам наливает.
— Будем пить, как бывало,
Будем пить чередой:
За здоровье — сначала…
— Молодой!..
                    — Молодой!..
Мы в лицо ее смотрим сейчас,
А в лице ни кровинки,
Словно тут и не свадьба у нас,
А поминки…

Тут по струнам скрипач,
Как потерянный, водит.
Не «Лявониха» — плач
У бедняги выходит.

Это что ж за порядок такой,
Что за скрипка такая?
Пилит батька родной,
Замуж дочку свою выдавая.

Почему головою поник?
Что не грянешь удало?
От игры ли отвык
Или выпито мало?

То ль хоронишь ты дочку в тоске
И от плача все струны оглохли?
То ль на светлом смычке
Твои слезы еще не обсохли?

Брось пиликать, приятель,
В хате
Немецкого зятя!
Ты смычком проведи басовито —
Пляшет Ворчик Никита.
Вот уж ватник снимает, взгляни,
Как на свадьбе он пляшет,
Пляшет так, как в бывалые дни
Все плясали по селам по нашим.
Пляшет, может, за сотню ног,
Громко плещет в ладони.
Входят люди толпой на порог —
Жаль, что нету гармони.
И девчата становятся в круг,
Подпевают девчата,
Будто все очутилися вдруг
На колхозной на свадьбе богатой.
Будто немцев село
Никогда не видало.
Будто солнце взошло,
Будто ночь миновала.
И как будто опять
В поле утро зовет молодое
Рожь высокую жать,
Жито жать золотое.
Снова ясные дали встают,
И то громче, то тише
Перепелки над нивой поют…
Музыкант, неужели не слышишь?
Рад Медведский — и выпил изрядно,
И к тому же все вышло так складно:
Стало шумно и людно в дому,
Мы — причина всему.
Полицейские должности нам
Обещает хозяин в награду.
— По рукам? — говорит.
— По рукам.
— Рады службе?
— Конечно же рады. —
В круг выходит он:
— Пью
Я за женку свою,
А вторую я пью
За удачу свою,
За честное застолье,
За богатое поле.
Чтобы гречка цвела,
Чтобы речка текла,
Чтоб хлеба за рекою
Вилися трубою!

И он стискивает кулаки,
В грудь колотит:
— По-моему будет!
Соловки, — он кричит, — Соловки
Меня вывели в люди!
Ферму я подпалил? Подпалил!
Признаюся вам, люди.
«Петухи», что я в полночь пустил,
Меня вывели в люди…

Тут встает, опираясь о стол,
Наш товарищ Зарудный.
— Ты, — сказал он, — не в люди пошел,
А в Иуды…
И не жито тебе на полях,
А каменья уродит земля.
Пил я чарку за молодую,
Пью другую
За мать, за отца,
За их сына-бойца.
Третью чарку я пью
За погибель твою!

Грянул выстрел в затылок Иуде,
Мы этого даже не ждали.
Не Зарудный стрелял.
Что за люди
С порога стреляли?
Что за люди? Из хаты выходим,
Но нигде никого не находим.
Мы торопимся — и не зря:
На востоке алеет заря,
Тает сумрак, дорога светлей…
Вышли в поле. Хватился Никита:
Его куртка на свадьбе забыта.
— Хорошо, — говорит он, — что в ней
Ничего не зашито…

Мы идем.
Начинается жито.