Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Прошло косы острие
по сердцу, по нервам вен.
Плоть, срезанную живьем,
косивший не пожалел.
Душистая сон-трава
роняет свои покрова —
как взгляд пресветлый потух…
Какую нежность таит
пьянящий, чуть сладкий дух.
Роса — что капля крови
у губ, жарчее огня…
Я помню, как сон-трава
ласкалась ко мне на заре,
все боли мои взяла,
отбросила в землю грех.
И лег туман, как покров
на плечи грустных лугов.
И озеро стлалось у ног,
не помня полночных тревог.
Рассвет мерцал, как алтарь…

Звоны Китежа
с луга ближнего
принесла заря лебединая.
Колокольный звон
роковых времен
сбереги, земля покаянная.
…Купола горят,
как святой алтарь.
Но хохочет враг у непрочных стен.
Дрогнул город-царь,
да не сдался в плен.
Расступись, земля! Озеро, нахлынь!
Над водой грустят ива да полынь…
…Колокольный звон, звон серебряный
подхватили цветы-колокольчики,
и печальный сказ из глубин земли
через все века оживить смогли…

К живым хочу.
К зовущим голосам
и теплым ласковым рукам.
Землей придавлена — молчу.
Упрямо пробиваю тьму,
и мерзлый лед,
и колкий дерн,
всю тяжесть каменной земли.
Здесь забывается, что жизнь
зачата на крови и лжи
и нас не ждет…

Сквозь сумраки древней чащи
рассвета купол горит.
Выходит олень светлоглазый
пригубить родник зари.
Но вздрогнули чуткие травы
и пронзенная болью земля.
В просвете рощи — лукавый
свинцовый прищур ружья.
Беги, олень озаренный,
туда, где рассвет далек,
туда, где тропы звериные
не встретят людских дорог.
След теплый его скрывая,
бросаясь в пасти борзым,
бьется трава живая,
горька в изломе, как дым…

Только раз уснуть на твоем плече,
а потом смотреть в лица палачей.
Только раз с тобою зари дождусь,
птицей раненой на снегу забьюсь.
Не на торжище. Да за любовь
отдала судьбу и живую кровь.
Не искала зелья, чтоб сбить с пути.
Это пламя-зелье — в моей груди.
До рассвета счастье, любовь права.
А потом обоих суди молва.
Только раз уснуть на твоем плече,
а потом смотреть в лица палачей.
И одной за каменною стеной
в горькой памяти говорить с тобой.
…А потом очнуться — да все забыть…
Снова повстречать — снова полюбить.

Душа утекает в землю —
как кровь в сухой песок.
Напрасно искрилось зелье
в изломах глухих дорог.
Ночь будет — травы иссушит,
не пересилить тьму.
Я открываю душу,
а вам она ни к чему.
Слова обернутся криком
и сгинут, как кровь в песок…
Погаснет зря повилика
в изломах глухих дорог.

А есть прокаженные травы,
их надо жечь от корней.
Вражда, недобрая слава
огня больней.
Припасть бы к земле с болью
от людской убийственной лжи.
Лишь горечь отравленной кровью
по ломким стеблям бежит.
Неправда, что слепнут птицы,
неправда, что яд в цветах.
За что ж на ваших лицах
отчаянье, злоба и страх…
Глядите — сама ослепла.
А руку подаст ли кто.
Простите…
В ответ — горсть пепла
сожженных клеветой цветов.

Для униженья придумано злато.
Потому и враждуют нищий с богатым.
Но есть лишь одна высшая проба:
когда за золото совесть не продал.
Ни много ни скудно: паромщику — грош.
А тыщи златые
с собой не возьмешь.

Волчьим глазом горит, страшна,
пересмешница-белена.
Я пред нею падала ниц
и просила убить убийц.
Боже, смилуйся, отведи,
чтоб не стала злобою боль в груди…
Может, Бог простит палачей.
Только быть священной земле — ничьей.
Русь проказой алой больна.
На полях ваших — белена.
У порогов ваших домов
не отцвесть во веки веков
черной горечи белены,
благодетели новой страны.

Господи, дай не сорваться до срока,
точно убитая ветром свеча…
Вьюга сибирская будет жестоко
беззащитные судьбы со снегом венчать.
Светом душа изгорит — как пред Богом,
как восковая свеча в алтаре.
Пусть от моей молитвы-тревоги
тают снега на заре.
Люди ответили: свет твой не нужен,
в землю ложись — ты живым не нужна.
Колкая вьюга выстудит душу…
А завтра утром наступит весна.

Не настигла б ночь — черный ястреб
золотую лебедь зари.
Что звезда упавшая наземь,
ворожбиный цветок горит.
Приклонись к земле, спрячься,
приворотная ложь!
Душу вольную не приворожишь,
а приворожишь — убьешь.
Нынче выйдет колдунья
на разлом четырех дорог —
не судите, люди,
пусть судит один лишь Бог.
Выйдет до свету
да станет звать:
«Забудь судьбу свою,
оставь отца и мать,
страстью гибельной приворожен,
позабудь со мною свет Божий».
Только страсть в ненависть обратится.
На лжи, на крови дом не строй — станет темницей.
Колдунья слышала голос Божий,
оттого и взгляд у нее как нож:
душу живую не приворожишь,
а приворожишь — убьешь.
Оттого приворотное зелье
навеки ушло в землю.
Слишком велик искус —
над чужою душой власть.
Сорок дней и ночей потешиться,
а потом обоим пропасть.

Перекатиполе —
гнев земли.
Материнской болью
корни сожжены.
видно, отреклась земля —
Ева от Каина.
Убегаю по полям
зверем неприкаянным.
Мишенью на стрельбище
стальных дождей.
Одно прибежище —
в костре у людей.
Ни раскаянье, ни ангел не спасет.
Перекатиполе.
Стынет лед.
Теплится душа живая подо льдом,
мне в волчью полночь снится,
что мать простит,
и позабытый дом
добрым светом озарится.
Мне б упасть на ее порог
покаянной белою птицей.

Лебеда на моей могиле —
как седые лебеди — взмах крыла.
Нераскаянною легла.
Но на небе меня простили:
никому не творила зла.
Лебеда струится тревожным шелком,
стылый ветер шепчет псалом.
Лебединую песню слушаю горько.
Лебедой прорастает — мое крыло.

К тебе вернется сила прежняя,
поломанное заживет.
В горячий камень боль уйдет,
в лесную нежиль.
Светом боль заговорить —
Божье чудо.
Ночь разломы забери.
У Иуды пусть болит,
у Иуды.
А к тебе вернется сила — в час зари.
И жизнь, что брошена с небес
в слякоть базарную,
как переломленный хребет,
срастить бы заново…

Выжить рвусь — из последних жил!
Да не девять — тридевять сил —
боли лютые усмирить,
гибель в жилушки не пустить.
Есть на дальних лугах былинка,
безымянной жизни кровинка —
докажи, девяти сил трава,
что не гибель, а жизнь права!
Мне б не девять — тридевять сил…