Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

Притворились ирисы
радужными птицами,
я одна умею их расслышать песню.
Дверь закрыта тяжкая
в мир, согретый сказками,
в добрый мир чудесный.
Как весна искрится —
сердце бредит птицами.
Люди-то жестоки,
лучше сторониться.
Тихо, по секрету
из осколков бреда
сочиню вам песню
о стране чудесной.
О любви пресветлой
и о вере в чудо
сочиню вам песню,
каяться не буду.
Как весна искрится —
сердце бредит птицами,
я за теми птицами плакала во сне.
Весна рассыплет ирисы —
обрывки моих дней.

Под сумрак ветвей
сбегу от людей.
Мой ласковый лес,
святой мой венец.
К шершавой коре
на белой заре
щекою прижмусь —
тоской захлебнусь.
Смола на коре
светлей янтаря,
в ней слезы дерев
под солнцем горят.
Рубец на коре,
на сердце рубец.
Кого ты пригрел,
мой ласковый лес,
люди подчас
платили тебе
бедой топора,
слепые в злобе.
Но клен милый рану
залижет смолой,
и сильным, как прежде,
предстанет весной.
Слеза на коре
светла, что янтарь,
в ней сила дерев —
примечено встарь.
И шепчется лес,
и выжить велит.
На ранах моих
янтарик горит.

Говорят, будто клад укажет алтей,
собирает золото у корней.
Земля от боли хрипит —
глубоко клады таит,
но золото на крови
Господь не благословит.
Припадаю к земле-страдалице,
мне за многих придется каяться.
Жизнь мерю лихими верстами,
озарен мой путь падучими звездами.
Упадет мое слово в землю —
прорастет травой богатырской,
крепкой помощью против боли.
А укажет ли клад, не знаю —
не затем живу и сгораю.

Век мой черный, мое лихолетье!
Кличет колокол, хлещет плетью
по юродивым площадям.
Но я Родины, кровью исшедшей,
не обижу и не предам.
Век мой, ангел с глазами Каина,
лихоцветом горит по окраинам.
Солнца лик занавешен теменью.
Лихолетье мое, безвременье.
Отгорит в огне пожаров лихо,
станет на Руси светло и тихо.

В белый полдень змеиных свадеб
вдоль обрыва брела не глядя.
Евшан-зелья венец мне дарован —
не грехом, а любовью кровной.
А душа моя не заплачет,
лишь беду вековую спрячет
под змеиный, под белый камень,
где мой крик обратится в пламень.
Над бездонным озером стыну
ненадломленным светлым крином,
в белый полдень змеиных свадеб
сердце с сердцем поладит.
Мне венцом будет евшан-зелье,
небо ясное — брачной постелью.
Божью заповедь не нарушу,
сберегла бессмертную душу.

Голубица, озари крылом
старый сад наш, мирный дом.
Ясным звездным осенИ крестом.
Голубица, сбереги сей дом,
звездною травою у крыльца
благослови первый шаг мальца.

Медно-алых цветов
негасимый покров.
Сокровенная купина
долей огненной крещена.
Красной зверицей Русь обернется…
Над пепелищами меркнет солнце.
Неопалима, ровно икона,
встанет в лучах благовеста-звона —
Русь воскресает, ей пламя — что злато,
снова крепка она и богата.
Как по лугу ступает княжна —
Неопалимая Купина.

Белый трилистник,
снежной зари осколок.
Белый трилистник,
знаешь, мой век недолог.
А на губах умирают бессмертные песни.
Милый трилистник,
я всё же хочу воскреснуть.
Белой зимой умирали мои стихи.
Сердце свое хоронила у старой ольхи.
Белым трилистником нынче взошли мои песни.
Но отчего-то мне страшно воскреснуть…

Жизнью своей,
силой добра
поделись —
с чужим, незнакомым,
с тем, кто у гибели на краю.
В чащах лесных неприметна трава,
да от корней оторвется своих,
чтоб ближнему в боли помочь.
В буквы Завета сложилась судьба:
не бойся душу открыть для добра.

Луч в бездну бросила
рождественская звезда.
Последний апостол
уходит пасти стада.
Притихла отара
в ложбинах выжженных солнцем гор.
И гаснет правда,
как забытый в степи костер.
И новый Избранник
ведет за собой людей —
ладони помнят
раскаленные иглы гвоздей.
Надеясь на ближнего,
плечом опереться хочется…
Но отрекаются трижды
до первого крика кочета.
У ночи в звериной полсти
новая взорвется звезда.
Последний апостол
уходит пасти стада.

Зерно умрет в земле —
чтоб жизнь дать ростку,
чтоб рваться к небесам
земному колоску.
Я от земных корней,
я дочь Руси моей.
Я в землю упаду —
чтоб прорастить звезду,
чтоб воскресить любовь,
убитую в снегах…
Чтоб светлый, поздний кров
наш уцелел в веках.

Видно, жизнь моя трава сорная,
трава горькая,
прогорела ненужной зорькою
и упала слезинкой
в землю черную.
Я ведь зла никому не делала!
Что ж цветы мои чистые белые
затоптали кони буланые,
мою душу, Любви причащенную,
обратили в тварь окаянную…

Зоркий цветок —
чертополох.
К иглам лихим — сердцем прижмусь.
Иглы твои — раны твои.
Не побоюсь
зоркий цветок в ладонях согреть.
Пусть на ладони выступит кровь —
алой слезой в землю уйдет.
К иглам лихим сердцем прижмусь.
Бог возлюбил
зоркий цветок
чертополох.

Милый, мне не надо шелка
чьей-то светлой лжи.
Мне самой с душою волка
под прицелом жить.
И в час, когда зарю на небе
зажигает Бог,
мне ближе всех цветов на свете
твой чертополох.

Река привольная,
Челны, что лебеди.
Не долетит мой плач
К родному берегу.
Кровавый лик зари
Глядится в зыбь реки.
Шелка туманные девичьи
Родной, сорви,
Как дикие цветы,
Что вянут на глазах.
И в таинство любви
Вплетутся боль и страх.
Княжну молодую персидской земли
С хмельною ватагой своей не дели!
С челна лебяжьего
Сойду, ненужная —
Реки добычею
Ко дну жемчужному.
Душа персиянская,
Любовь бессмертная — ,
Цветком русалочьим
Прибьется к берегу,
Свечой негаснущей
Над чернью омута.

 От земных отрывают корней —
 как смогу, дотянусь до небесных.
 Волчью ягоду ночи черней,
 горьку ягоду крови алей,
 дивну ягоду снега белей
 мать Россия взрастила над бездной.
 Эти ветви над волчьей тропой —
 как незваные души на свете,
 все равно полны силой земной,
 все равно в волчью сутемень светят.

Пахнут детством одуванчики,
луговые простецы.
Это солнца лебединого
неокрепшие птенцы.
Нехитра краса простая,
а душе от них светло.
Скоро встанут на крыло —
улетят лебяжьей стаей.
Не удержишь, не поймаешь —
детство ветром размело.