Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

На лугах ищу разрыв-траву.
Подняла упавшую звезду —
что осколок врезался в ладонь,
на пречистых травах кровь.
Я не буду для тебя чужой,
я не стану для тебя бедой.
Губы обожгу разрыв-травой.
Никому не сотворила зла.
В полночь к черну омуту пришла —
утро не найдет следов.

Молчал янычар над степью,
первая рана жгла.
И горьким дымком тянуло
с разрушенного села.
А он всё сжимал в ладони
клевера крестик простой.
Как будто вспомнил и понял,
что стало с его судьбой.
Как клевер, был пересажен
на камень чужих дорог…
Его ведь в купели крестили
в той церкви, что утром сжег.
Молчал и себе не верил,
от боли будто ослеп.
Не приживается клевер
никогда на чужой земле.

Шла Богородица по полю,
несла ключи в подоле,
да отдала людям вольницу,
ключи от небесной горницы —
чабрец зацветет на зорюшке,
людское излечит горюшко.

Хрупким ростком
лед разобью,
жестокий лед
бед и обид.
Талой водой
горе сойдет
с гор и долин,
с жизни твоей.
Хрупкий цветок
кинжала сильней —
лед разобьет,
растопит снег
сердца теплом,
силой любви.

Когда оживает надежда,
глядит ясноглазый день,
все улицы пенной речкой
захлестывает сирень.
И травы на пепелищах,
и старый уходит страх,
и кто-то наивный ищет
звезду о пяти лепестках.

На полях чужих
васильки во ржи,
белокрылый аист над землей кружит.
И на поле моем рожь колосится,
и земная радость нам снится.
А когда дозреет рожь-матушка
и тяжелой к земле склонится —
дитя наше на свет родится.

Молитва матери — сильнее гибели.
Мать свет затеплила в далекой горнице,
почти ослепшая от лютой полночи —
а сын твой на земле не ждал уж помощи.
Слова отчаянья с мольбой-надеждою
пусть обратит заря в цветы заветные.
У края пропасти — последней помощью…
Молитва матери — сильнее гибели.

Царапнется в руку шиповник,
как будто бы просит: живи.
Напомнит — ты к жизни прикован
молитвенной силой любви.
И битые стужею ветви
несмело протянет к тебе
шиповник — попутчик верный
в людской непростой судьбе.
Пускай наша участь жестока,
судьба всегда западня.
Шиповник у сумрачных окон
тебе напомнит меня.
Когда от памяти больно —
как ангел погибшей любви,
царапнется в сердце шиповник,
как будто бы просит: живи.

На звериной тропе следы,
отсвет в кровь.
Милосердны встали цветы —
зверобой.
Раны на теле зверя
залижет заря.
Лютую злобу людскую
примет земля.
Кто на живое зарится,
прицел раскален злобой…
Детской ладошкой застится
солнечный зверобой.
Рану — зверя ли, воина —
травы заговорят.
Без меры палящей боли
принимает земля.

Раскрой ладони, солнечный цветок,
и покажи мне путь туда, где солнце,
где у людей закон не так жесток,
где Каину спасение дается.
Я много лет иду из темноты
и верю в горний свет, и верю в чудо.
Подсолнух милый, древний страж зари,
не предавай, как предавали люди.

Если в окнах твоих темно,
если в доме твоем беда —
на слепом снегу под окном
расцветет одолень-трава.
Земля-матушка, отпусти
расцвести и сгореть не в срок
на каменьях людских дорог,
нераскаянного спасти.
Помогу отвести беду,
научу одолеть судьбу.
Дам ключи от семи замков,
от семи твоих лютых бед.
Сам себе, как Каин, чужой.
Сильный был, да ранен душой.
Не тужи, молодой король.
Успокою тревогу-боль,
отведу людскую злобУ —
изойду мольбой на снегу.
Отойди от бездны, душа жива!
Щит и меч тебе — одолень-трава.
Я тебя от ночи уберегу,
силу всю отдам — одолей судьбу.
Не жалей, что было, да вперед смотри.
Кровью в небеса — первый луч зари.
Оглянешься теперь, а цветка уж нет,
только крестик на снегу, ровно птичий след.

Над дальним яром
горькая, поздняя
сердце пронзает
рябина к осени.
Алою нитью —
грусть журавлиная…
Похороните
в бусах рябиновых!

Есть в лугах трава —
будто волчий след.
Про нее молва,
что хранит от бед.
От людской злобЫ,
от лихой судьбы,
от шальной стрелы.
Только нет травы,
силы нет земной —
душу мне сберечь
от себя самой.
Не свернуть с пути,
с каждым днем больней
вдоль обрыва гнать
золотых коней…

У цветка поминального ласковый взгляд.
Зацепился за жизнь, а корни дрожат
там, где в жилах земли бродит темная боль,
где окончились счеты с упрямой судьбой.
Я к цветку припадаю с безумной мольбой:
забери меня в черную землю с собой,
отпусти меня в дикое небо — домой.
На земле неприютно, нет мне дальше пути,
те, кого я любила, у корней твоих спят.
За оградой суровой меня приюти…
У цветка поминального ласковый взгляд.

За жизнь непокорно,
правы ль, не правы,
цепляются корни
змеиной травы.
Я гадина людям,
змеища и тварь,
так хлещут, чтоб хлынула
кровь-киноварь.
Но я выживаю,
палима молвой.
Приду я лечиться
змеиной травой.
И гибкая змейка с отливом в медь
вкруг рук обовьется,
в глаза мои взглядом вопьется
и шепчет: не дай умереть
живой и кричащей душе своей.
Ведь Бог прощает и зверей, и змей.
Но я не змея.
Не встану с колен у подножья креста.
Я зла никому не желаю, дорога моя проста.
Я не предатель — душа чиста.
От ненависти,
от горькой молвы
поможет ли — шелест змеиной травы?

Куда ни одна не доходит тропа —
там раненый ангел на травы упал.
Под сердцем осколок людского свинца.
Расколотым куполом — небеса.
Но беда забудется, простится.
Силой жизни, тайною земной
там, где крылья стали тихою землей,
ласковая встала медуница.

Цветы ночные
боятся солнца,
и слепнут в полдень.
Они таятся
от чьих-то жадных,
бесстыжих взглядов.
Ключи земные —
июньской ночью
пречистым звездам
они открыты.
Но гнутся болью
к земле холодной
под тяжкой ношей
клеветы, раздора —
«цветут, мол, ночью,
значит, от беса»…
Вот так же люди
смешать сумели
любви святыню
с грехом звериным.
Ключи земные —
они открыты
тому, кто любит,
тому, кто верит.

Цветами, как криком,
исходит земля…
Сын Божий воскреснет,
прольется заря.
Ты грешную помнишь,
упавшую ниц…
Любовь сильнее
гробовых темниц.