Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

 Цветок не рви ты на лугу напрасно.
 Гляди, как он на воле среди трав
 доверчив и прекрасен.
 Но жадная рука его сорвет —
 он, не дожив, в небытие уйдет.

 И сквозь молчанье облаков
 прощенья, весточки без слов
 земля, притихнув, ожидала…
 Прорвав тугую сеть веков,
 слеза Господняя упала.

 Обними меня, дождь,
 защити меня, дождь!
 Одолела меня
 боль, обида и ложь.
 Огради меня, дождь,
 от людских горьких дел
 нерушимой стеной,
 серебром твоих стрел.
 Мы ведь крови одной,
 мы ведь песни одной.
 Огради меня, дождь,
 серебристой стеной.

 Я смешной полевой цветок,
 на полезной ниве сорняк.
 я на свет незваной пришла
 и несу вам такой пустяк —
 заревые цветы между строк,
 васильковые два крыла.

 В теплой нашей памяти жива,
 смотрит с фото ласково и мудро
 Зинаида, Зиночка, голубка,
 добрая прабабушка моя.

 Проводила мужа на войну,
 и слезинка пряталась в ресницах.
 Может быть, предвидела: навек.
 Оставалось верить и молиться.
 А весна несла не голубень —
 бомбами изорванное небо.
 Даже плакать некогда тебе —
 четверо детишек просят хлеба.

 Повенчались — звезды закружились,
 всех была счастливей на земле!
 Но гнездо непрочно свили
 на краю военных страшных лет…

 Дети вспомнят через много лет
 бедный хлеб родительского крова,
 рыжей масти смирную корову,
 взрывами разбуженный рассвет.
 Матери тревожное чело
 и белей черемухи косынку,
 и как, вздрогнув, уронила кринку,
 когда немцы ворвались в село.

 Прозвучала в майской тишине
 весть желанная: конец войне!
 Больше уж не будут убивать,
 вдовы над конвертами рыдать,
 враг поля родимые топтать!
 Поровну — надежда и тревога…
 Ждешь… И проглядела синий взор
 на крутую пыльную дорогу,
 по которой целый полк прошел.
 Возвратились все друзья Кирилла,
 всех соседок братья и мужья…
 Он один не шел… И затужила,
 и развеял ветер плач твой тихий
 по степным сединам ковыля.

 Новорожденную Русь
 спеленали ясны зори
 на святой земле,
 на просторе.
 У державы должна быть душа,
 у нее должен быть голос.
 Небеса благовестит заря,
 от земли прорастает колос.
 Еще не было ни царств, ни имен,
 еще не было ни войн, ни врагов.
 Было слово Бога.
 А прежде слов
 была музыка Божья —
 звон.

 Колокол — незримый меч,
 славный витязь поднебесный.
 Грянет бой с багровым бесом —
 будет ярый звон греметь.
 От напасти защитит,
 мрак сожжет огнем рассвета,
 сохранит от лихолетья.
 Колокол — незримый щит.

 Сердце — маленький колокол —
 бьется в каждом живом создании.
 Вот один из ключей серебряных
 к тайне великой.
 Колокол — большое сердце —
 бьется на каждой звоннице.
 Скорбит и ликует,
 молится и верит в добро,
 зажигает пречистый свет
 в горнице души.
 Оттого что колокол — сердце.

 Как пришла беда,
 чумовая хворь —
 мудрый князь велел,
 чтоб по храмам всем
 благовестили сорок зорь.
 Сорок дней трезвон,
 пресвятой канон.
 Сорок белых зорь
 славят лепоту.
 Сорок алых зорь
 звонари в поту.
 Сорок ясных дней
 воспевают свет.
 Сорок злых ночей
 отступает смерть.
 Боже, исцели!
 До краев земли
 щедрый звон разлит.
 И уходит хворь,
 подобрав подол,
 за крутой овраг,
 за дремучий мрак.
 Трясовица, сгинь.
 Благовест. Аминь.

 Как над Угличем вставала заря,
 было небо в облаках расписных,
 что заморский драгоценный ларец.
 Это небо возносило венец
 над царевичем веселым, младым.
 А судьба его вилась уж как дым,
 изгорала жизнь свечой восковой.
 То не алые цветы —
 кровь на мостовой!
 Свет-царевич — ровно голубь в силках,
 в синем взгляде догорает тоска.
 Он запутался в чужой подлой лжи,
 грудью белою упал на ножи!
 А заря над ним
 ангельский венец вознесла…
 Бейте в сполохи-колокола!
 Увела царевича
 смерть-царевна.
 Плакал колокол,
 рокотал гневно.
 Душу голубиную
 в небо ясное провожал,
 а народ на площади
 криком созывал…

 Убийцы по кровавому следУ
 скулят как псы и всем грозят расправой.
 Казните колокол — он прокричал беду.
 Казните ночь — она надела траур.
 Казните солнце: следующим днем
 оно закрыло болью лик пресветлый
 и не сияло светом и огнем,
 а стало сивым погребальным пеплом.

 Мы острожной дорогой идем сквозь чащобу и топь,
 волоча на плечах стопудовую гирю.
 Мы молчим, но многих берет оторопь:
 что-то сломано в непутевом мире!
 Тот, кого мы тащим на плечах — тоже каторжник,
 самому не дойти до тюрьмы, хоть он не калека.
 Эх, каких только нету глупых и диких чудес:
 этот ссыльный — колокол с душой человека.
 А может, и не человека, а ангела…
 Нас сорок братьев, ссыльных. Мы делим хлеб и ночлег.
 А когда от конвоя тайком раздобудется водка,
 мы ее делим, как горькое горе, на всех.
 И колоколу тоже — в безъязыкую глотку.

 Древле половец и варяг,
 лютый варвар, безбожный враг,
 Русь топча погибелью страшной,
 осадили черных коней,
 попритихли в злобе своей
 пред сосновой храмовой башней.
 Их вожак прохрипел: не сметь!
 Свой кистень уронила смерть.
 И, что реки мутные, вспять
 откатилась степная рать,
 в свят ковчег не посмели внити.
 Русь сберег нерушимый Храм,
 величавый, как белый витязь.

 По рождению — русский князь,
 а по сердцу — безумный хищник,
 перегнул, как блудницу, власть,
 и, кровавым смехом давясь,
 по Руси заплаканной рыщет.
 Вздрогни, колокол вечевой,
 воин Света, Божий глашатай,
 несказанный, дивный, крылатый!
 Крикни, колокол вечевой
 на сосновой храмовой башне —
 Русь святую скликай на бой,
 озари вековую чащу!
 Древний колокол вестовой,
 изойди, яко кровью, звоном!
 А не то — обезглавят Русь,
 сапогами пойдут по иконам.

 Мастер Зодчий ударил в колокол,
 как врага ударяют в грудь.
 Русь, не стань безчестной невольницей!
 Храм, добычей врага не будь!
 Застонал царь-лес, сосны ожили,
 расплескалось во звонах небо.
 Русь родимая, правда Божия,
 не ломайся краюхой хлеба!
 Не ломайся краюхой стыдною
 за деньгу, за пятак иудин.
 Палачи святыни не видели,
 они мерят, сколь верст тут будет.
 Этих сполохов враг хоронится,
 этот звон обратился в пламя.
 Лебедица, белая звонница,
 заслоняла Волхва крылами…