Мария Покровская - Творчество Лесной Мавки

 Там на лихой тропе
 Полночь печаль таит.
 Что там во мгле — метель
 Или шаги твои?..
 Ах, как притихли — ждут —
 Старые терема!
 Мечется как в бреду
 Китежская зима.
 Я побегу на зов,
 Перешагну порог —
 Тот, за которым — смерть,
 Тот, за которым — Бог.
 Что там во мгле — метель
 Или шаги твои?
 Я не останусь здесь —
 В небесный Китеж возьми.

В запрокинутый колокол
зори седые звонят.
Оставайся нетронутым,
заживо сгубленный град!
Утешением горьким лег снежный покров —
не видать тем снегам ни людских, ни звериных следов.
Не войти, не войти в заколдованный град никому,
тишины не спугнуть, не затеплить свечи в терему.
Свято место отдать небесам и векам…
Оставайся нетронутым,
русский таинственный храм.

Изловили Жар-птицу. Что ж.
Будет зерна клевать из плошки,
будет слушать срамную ложь
и доход давать понемножку:
будем злато брать за показ —
шутовской оброк балаганный.
Потускнел дивный свет — пускай,
подмалюем, закрасим раны.
Клетка заперта в семь ключей,
и небесный напев стреножен…
Вы забыли, что Свет — ничей,
а точнее — Русский и Божий.
Будет день, когда сполыхнет
заревая вещая птица
и безсмертным огнем сожжет
вашу тьму и ваши темницы!

 Кровь на снег — стихи в тетрадке…
 За плечом молчит судьба.
 В детском теле птицей в клетке
 бьется древняя душа.
 Разорвется чудо-пряжа,
 вся из радужных лучей.
 Ты пройдешь по кромке жизни —
 заколдованной, ничьей.
 Только окна, очи в небо,
 будут помнить птичью стать.
 Да навек нетленной душу
 сбережет твоя тетрадь.

 Оставив солнечный покос,
 уйду в небесную Россию…
 Души не приютит погост,
 и смерть сама теряет силу.
 Твой дом у сгорбленной ольхи
 чужие зимы разоряют.
 А южный ветер повторяет
 твои нетленные стихи.

 Принимаешь на себя печали
 и выходишь в маске шутовской…
 Смехотворцы призваны — врачами
 в мир больной, озлобленный людской.
 И пускай никто не замечает,
 что под маской смеха рвется крик…
 Умирают странно, не прощаясь
 те, кто радость всем дарить привык.

 Все мы странники у отчизны.
 Все мы пасынки здешней жизни.
 У поэта слова — клюка:
 вдаль идешь, как старец незрячий,
 беззащитной души не прячешь,
 и тропа к небесам легка.
 Не успели мы, не допели.
 У кого-то нервы сгорели,
 кто-то отдал судьбу на слом.
 Но уходим одной дорогой,
 не в могилы — а прямо к Богу
 возвращаемся в отчий дом.

 Спи, мой земляк по крови
 и по небесной кисти.
 Смерть одиночек ловит —
 жизнь коротка, как выстрел.
 Мы на земле гостили,
 чтоб Красоту постигнуть.
 Чтоб в нашем веке люди
 без Красоты не ослепли,
 солнце несли в ладонях.
 Слышишь — тужат над степью
 птицы твои резные,
 и оборвали привязь
 огненной охры кони…

 Волк к чистому ручью пришел воды попить.
 Явился егерь тут с ружья железной пастью
 и принялся, своей доволен властью,
 над волком суд и следствие чинить.
 «Вот первая вина, что за тобой известна:
 когда так страшно в ночь ты воешь на луну,
 терзаюсь до зари и глаз я не сомкну».
 Волк отвечал: «В лесу пою я волчьи песни,
 их отзвук услыхать нельзя в твоем дому». —
 - «Ты смеешь мне дерзить! Ты ищешь оправданья!
 Нет правды ввек тебе и роду твоему,
 ни милости вовек вам нет, ни состраданья.
 Все знают о волках прескверную молву.
 Ты у меня в хлеву овцу задрал намедни!» —
 - «Да я за десять верст не подходил к деревне.
 Я волчьим ремеслом в чащобе проживу.
 Я пуще жизни чту звериную свободу.» —
 - «Ну, коль не ты овцу зарезал, так твой брат,
 иль серый твой отец, иль кум, иль сват,
 ну, кто-нибудь из волчьей проклятой породы». —
 - «Так я чем виноват?» — «Зверь из зверей, умолкни!
 Досуг мне разбирать весь грех твой и порок.
 Ты виноват уж тем, что ты родился волком». —
 Промолвил — и спустил безжалостный курок.

 Если б крылья я имела —
 ни на что б не оглянулась,
 на край света б полетела,
 никогда бы не вернулась!
 Поселилась бы одна,
 чтоб никто меня не знал.
 Вольный ветер бы развеял
 память прежних лет.
 Ни на что б не оглянулась!
 Только крыльев нет…

 Скрипнула калитка —
 может, гость идет?
 Нет — холодный ветер,
 пустоту несет.
 Кто сюда заглянет,
 вспомнит обо мне?
 Разве только странник
 на гнедом коне.
 Он воды напьется,
 напоит коня,
 и в страну далекую
 заберет меня.

 Я мало писала писем
 тем, кто так дорог мне…
 Хотела по жизни быстро
 промчаться на лютом коне.
 Теперь оглянусь — и что же,
 даже памяти нет.
 И путь назад невозможен —
 вьюга заносит след.

 Осень пришла снова…
 Неотвратимо — веками
 ступала она неслышно
 под музыку скрипача-дождя.
 Люди рождались и умирали,
 менялись судьбы народов,
 города от войны горели
 и заново возводились,
 а осень неслышно ступала
 в легком шелку листопада.
 Минуют тысячелетья,
 а осень будет всё та же
 и тот же печальный дождь.

Девушка бродила по лесу,
собирала травы вещие,
были ивы ей подругами,
а березоньки сестрицами.
Взяв краюху хлеба из дому,
с рук кормила волка серого,
обнимала шею звереву,
волк за нею часто следовал.
Для людей она чужой была,
нежеланная пришла на свет,
знала языки звериные,
птичьи, травьи и древесные.
Танцевала под дождем босой,
всё слагала песни тихие.
Дождь ее невестой величал,
одевал в парчу прозрачную,
в русы косы жемчуга вплетал.
Убегала ночью к реченьке,
да с луной шепталась, странная.
Повстречал ее заезжий юноша
на опушке леса шумного, старинного.
И тогда любовь она изведала,
до зари шепталась с черным соколом,
ласковое сердце отдала ему.
Но за то, что мать прогневала,
обернулась ивой девушка,
загляделась в речку быструю…
Тайным чарам срок три года был.
На исходе года третьего
воротился странник-юноша.
Он срубить задумал ивушку,
тайны колдовства не ведая.
И когда топор свершил судьбу,
ива снова стала девою,
застонала, в травы падая…
Чабрецом, полынью горькою
да березками оплакана.
Плакал дождь, с небес сорвавшись вдруг.
Выл печально желтоглазый волк.
Только матушка не плакала.

 Цветок не рви ты на лугу напрасно.
 Гляди, как он на воле среди трав
 доверчив и прекрасен.
 Но жадная рука его сорвет —
 он, не дожив, в небытие уйдет.