Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Как мне петь и возможно ли это?..
Человек — черной ночи чернее —
над душою моею, над нею.
Я засну — он во сне до рассвета.
Десять раз я его убиваю,
с ним сражаюсь, упорно, бессменно.
Но когда я глаза открываю,
исчезает мой враг неизменно.
Где он?
В пламени вечного ада?
Где он?
Кто он?
Чего ему надо?
Может, сгинул? А может, не сгинул?
Невидимкой прикинулся грубо,
не оставил меня, не покинул,
стал рукою ближайшего друга.
Может быть, за моею спиною
он идет, ожидая мгновенья
заползти в мою душу змеею,
отравить ее ядом безверья?
Я не знаю о том.
Я не знаю.
Но дыханье его ощущаю.
Революция! Ты моя доля.
Ты — волненье мое молодое.
Как во время войны, как в сраженье,
помоги
не попасть в окруженье!
Научи меня зоркости боя!
Видишь — снова стою пред тобою.
Научи, как когда-то учила,
видеть черную злую личину!

Где он?
Кто он?
С глазами какими?
Чей он адрес присвоил?
Чье имя?
Может, этот — излишне усердный
и всегда доверительно липкий?
Или тот — с неподдельной улыбкой
и кусочками льда вместо сердца?
Или тот — подшивающий чинно
все застолья мои и сомненья?
Он?
Не медли! Скорее скажи мне!
Помоги в постижении жизни!

Человек — черной ночи чернее —
над душою моею, над нею.
Я засну — он во сне до рассвета…
Кто он?
Я ожидаю ответа.
Пусть для песен душа распахнется!
Сердце
пусть опять улыбнется!

И этот ветер без пощады,
и этот дождь, и эта грязь,
и этот шелест листопада,
и эта давняя боязнь.
Перед осенним мокрым тленьем,
перед приходом холодов,
перед умолкшим птичьим пеньем —
не потрясение основ,
а лишь трехмесячная встряска
и — не оправдана опаска.
А мы свой добрый опыт спросим,
и он нам даст ответ прямой,
что, мол, зима прогонит осень,
весна расправится с зимой.
И снова буйное кипенье
начнется всюду по земле,
в крови, в речах, в воображенье,
броженье соков в пряной мгле.
В ветрах надежных устремлений
падут кипучею весной
обломки старых представлений
перед зеленой новизной.
Бесценной влагой жизнь струится,
людской кипит водоворот,
и ветка каждая стремится
нам подарить желанный плод.

Если б был я энергией,
верой,
если б ветром меня
не гнуло,
ты бы, Родина,
отдохнула
от труда и заботы вечной.
Я
огромной работой жил бы,
рушил горы,
не зная праздности.
Я бы двигал
одною радостью
все станки твои и машины!
Я б гордился
своею долей,
дал бы воду полям иссохшим.
И светила бы вера,
как солнце,
в каждой лампочке,
в каждом доме.

Родина, Родина — матушка милая,
дым от родного огня!
Не разделить
никакою силою,
не оторвать
тебя от меня.
Родина, Родина —
имя высокое.
Мирная,
радостная страна.
Сердцем
любовь моя проголосована,
разумом-штабом
утверждена.
Кончатся реки,
высохнет море,
солнце
укатится в небытиё.
Будет сиять
справедливо и мощно
имя
сверкающее
твое!
Просто любить тебя —
малая малость!
Надо еще,
чтоб любила и ты!
Вот почему я
мучаюсь, маюсь.
Вот почему я страшусь
суеты.
Вот почему я
ни часа не медлю —
долг мой великий
покрыть
не могу!
Я отдаю тебе все,
что имею,
и все равно
остаюсь
в долгу!

Сквозь ясени, прекрасные и в старости,
словно в сраженье
лесорубы шли,
и ноздри раздувалися от ярости.
Был голод.
Не хватало им земли.

Кричали и сверкали топорами
и вырубали просеки свои.
Телеги, нагруженные стволами,
в земле прокладывали колеи.

Стволы?
Валы из трупов!
Ведь беда
по дереву бьет, как по человеку,
и замолкают гнезда навсегда,
и птицы здесь не запоют вовеки.

Великий лес
неспешно отступал…
Пила пилила, выжигало пламя,
и землю оголял великий пал,
и пепел пал над новыми полями.

А плуг меж пней попер вперед упорно,
на просеке
свой оставляя след,
и густо падали живые зерна
с мечтой про хлеб,
про хлеб,
про хлеб!
Лишь ясени, без малого столетние,
оставленные кое-где,
вздымали сучья, словно бы в молении,
величественные и в беде.

Стальной топор
железную их плоть
не смог рассечь,
прогрызть и побороть.
Их древнегреческая колоннада
вещала,
аргументы все поправ,
что красоты голодному — не надо
и что голодный —
даже в этом —
прав!

Я шумный мир опротестую —
от суеты до слухов, — весь.
Люблю случайную, простую,
неподготовленную вещь.

Случайный тост в углу случайном
с едва знакомым на пути.
Вздох, после странного молчанья
вдруг вырвавшийся из груди.

Случайный путь, случайный поезд —
ночной, неведомо куда,
который движется, как повесть,
не завершаясь никогда.
Случайно брошенное слово,
вино в прохладной глубине, —
все это, преломляясь, снова
поет во мне, живет во мне…

Внезапные простые вещи!
А я им радуюсь, ценя.
Они как гости,
в час зловещий
вдруг посетившие меня.

И как мне их не славить, если
я рядом с ними молодел,
в них находил слова для песни
и силу в самый трудный день!

Пойду — небрежный и печальный, —
вздохну легко,
взмахну рукой —
не преходящий,
не случайный.

Случайны вещи,
Я —
другой!

Был дедовский дом старинный
крыт крышей из плит тяжелых.
И я даже помню — на крыше
росла какая-то травка…

— Где, —
вопрошаю, —
дедовский дом старинный?
Мне отвечают: разрушился сам собою.
— Смотри, —
говорят, —
из плит этой крыши
отличнейший получается тротуар!

… О да, конечно, плиты — они те же,
Но я не верю, будто сам собою
тот дом разрушился, —
нет, я не верю!
То был добротный дом —
простой,
удобный,
напоминавший чем-то человека.
Однако он страдал дефектом тем же,
что и весь прочий дедов мир старинный, —
тяжелая, из плит тяжелых, крыша,
да только нет фундамента в основе!

Итак, выходит, дом разрушен не был,
а просто тихо он ушел под землю,
по крышу самую он в землю опустился.
По этим плитам я хожу сейчас, как кошка.
И дым самшитовый над трубами витает…
А там, внизу, —
в той древней Атлантиде, —
осталось все таким же, как когда-то.

Очаг пылает.
Булькают бобы.
И мой отец —
он мал еще —
улегся
на бабушкины теплые колени,
а та его укачивает:
— Спи,
ты слышишь, там упырь по крыше ходит!..

И слушает испуганно отец.
Он слышит.
(То мои шаги по крыше.)
И вздрагивает он.
И засыпает…

А я все топаю себе по тротуару.

Чертовски трудно создавать такие крыши,
что мог бы выдержать затем фундамент века.
Надстройка
(как сказал бы Маркс) —
надстройка базис раздавить не может!
И мы, —
мы, те, кто пишем, —
мы должны
придумать что-то верное весьма
и чтобы в нем правдиво все
и прочно…

Мне кажется, уже по нашей крыше
проходит кто-то легкою походкой.
И прорастают молнии, подобно
могучим крыльям
за его спиной.