Андон Чаюпи - Поэзия социалистических стран Европы

Вот усталые женщины
на остановке
возле завода,
словно любовника,
опаздывающего на свиданье,
поджидают автобус.

Холодные сумерки.
Неоновое известье
вспыхивает в определенной точке.
От столба к столбу сообщается:
Дорога будет серебряной.
Дорога будет серебряной.
Дорога будет серебряной.
До конца маршрута.

И вот серебряные усталые женщины.
Настолько усталые,
что нет даже силы,
чтобы быть красивыми.
Потому что сеяли квадратным ситом.
Потому что месили хлеб из бетона.
(Пыль серебрится в их волосах.)
А затем…
Потому что они начистили небо.
Потому что они накормили солнце
и уложили спать…

Подходит автобус
и уносит их
в душных своих объятьях.
Они засыпают стоя.
Покачиваются.
Улыбаются…

Матери нового дома,
матери всей Вселенной,
я целую ваш сон,
которого вы не вспомните.

Продается судно!
Расшаталась мачта, перегнили снасти,
Словом — сколько хочешь всякого несчастья.

Продается судно!
Починить не трудно — корпус все же прочен;
Хозяин измучен — надоело очень!

Продается судно!
Было это судно доброе, как видно;
Снова выйти в море на таком не стыдно!

Продается судно!
Сотни раз то судно море штурмовало,
В тысяче Вселенных судно побывало!

Продается судно!
Кто грехов прекрасных хочет безрассудно,
Тот, завороженный, и взойдет на судно!

Продается судно!
Видно, в путь отважный хочет оно снова,
Нового желает рулевого!

Продается судно!
Это судно годно в чудный путь до ада.
Продается судно хоть дороговато, а купить бы надо!

Жандармы-псы на нашу шею
В последний раз сейчас насели,
Все решено! Ликует сила,
Она сегодня в каждом теле.
Эх, дружно вспахан, обработан
Он, полный рабством, кровью, потом,
Простор венгерский, бедный, скорбный…
Не медлите с переворотом!

Здесь, чтоб весна не наступила,
Бросали смерть, во время сева;
И все же нынче на Дунае
Всего буйнее всходы гнева.
У нас на гибельном рассвете
Сильней, чем где-нибудь на свете, —
Как узник, рвущийся к свободе, —
Провидцы жизни, всходы эти!

Куда ни взглянешь — видишь взрыва
Божественное состоянье.
Кто жив, тот мечется в тревоге,
А умирает — в ликованье.
Горим мы грешным древним жаром;
И всюду над порядком старым
Мы видим: новое восстало,
И ореол его — пожары.
Все сбудется! Судьбу любите
И поджигателя любите —
Безумца гестского, который
Дрянь как мадьяр и как правитель.
И он знак времени! Над кучей
Господской Гуннии вонючей
Он встал и, чтоб ее обуглить,
Струит в нее состав горючий.

Вонь Вены, спесь аристократов,
И униженье, и жандармы…
Смирить нас? Нет такого бога!
Жар в жилах превратим в пожар мы,
Кой-кто еще неузнаваем,
Друг друга мы в лицо не знаем
И путаем. Но пламень мщенья
И очищенья раздуваем!

Еще течет вечерний рокот
И свежие рассветы веют
Там, на проспектах Будапешта…
А в сельских недрах гневы зреют.
Земля осядет при ударе;
Услышим все, что не слыхали, —
Мадьяров лютое проклятье
И в летнем зное, и в пожаре!
Вот он идет в пустыню нашу,
Святой посланец бога, дьявол!
У Революции на ложе,
Геройском, брачном и кровавом,
Мы были девственны… Очнемся!
Проснулась кровь. Кипит огнем все!
Молчание. Никто не дрогнет.
Мы в Революцию несемся!

Страшные годы на мир надвигаются, —
Снова народы вооружаются,
Злобный грозится, а добрый печалится,
Веры людские колеблются, валятся.

Кровли не чинятся, скоро обрушатся,
Разума пламень старательно тушится…
Вы, чьим сердцам еще гаснуть не хочется,
Все же задумайтесь: чем это кончится.

Ой, как людские мечтанья калечатся,
В жестком ярме наши выи увечатся,
Нет вдохновенья, но кто же поручится,
Что за свои прегрешенья он мучится.

Кровь в берегах не вмещается, плещется,
Ужас грядущий лишь смутно мерещится,
Древняя ненависть в землю внедряется…
Ой, что готовится, что надвигается.

А музыканты не унимаются,
У балаганов толпа собирается,
Лица разбойничьи озаряются.
Добрые люди укрыться стараются.

Ой, что готовится! Что-то получится?
Светлые головы сумраком полнятся,
Ясная молодость старчески горбится,
Кладбищ земля от покойников пучится.

Скорбные матери родами маются,
Мальчики-с-пальчики в смерть погружаются.
Старый очаг остывает, и губится
Милая девственность, выйдя на улицу.

Но человечество не отвращается,
Даже и радо порой. Забывается
Всякая скверна. И вновь проливается
Кровь, и убийство опять затевается.

Лишь бы убить — все на этом покоится.
Люди лишь разве во сне успокоятся,
А поутру вновь гневятся, кусаются,
Грешные гномы, на гибель бросаются.

Многих казнят… Так в петлях и качаются.
Вороны стаей на падаль бросаются,
И улетают, и возвращаются.
А человечество не пресыщается.

Тихо пела о беде
балалайка в Сегеде.

Тихо лился лунный свет,
словно из дому привет.

Луч сиял в глубинах глаз,
как слеза или алмаз.

Песня, музыки полет,
так о мире ночь поет.

Эта песнь во мне звучит,
это сердце в такт стучит.

Эта песня — мне родня,
с колыбели ждет меня.

Я в ней скорбь услышал сам
по нездешним небесам.

С музыкантом мы друзья,
он такой же, как и я,

он, как жухлый лист, со мной
рос на веточке одной.

Мы — цветы одной земли,
с ним росли и с ним цвели.

Той же веры сыновья,
мы тоскуем — он и я.

О люди, жизнь прожить, как поле перейти:
кладбищенский покой кивнет в конце пути.

Но было б хорошо установить: каков
в конце концов удел несчастных бедняков?

От имени творца тираны там и тут,
кичась, вершили над людьми неправый суд.

Но было б хорошо хотя бы раз еще
в державность прав людских поверить горячо!

Чтоб вместо выстрелов, штыков, колоколов
сверкала бы любовь, звенела бы любовь;

чтоб вместо всех границ был безграничный мир,
и только он один был дорог нам и мил;

и чтобы, разгромив казарму и тюрьму,
летели грезами мы к небу самому,

на крыльях музыки и пламенных стихов
мы возносились бы превыше облаков.

О будущее, стяг свой алый подымай
и всем нам подари цветущий, вольный май.

Надеюсь, человек, что ты всю жизнь свою
в маевку превратишь, — об этом я пою!

Надеюсь я на май, весенний день хвалю.
О брат мой, человек, как я тебя люблю!